Непростые игры чистого разума

В сегодняшнем обзоре две яркие новинки о науке, вышедшие на рубеже 2020 и 2021 гг., как работает сознание и чем это нам грозит, а также Википедия будущего.

Книга Майкла Грациано «Наука сознания. Современная теория субъективного опыта» (пер. с англ. А.Петровой. М. : Альпина нон-фикшн, 2021) – флагман в издательской серии, запущенной при самом прямом сотрудничестве с Политехническим музеем. Все книги этой серии, как обещают, «отобраны и проверены учеными и отраслевыми специалистами». Грядет пять «коллекций» – серий, привязанных к постоянным композициям Политеха: «Человек и жизнь», «Цифры и алгоритмы», «Земля и Вселенная», «Материя и материалы» и «Идеи и технологии». Когда научпопа много, но в то же время много и некритично, скажем так, скопированных материалов из Википедии в жанре «теория струн за пять минут», дело это очень благое.

Тем более что книга «Наука сознания» задает весомые стандарты. Перевод, о который не спотыкаешься. И научный редактор Ольга Сварник, которая великолепно проделала свою работу. Как вдумчивый оппонент, она иногда поправляет коллегу-автора, рассказывает читателю об устоявшихся или нет терминах и их переводах, дает в сносках даже мини-список литературы по теме. То что надо!

За очень кратким резюме труда Майкла Грациано, профессора психологии и нейронауки Принстонского университета, можно обратиться к «Мыслям» Паскаля: «Каким образом тело соединяется с духом, человек постичь не в состоянии, а между тем это и есть человек». Тогда в этом вопросе не было ясности, нет и сейчас. Как работает сознание, даже такая его часть, как зрение, как обрабатываются полученные данные, даже в каких именно участках мозга происходит эта деятельность, – наука до сих пор может ответить на эти вопросы лишь частично.

То есть, например, какие именно акторы мозга отвечают за зрительное восприятие и как это было установлено, это известно. Но и тут, кстати, случаются труднопостижимые отклонения, так, одна пациентка с нарушением части доли зрительной коры не могла налить воду в стакан. Все, что пациентка видела, – это сосульку, свисающую из кувшина, а затем лужу на столе. Или же другой пациент, который был не в состоянии видеть одну из сторон, он не видел пожар, если тот был справа от него, от укола в правую ладонь инстинктивно морщился, но не мог осознать источник раздражения.

Что же говорить о таком крайне сложном механизме, как весь мозг, все сознание размером порядка 86 миллиардов нейронов? Да и то неточно – «в нем может находиться примерно 100 трлн синапсов, а возможно, даже на порядок больше». Как хотя бы определить, что такое сознание и с чем его едят? Вопрос тоже не досужий. И, кстати, в своей книге, написанной ясным языком, без доступной только специалистам зауми, Грациано часто шутит, на тему еды в том числе. Так, на обеденном столе между ним и его женой, также известным нейробиологом, имеется украшение – «трехмерная распечатка модели мозга нашего 11‑летнего сына (созданная на основе томограммы)».

Автор предлагает несколько определений. Сложность с построением корректной формулировки заключается хотя бы в том, что «понятие сознания определяется комплексом информации, построенным в специализированной сети, а эта сеть может образовывать функциональные союзы с множеством других зон коры». Вот одно из определений, неформальное, но довольно приближенное к истине: «Сознание же больше похоже на универсальный суперклей, связывающий информацию из любых сфер и работающий независимо от того, что попадает в поле нашего внимания. Без него наш цельный мир распался бы на отдельные хаотически плавающие компоненты».

И это не просто игры чистого разума. Вопрос крайне важный. И речь не только, понятно, о болезнях и их лечении. Но и о том, что человечество постепенно подошло к тому, о чем писал еще Николай Федоров, – воскрешению всех мертвых. Ибо перенос сознания человека после его смерти (или даже до!) на искусственные носители обсуждается учеными уже отнюдь не как полная фантастика!

