«Ничья длится мгновение» в РАМТе – трагедия эпического масштаба

Поколение постарше наверняка подзабыло, а молодежь и вовсе не знает времен обязательных «датных» спектаклей. То есть, приуроченных к определенным датам, тех, которыми каждый театр обязан был отметить очередную годовщину Октябрьской революции или День Победы. И репертуарная афиша изменилась. Революционные действа вовсе исчезли, представления о войне есть, но их – немного. Но стоит ли об этом жалеть, если количество перешло в качество, да – какое! «Ничья длится мгновение» РАМТ – спектакль, поставленный одним из интереснейших современных режиссеров Миндаугасом Карбаускисом, безусловно, в числе лучших

Соседка по палате – юная Лиза (), тоже родившая на днях, объясняет удивительное сходство младенцев: их дети – результат опыта немцев по искусственному оплодотворению. Поэтому им, вопреки запретам, и позволили родить.

…Юный человек перед жестоким выбором: жизнь или смерть – тема инсценировки романа литовца Ицхокаса Мераса «Вечный шах», основанной на реальных событиях. Постановщик здесь строг и сдержан. В произведении о трагедии войны, о гибели большой и некогда счастливой семьи – ни пафоса, ни сантиментов, ни слез – все представлено в почти документальной обыденности. Тем острее ужас происходящего, тем сильнее – наотмашь – воздействие.

Еврейское гетто в литовском Каунасе. Длинный стол с четким рядом расставленных стульев, тусклый свет из казенных абажуров над ним. На черном фоне сценического задника – мольберты со стоящими на них демонстрационными шахматными досками и прикрепленными магнитом фигурами: ход игры может увидеть каждый. У краешка стола, нарушая симметрию, спиной к залу примостился, склонившись над доской в глубоком раздумье, тщедушный паренек – гений шахмат Исаак Липман (Дмитрий Кривощапов). Он, обитатель гетто, играет не с кем-нибудь, а с самим комендантом Адольфом Шогером (Степан Морозов).

Плотный, осанистый, с аккуратной – волосок к волоску – прической, сверкающей бриллиантином, Шогер  ни на кого ни разу не повысит голос,  наоборот, сдержан, улыбчив и вкрадчиво вежлив, даже когда посылает  на порку или казнь. Не без культурных запросов – с упоением дирижирует, заслышав любимую симфонию.

На протяжении всего действия между ним и Исааком  разыгрывается шахматная партия, в котором цена за выигрыш – смерть Исаака, но жизнь его семьи, за проигрыш – наоборот. В его воле – и изменить условия: так, узнав о том, что Исаак влюбился, комендант сообщает, что вместе с ним погибнет и его девушка. Позже, в ответ на просьбу  не разлучать детей  гетто с родителями, снисходит до обещания, что, выиграв этот страшный турнир, Исаак ценой своей жизни спасет их от лагеря смерти.

Эсесовцу по вкусу интеллектуальные игры. Он изощрен, как иезуит, в пытках. Особенно психологических. Он готов упиваться ролью  всемогущего вседержителя, властелина жизни и смерти этих изгоев, если бы не одно: унижая, убивая, глумясь, он не может растоптать их человеческое достоинство, их душу.

А пока длится игра, одна за другой проходят истории сестер и брата главного героя Исаака.

Вот – Инна (Дарья Семенова), оперная дива, известная во всем мире. Ей надо бы забыть о музыке, слиться, скрыться в толпе. Но – нет. Именно в этом аду творчество обретает особую значимость. Местный круг меломанов решает поставить  «Жидовку» Галеви – оперу, что поможет укрепить дух народа. Но в гетто партитуры нет, а выходить – запрещено под страхом смерти. И все же она идет на риск: тайком покинув гетто, бежит к сопернице по сцене, не зная, отдаст ли та ноты с автографом автора. Отдала! Да в придачу – скудные съестные припасы. Да, ради этого стоило рисковать: ее радостное волнение от встречи с подругой, от того, что опера состоится, не проходит даже когда по возвращении у ворот она нос к носу сталкивается с комендантом. Даже, когда ее ведут на расстрел за  нарушение режима: главное, успела передать жакет со спрятанными в нем нотами юной преемнице.

…Кажется, среди несчастий, выпавших на долю другой сестры, Рахиль (Нелли Уварова), блеснул луч радости: на днях родился сын. В крошечной больничной палате: два на три шага, запахло синим морем Паланги, куда когда-то ездила с мужем. Его давно нет рядом. Она перенесла достаточно горя, когда хоронила маленького сына, когда прошел слух о гибели мужа, в который она не хочет верить. И вот сейчас – немыслимое счастье: еще один мальчик. Не беда, что не похож на родителей, – белесый, с заостренным носиком. Да и носила, по подсчетам, дольше. Наверное, маленький комочек в сером больничном одеяле – награда за все страдания и беды.

Но почему шум прибоя становится так странно тревожен?

Соседка по палате – юная Лиза (Дарья Семенова), тоже родившая на днях, объясняет удивительное сходство младенцев: их дети – результат опыта немцев по искусственному оплодотворению. Поэтому им, вопреки запретам, и позволили родить.

