Непридуманная история. Дриада Григорьевна

Какая новость! У меня будет учительница! Бабушка Женя сказала: – Я договорилась с очень хорошей учительницей. Ее зовут Вера Григорьевна. Она будет приходить к тебе, заниматься арифметикой, письмом, чтением, чтобы ты за время болезни не отстала от школьников твоего возраста. А то придется тебе учиться с малышами.

…Я страшно волновалась в тот день, когда должна была прийти учительница. И не смогла скрыть разочарования. Ну что за учительница эта сморщенная старушка? Я думала, она будет пахнущая духами, молодая…

– У-у, какая кислая гримаска у моей ученицы… Я так и знала, – сказала учительница, усаживаясь на пододвинутый бабушкой Женей ко мне поближе стул. – Я сама на себя смотреть в зеркало теперь не люблю. Настоящая дриада. Знаешь, кто такая дриада?

Я помотала головой.

– У древних греков считалось, что в водах рек и ручьев живут наяды – божества вод, а в древесных рощах – дриады – божества леса. Идет какой-нибудь древний грек-пастух или охотник вдоль ручья. Увидит, что-то мелькнуло в воде, он себе объяснит, что это наяда резвится. А в лесной чаще ему покажется, что из старого дупла смотрят чьи-то глаза, что по коре дерева что-то скользнуло. И он подумает: «За мной наблюдает дриада…»

У дриады лицо должно быть как кора старого дерева, чтобы ее трудно было отличить от дерева, когда она выглянет из его сердцевины. Ведь ящерицы раскрашены в цвет камней, а лягушки – в цвет зеленой травы, куропатки – в цвет комочков земли и травянистых кочек, чтобы все они могли спрятаться, если чего-нибудь испугались. Вот и у меня лицо древней греческой дриады, и моя душа, как в маске, прячется среди древесных морщин, и ее нелегко разглядеть тому, кому она не захочет показаться, согласна?

Я кивнула, мне стало жалко учительницу: плохо быть старой и некрасивой! И я осторожно погладила ее по щеке. Щека была мягкая, не древесная.

– Какая маленькая легонькая лапка, – сказала учительница, пожав мою руку. – Ну, будем знакомы.

Я очень захотела понравиться Дриаде Григорьевне, как я нечаянно ее прозвала, и она согласилась так называться.

Наши уроки пролетали, как один миг. Я совсем не уставала и готова была слушать ее сутки напролет.

– Красивый почерк нужен человеку, как опрятное платье, – говорила Дриада Григорьевна мне. – Невежливо являться людям в мятом платье с грязным воротничком, с оторванными пуговицами, правда же? Так же невежливо писать криво-косо, чтобы человек мучился, разбирая твои каракули.

Мне очень нравилось учиться и отвечать уроки. Я так осмелела, что брала руку Веры Григорьевны, показывавшей мне, где я ошиблась в умножении двузначных чисел, и забывала об арифметике, рассматривая ее. Рука была смуглая до коричневости, покрытая морщинами и пятнами, похожими на расплывшиеся крупные веснушки. Тонкую сухую кожу напрягали, натягивали синеватые жилы, совсем как прожилки листа березы – почти тот же рисунок.

– Видишь, и руки мои – руки лесной дриады, совсем как кленовые листья.

…Однажды Вера Григорьевна спросила, люблю ли я петь. Я ответила, что люблю, и затянула:

«Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя…»

Вера Григорьевна погасила свет и отогнула занавеску на окне. Там действительно шел крупный снег. Хлопья крутились, задевая стекло, слегка дребезжащее от ветра.

«То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя…» – подхватила мою песню Вера Григорьевна. Голос у нее был приятный, немного надтреснутый.

Когда мы дошли до конца, то в комнату вошла бабушка Женя с подносом, на котором красовались блюдо пончиков и три кружки дымящегося какао. Мы взяли кружки, чокнулись, и все вместе допели:

«Выпьем с горя, где же кружка?

Сердцу будет веселей».

И теперь после уроков мы пели песни или рассказывали друг другу истории из своей жизни. Я блаженствовала, окутанная любовью и дружеским доверием двух взрослых прекрасных женщин. И если бы кто-нибудь мне сказал: «Что в них красивого? Они уже увяли, это – «цветы засохшие, безуханные», – я бы страшно оскорбилась. Для меня было несомненно присутствие бодрой, молодой и несказанно прекрасной души и Веры Григорьевны, и бабушки Жени.

Такими они и остались в моей памяти.

Москва