Автор дает прогноз, что это станет осуществимо через век, и оговаривается, что в последнее время технический прогресс не только крайне ускорился, но и идет подчас в непредсказуемых направлениях. Тот же мобильный телефон. Считали, что он просто ускорит коммуникацию, но никто и не предполагал, каким незаменимым гаджетом он станет – практически частью нашего мозга, меняющим не только образ жизни, но и наше восприятие мира.

Рассуждения автора «Науки сознания…» вообще иногда даже интереснее приводимых им научных выкладок. Про тот же перенос сознания. Его технические импликации понятны: нужна гигантская мощь для сканирования и записи деятельности мозга со всеми его чувствами, воспоминаниями, с огромным объемом воспринимаемого мира. Но интереснее «побочные» моменты, которые могут стать и основными.

На какой, например, софт записать мозг человека, чтобы он не устарел через пару лет, если у нас даже те же телефоны обновляют ПО каждый месяц, а существовавшие пару десятков лет назад дискеты никто и не вспомнит? И такой моральный аспект – старые люди, оставшиеся жить виртуально, не утратят своей власти, общество постареет, то есть уменьшится доля того прогресса, за который обычно отвечают молодые, новые поколения.
Звучит как фантастика. Но и декорации, и атрибуты недавних фантастических фильмов мы можем наблюдать вокруг нас.

Не стоит, однако, воспринимать книгу и как сборник абстрактных рассуждений и полуфуторологических импликаций. По ходу изложения авторской теории сознания мы узнаем массу любопытных вещей об истории роботов, алхимических опытах Ньютона, по каким патернам строилось бы поведение человекоподобной машины, о весьма выдающихся когнитивных способностях отдельных видов животных, особенностях зрения крабов и о центральном процессоре эмоций в мозге размером с ядро миндального ореха.

Но что такое сознание и как оно работает, мы до сих пор досконально не знаем.
Книга «Словарь культуры XXI века. Первое приближение» (составление и предисловие И.Сида. Хапу: Kie Publications, 2020) посвящена лексике будущего, только вошедшим или еще входящим в повседневную речь терминам, которые, на взгляд авторов, сыграют свою роль в лишь становящейся на наших глазах реальности. Книга же есть, вполне материальная, но она первое издание перед грядущим расширенным вторым, весомый, но первый камень, такой препринт (еще один новый термин, кстати!).

Какова же интенция этого футур-вокабуляра? Самая благая, как говорит его составитель – писатель, культуролог и культуртрегер Игорь Сид: «Столетие едва начинается, все процессы находятся в становлении и интенсивном броуновском движении, и эта разновекторность и непредсказуемость подсказала нам полицентрическую – многоавторную – структуру новой книги. Неизбежный легкий шизофренический эффект – именно то, собственно, что и требуется при знакомстве с этим столетием.

Дезориентируя читателя, наш словарь оказывает на него целительное воздействие, повышая его адаптивность в мире с непрерывно дрейфующими ориентирами». И действительно, не только в каждой стране, классе, страте, в любой фирмочке можно встретить сейчас свой язык, свои неологизмы.

Авторы, думается, хотят не только вычленить ключевые слова наступающего времени, но и как бы предложить, чуть подтолкнуть те слова, которым в нем было бы место, которые бы сослужили свою службу, и посему делают акценты на понятиях разных культурных ареалов, разных стран. И каких, какая тут экзотика! Арабский сленг, японские термины, африканские словечки, слово «мамихлапинатапай» из языка исчезающего народа яганов на архипелаге Огненной Земли, вдруг сыгравшее, ставшее, по версии Книги рекордов Гиннесса, «самым емким словом в мире» в 1994 году.

Его значение читатель поймет, надеюсь, сам, а сказать хотелось бы о некоторых семантических связях, наблюдениях, которые рождаются у нас на глазах. Недаром настоящие интеллектуалы и зануды так любили читать словари – от Ленина до Набокова, от Ерофеева до Галковского.