Мир Рахиль рушится. Выражение счастья на лице сменяет гримаса невыносимой, нечеловеческой боли. Вместо плеска волн – сводящий с ума плач ребенка. Что страшнее надругательства над чувством матери?! Она знает, что делать. Организовав побег Лизы, руками, только что ласкавшими и нежившими маленькое тельце, преодолевая и жалость, и ужас, и проснувшуюся любовь, Рахиль его задушит: это – не ребенок. Это – результат бесчеловечного эксперимента.

Брат Исаака, Касриэл Липман (Александр Доронин) – ученый-философ. Хотя доучиться не успел, продолжает штудировать Ницше, Шопенгауэра, Маркса. Но что все самые совершенные теории и философские системы перед болью? Простой физической болью. Шогер дал задание: выведать, кто входит в подполье гетто и где прячут оружие, а в качестве аргумента заставил испытать  самую легкую из пыток. Касриэл про подполье все знает. И еще знает, что пыток не выдержит. За советом он обращается к отцу – простому портному, но мудрому, как библейский патриарх. И тот тяжело, неподвижно глядя куда-то в пространство, ответил:

–  Я убил бы тебя сам. Но я – стар. Помоги.

И сын – уходит. Туда, откуда нет возврата. На чердак, неся веревочную петлю. По лестнице – в небо. Туда, где смерть – спасение.

…Пара бездетных литовцев попросила отца семейства Липманов Авраама (Илья Исаев) отдать им на воспитание самую младшую из дочерей Тойбеле. Тот с болью согласился,  надеясь, что за стенами гетто девочке будет лучше. Но кто-то выдал Климасов. И Шогер деловито, буднично накидывает на крючки вешалки мужское и женское пальто, детскую шубку: приговор – казнь через повешение – приведен в исполнение.

И все же даже здесь случаются радости. Семнадцатилетний Исаак встречает первую любовь. Так хочется подарить любимой цветы. Но в гетто и на них – суровый запрет. Раз за разом, возвращаясь с работ в поле, Исаак его нарушает, пытаясь тайком пронести для любимой хоть несколько ромашек. И раз за разом попадается. И экзекуция –  раз за разом – все строже. Но однажды, после очередной порки, к нему, встав в длинную очередь,  один за другим подходят суровые мужчины, с которыми он работал в поле, и, молча доставая кто – из рукава, кто – из-за пазухи, кто – из-под рваной подкладки пиджака, протягивают по цветку. И вскоре в руках изумленного, онемевшего от нахлынувших чувств Исаака – огромный солнечный букет, а мрачные лица  мужчин озаряют счастливые улыбки.

Да, ради них можно пожертвовать собственной жизнью. Но испытание страшно особой изощренностью. Пришедший к Шогеру просить за детей гетто Авраам к закланию сына, как ветхозаветный патриарх, готов. И все же с толикой надежды интересуется:

–  А если – «ничья»?

– Это невозможно, – раздражается Шогер. Но через минуту, со снисходительной улыбкой добавляет – если – «ничья», то все останутся живы.

…Та же, что и в начале, мизансцена. Исаак склонился над доской. Он довел партию до финала. В запасе – только один ход. И два варианта: «ничья» или безусловная победа. Даже  Шогер, не выдержав напряжения, требовательно кричит: «вечный шах»! Но возможен ли компромисс с абсолютным, дьявольским злом? На мгновение задумавшись, такой хрупкий, но усвоивший мужественные уроки семьи, юноша решительно берет фигуру, резко ставит, стукнув о доску окончательной точкой, и  ликующе, торжествующе произносит: «Шах! Мат!». Победа! Да, ценой собственной  жизни.

Минималистская скупость режиссерских средств, тяжелый, мерный ритм педантичного немецкого порядка, словно безжалостная поступь времени, черно-серо-коричневая цветовая гамма в геометрии контрастных пятен оформления – здесь, где есть только зло и добро, нет места краскам мира (сценограф – Анна Федорова, художник по костюмам – Наталия Воинова), все это создает атмосферу эпохи,  когда у человека, кажется, нет выбора. Но выбор всегда есть.

Каждый из персонажей – индивидуален и отмечен тонким психологизмом. Склонный к самоиронии и толике фатовства Касриэл. Инна, певица, привыкшая к публичности, с постоянной улыбкой на губах, в которой может быть столько оттенков! Рахиль, из мадонны в самозабвенной нежности материнства превращающаяся  в мстительницу, одержимую манией Медеи. Худенький Исаак, от нервного мальчика, забавного в своей подростковой неуклюжести и упорстве, вырастающий до стойкости, высот бесстрашия и нравственного подвига. Их отец Авраам, чей образ – монументален и прост, мужественен и трагичен одновременно. Многим из актерского состава приходится играть и других персонажей – тех, кто находится по другую сторону гетто. И в этом есть свой смысл: каждый может оказаться на месте другого и при любых обстоятельствах может следовать нравственному закону.

Внешне – сдержанные, лаконичные, порой – почти бесстрастные, но насыщенные эмоциональными нюансами актерские работы, придают спектаклю свойственную постановкам Карбаускиса емкость, многозначность  и выходящую за пределы военной темы философскую глубину,  превращая   несколько эпизодов из жизни одной семьи в повествование о судьбах народов. В трагедию  эпического масштаба о жертвенности и потребности оставаться человеком в нечеловеческих условиях, в обстоятельствах глобального катаклизма, когда в мире остается всего два цвета: черный и белый.