На чтение: ≈ 13 мин.Юлия Белохвостова родилась в Евпатории, где папа ее открывал станцию космического слежения. С тех пор Юлия может вслед за Маяковским говорить: «Очень жаль мне тех, которые не бывали в Евпатории». Выросла в Москве, в 1985 году поступила на филологический факультет МГУ им. М.В.Ломоносова, который окончила с красным дипломом. После этого окончила аспирантуру на кафедре русского устного народного творчества. Затем было еще два диплома, но именно любовь к литературе осталась определяющей на всю жизнь. С 2006 по 2012 преподавала в Московском Педагогическом Государственном Университете на художественно-графическом факультете.
… Печатается в журналах «Плавучий мост», «Кольцо А», «Аврора», «Крещатик», «Книголюб». Вела цикл поэтических вечеров «У красного рояля» в Государственной Третьяковской галерее, за что была награждена медалью им. Чехова. Участница и финалист Международного Волошинского литературного фестиваля в Коктебеле, Межрегионального литературного фестиваля «КУБ» в Красноярске, фестиваля «Петербургские мосты» в Санкт-Петербурге и «Поэзия на Байкале» в Иркутске, Ежегодного поэтического фестиваля в Выборге, фестивалей и вечеров поэзии в Москве, Санкт-Петербурге. В 2012 году вышла книга «Мне не идет весна» (изд-во «Тровант», г. Троицк). В 2015-м – книга «Ближний круг» (изд-во «Перо», г.Москва). Член Союза писателей Москвы.
Вместо предисловия
Поэт Геннадий Калашников сравнивает стихи Юлии Белохвостовой с ветряными колокольчиками. В предисловии к новому сборнику «Ближний круг» пишет, что ее поэзия – это музыка ветров бытия. А вот мне она напоминает бруснику, уютно пунцовеющую среди вечнозеленого мха. Гладкие ягоды холодят ладонь, надкусишь – брызнет горьковатый сок, тающий на губах остро и сладко. Так и с Юлиными стихами: все в них обустроено по-женски ловко, ладно, тонко и с фантазией, пропитано медом, залито молоком. Они невероятно осязаемы, вещны. Так и хочется переехать в них на постоянное жительство, чтобы в банке из-под варенья никогда не гасло «загустевшее крымское солнце», чтобы пить чай «из чашки особенной – то ли Таниной, то ли Сониной», а морозное небо пусть будет «пришито к проему окна стежками сияния, тонкими нитками севера». Но за этой внешней обустроенностью и видимой налаженностью всего и вся плещется едва заметная, прозрачная грусть. Потому что мир несовершенен, потому что бессонная печаль подстерегает повсюду, потому что «и верить тебе смешно, и не верить странно»… Но грусть эта особенная, мимолетная, она никогда не прольется ледяным дождем, не заставит задыхаться от колючего северного ветра. Она скорее похожа на кружевное облако, за которым, ты точно знаешь, сияет вечное неспящее солнце бесконечной любви: «… и когда он касается тела, чувствую… ничего не чувствую, только страх,/ что вот так и умру от счастья в его руках,/ и берег искать не стану -/ где берег у океана?»
Анна Хрусталева
Колыбельная
(публикуется впервые)
Спи, сыночек, баю-баю, не качай ладью,
я сама тебя качаю, песенку пою.
Мы поплыли по Дунаю повидать родню,
доплывем, сама не знаю я к какому дню.
Доплывем ли? Спи, не думай, в воду не смотри.
Кто там у нее, угрюмой, спрятался внутри,
В камышовом тихом шуме стонет до зари:
Если ты тогда не умер – завтра не умри…
Завтра лодка ткнется носом в илистую плоть,
вынырнет из-под утеса, черных волн из-под.
Выходить на берег босым – ноги наколоть.
Спи, сынок сладкоголосый, вынесет Господь.
Каравай на полотенце – выйдет к нам родня,
чтобы спящего младенца на руки принять,
иноземца, иноверца примут у меня,
чтобы лучше приглядеться, к лучшему менять.
Мой ближний круг очерчен так давно,
так ловко замкнут, что не видно стыка.
Зима корнями сплетена с весной,
из лета в осень вызрела брусника,
и так горчат плоды её на вкус,
налитые уже багряным соком,
так тяжелы на ветке, что, боюсь,
из круга выйдет кто-нибудь до срока.
Но не сейчас.
Пока жужжит пчела
над медоносным счастьем внутрикружья,
течёт с небес янтарная смола
густого солнца, гром гремит снаружи.
А здесь, внутри зеленые ростки –
трава, трава живучая, простая
цепляется за старые сучки,
мой ближний круг прочней переплетая.
Крымское варенье
*
– Галя, что ты тут посадила? Что это цветет так красиво?
это слива?
– Сама ты слива! Это у меня тут абрикоса.
Вот приедешь осенью – созреют ответы на твои вопросы.
– А говорят, в Крыму не зреет, не успевает?
– Это в Судаке, у них там заморозки в мае,
а у нас тут теплее в Коктебеле,
созревают такие… вы таких в Москве и не ели.