Игорь Сид в предисловии делится некоторыми наблюдениями. Так, буквально за время написания словарных статей термины теряли кавычки, префикс «пост» либо прилипал к слову без дефиса, либо вообще терялся. Так слова будущего входят в нашу речь прямо на глазах! «Можно было бы назвать потребность в акцепции «коренной» лексики выросшим запросом на экзотизм. (Этого уже хватило бы для объяснения необыкновенной массовости в международном словаре японских глосс: японский, хоть и с большим отставанием, идет вторым после английского в перечне основных источников новой лексики.)

Однако дело не только и не столько в этом». Действительно, заметим, далеко не только в этом, а в том еще хотя бы, что Япония давно уже выступает для других регионов своеобразной страной будущего, она шагнула в него и подает пример. И, кстати, даже поверх таких более или менее очевидных связей возникают более неожиданные. Например, Александр Стесин описывает африканское междометие «ий!» и схожее с ним «э», но ровно такие же словечки есть и в японском («ий» – «хороший», «э» – один из вариантов согласия типа «ага»), где они в разговоре выполняют почти полностью идентичную функцию!

Если попытаться и дальше ловить изобильную разность «Словаря…», нанести его разбегающиеся тропки на некоторое подобие карты, то я бы, возможно, попытался сгруппировать эти термины следующим образом.
Есть группа совсем очевидных терминов – «селфи», «нон-фикшен», «буккросинг», «ванговать», «глобальная деревня». Кто заходит в Интернет хотя бы на пять минут в день, наверняка усвоил их даже интуитивно, без словаря. Но! «Но» тут весьма большое.

Так как пишут статьи о глоссах не только очень знающие люди – это (без дураков) интеллектуальная элита, как бы сам термин ни был избит и заезжен, – но и, что еще важнее, явно имеющие большой личный интерес к приводимым понятиям (такой personal touch здесь очень чувствуется), то и ординарные понятия расцветают новыми фактами или наблюдениями. Когда селфи впервые стало причиной смерти и когда открылся музей селфи, этот вопрос, как в известной интеллектуальной игре, не возьмешь с ходу, даже в блиц нужно подумать.

Или вот такой анализ новой этики, она же политкорректность: «В соответствии с новой этикой оценивается не реальность фактов, а реальность травмы. Таким образом, здесь обвинение само по себе оказывается доказательством вины, то есть отменяется презумпция невиновности». Или возьмем статью Д.Давыдова о трансгуманизме, оная тянет на блестящее эссе, если не на мини-трактат.

Очень экзотические (Индия, Мадагаскар, африканские племена и далее везде) и очень футуристические термины вроде «умной пыли» и не менее «умной» «серой слизи» (в книге упомянут Марк Дери, автор «Скорости убегания: киберкультура на рубеже веков», и, кажется, некоторые явления пришли от него, как и от мастодонтов киберпанка) – еще два направления «Словаря…».

Но пока увлекаешься чтением истории афрофутуризма или одной из математических теорий, доказывающей, что мы с 50%-ной вероятностью живем именно в Матрице, глаз цепляет очень и очень актуальные вещи. Те лексемы, что очень подходят для описания новых явлений вроде евалюции – возрастания роли женщин и их мирной борьбы за свои права, не путать с зачастую боевым феминизмом, или «отравления Китаем» (о подчиненном положении экономики Ирана). Или те, что вполне можно бы позаимствовать и всячески внедрить, вроде арабского такафул (виде экономической деятельности, основанной на доверии, взаимовыручке, не имеющей заведомо дело с «токсичными активами» вроде ростовщичества или наживы на вредных субстанциях).

Возвращаюсь к началу (ведь словари тем и хороши, что читать их можно в любом направлении), хочется подумать о будущем этой интересной работы. Игорь Сид честно отмечает предшественников – Проективный словарь М.Эпштейна (predictionary, от dictionary + pre­dic­tion) и «Словарь культуры XX века» В.Руднева. И констатирует, что со времени первых публикаций конкурентов у него не появилось. Так вот, признавая весь дерзкий копирайт составителей, редакторов и авторов данного детища, хотелось бы, чтобы его дело росло в будущее, обросло другими подобными же изданиями. Например, Википедия будущего, а?!

Александр ЧАНЦЕВ