– А я приеду осенью. Может, и не одна…
– Вот и приезжай, покажешь, в кого ты там влюблена…
**
Если уж не получится жить с тобой в маленьком домике,
у самого синего моря, просыпаясь под шум волны,
под крики чаек и торговцев рыбой, одинаково громкие,
одинаково рвущие полог утренней тишины…
Если уж не получится рвать абрикосы медовые
с ветки, под тяжестью стольких солнц склонившейся прямо в окно,
вынимать из них косточки («аккуратнее, бестолковые,
поломаете мне абрикосу, куда потом, на вино?»)…
Если уж не получится стать тебе тихой гаванью
наварю варенья, разолью по банкам сироп густой,
а зимой позову тебя в гости и к чаю с травами
загустевшее крымское солнце поставлю на стол.
Маленькие женщины
У женщин, не выше метра шестидесяти двух,
у маленьких женщин с кукольными ладонями
почти не бывает повода быть недовольными,
по крайней мере – высказывать это вслух.
Им трудно взглянуть на что-нибудь свысока,
поэтому им приходится быть серьёзными,
почти не надеясь стать когда-нибудь взрослыми,
тем более в этом кого-нибудь упрекать.
От маленьких женщин не ждут большого ума,
они привыкают всегда танцевать на цыпочках,
себе выбирая мальчиков безошибочно
из тех, кто умеет ласково обнимать.
Они, запрокинув голову, смотрят вверх,
и, может быть, видят больше неба поэтому,
и могут быть совсем неплохими поэтами,
а если не пишут, то слушают лучше всех.
Будет радость
Серое асфальтовое тело
кое-где прикрыто снегом белым,
будто бы осенние печали
добрые врачи забинтовали.
Не печалься, светлый мой, вот-вот,
эта осень тоже заживёт,
эта осень кончится зимой,
только не печалься, светлый мой.
Догорюем до конца недели,
перестелем набело постели,
по крахмальным улицам хрустящим
мы на санках новый день потащим.
Свет мой ясный, потерпи чуть-чуть,
это от бесснежья давит грудь,
день пройдет, и боль уйдет след в след,
потерпи до декабря, мой свет.
Будут елки пахнуть мандаринно,
тонкого мороза паутина
на окне расплавится, порвется,
пропуская утреннее солнце.
Не тоскуй, мой милый, обо мне –
будет праздник, будет первый снег,
налетит на землю белый рой,
будет радость, будет снег второй.
В ожидании
У ожиданья – острые края,
лежит себе в сторонке, есть не просит,
пока его не растревожит осень
для перелета в теплые края.
А там, когда его растормошит,
оно начнет посасывать под ложкой,
и отрезать минуты понемножку,
и с двух сторон точить карандаши.
Не беспокойся так, закрой глаза,
негромко напевая, убаюкай.
Еще есть время долететь до юга,
и деньги – привезти себя назад.
А там – чем успокоится душа,
к чему она сама себя готовит,
все держится уже на честном слове,
на остром кончике карандаша.
Ручьи
Ручей сливается с ручьём, становится сильней… И шепчет первый – всё о нём, второй в ответ – о ней. И там, на правом берегу, растёт полынь-трава, и в голубом её снегу горчат мои слова… На левом берегу цветы уже встречают ночь: закрыли венчики, как ты они молчат, точь в точь…
Вот так сливались мы с тобой в раскатистый ручей, и от полыни голубой, и от хмельных ночей кружились головы, когда сливался шёпот в стон. Но время – быстрая вода, бежит сквозь решето больших и маленьких обид, нечаянных разлук – быстрее с каждым днём бежит оно из наших рук.
Как в эту воду берегам смотреть, да не сойтись, так суждено теперь и нам прожить с тобою жизнь: плести венки из горьких трав, пускать их по воде… А кто из нас был больше прав – откуда поглядеть… Когда сливаются ручьи, становится больней, прошу я только: отшепчи меня от прошлых дней.
Предостережение
Не прикуривай от свечи, не гаси огня,
а не то в одной из пучин пропадет моряк.
Если хочешь сказать – молчи, пожалей меня,
а не то без всяких причин сорвусь с якоря.
Не носи по карманам медь, не звени на шаг,
не реви, как весной медведь, на чужих плечах,
а не то как станет шуметь у тебя в ушах –
погремушку услышит смерть, прибежит качать.
Не заглядывай в окна к тем, кто ложится спать,
а не то – есть глаза у стен и длинный язык.
Не зови по ночам гостей – не уйдут опять,
не оставят запретных тем, ни одной слезы.
Не бери на себя вину за голодный год,
не давай поднимать волну из стакана слов,
а не то – корабли ко дну, потеряешь флот,
потеряешь и ту одну, главный свой улов.
Девушка с косой
Всё одно к одному – и в окно залетела синица,
и старуха навстречу пустым прогремела ведром,
и скрипит под ногой, как от боли зубной, половица,
натыкая на спицу с трудом засыпающий дом.
А во сне незнакомая девушка в белой рубашке
молоком разбавляет сгустившиеся небеса,
у нее за спиной тают тени тревоги вчерашней,
у нее на плече приминает рубашку коса.
И такое бессилие вдруг разливается в теле,
покрывается лоб не испариной – чистой росой,
отступает предчувствие от изголовья постели…
Только если во сне видишь девушку в белом, с косой –
это вовсе не к смерти. О прошлых грехах беспокоясь,
не просеивай жизнь через сотню придирчивых сит.
Это просто трава доросла под дождями по пояс,
и пора просыпаться и сорные травы косить.
Фото из архива Юлии Белохвостовой
Выбор читателей
Комментарии