Неправильный Булгаков Стоит ли переписывать Евангелие?

Чудным, величественным зданием возвышается в творчестве Михаила Булгакова роман “Мастер и Маргарита”. У меня долго складывалось впечатление, что Булгаковым совершен настоящий духовный подвиг: имя Иешуа, кажется, уже вплотную приближается к имени Иисус, да и Мастер, несомненно, пишет роман о Боге.

Неправильный Булгаков
Стоит ли переписывать Евангелие?вдруг в руки мои попадает, почти случайно, шестой том книги преподавателя русской литературы Сергиево-Троицкой Духовной академии Михаила Дунаева “Православие и литература”. И мое “несомненно” уничтожается главой учебника о религиозных взглядах Булгакова. Булгаков оказывается каким-то “неправильным” с позиций православия.
Рассматриваются два самых первых литературоведческих разбора произведения. Один – прекрасного молодого критика В. Лакшина, другой – не менее знаменитого филолога И. Виноградова. В числе прочих достоинств произведения ими отмечаются достоверность рассказа Мастера о событиях двухтысячелетней давности, разоблачительный пафос романа и его убийственная характеристика миру, не должному существовать, суетность советского мещанского бытия.
Но, как отмечает в своей книге М. Дунаев, этими двумя критическими статьями в журнале “Москва” за 1966-1967 годы была и открыта, и… одновременно закрыта тема “Мастера и Маргариты”. Хотя писали о романе и после, но опять-таки с позиций людей, малосведущих в христианстве.
Сегодня этот роман Булгакова изучается в старших классах средней школы. А учебник Дунаева – едва ли не единственный, в котором дается литературоведческий разбор произведения с позиции православной духовности.
Так достоверен ли рассказ Мастера о том, в ком пожелал он увидеть Бога?
М. Дунаев говорит “нет”. Имеется значительное расхождение между Священным Писанием и романом об Иешуа. Перед нами как бы еще одно Евангелие – лично от Булгакова. Хотя Воланд почти сразу замечает: “Имейте в виду, что Иисус существовал”. Но Иешуа вовсе не Иисус.
Составим его характеристику по произведению Мастера.
“Я не помню моих родителей”. А подлинный Божий Сын говорил Своим ученикам: “Как Отец знает меня, так и Я знаю Отца”.
За Иешуа неотвязным хвостом ходит Левий Матвей, явно ему неприятный. То есть единственный и нелюбимый “ученик” вместо двенадцати апостолов.
Иешуа неприязненно и недоуменно замечает Понтию Пилату на допросе по поводу записей Левия: “…он неверно записывает за мной… я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся… Я его умолял: сожги ты Бога ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал”. Иначе говоря, Иешуа вовсе не нужны были ученики. Да и дичившемуся его Левию, с козлиным (!) пергаментом под мышкой, сближение с Учителем словно бы в тягость. А ведь истинный Сын Божий пришел на землю для того, чтобы зародить в обществе отпавших от Него евреев и никогда не знавших Его других народов новую религию, веру в Него – христианство.
У Иешуа задача куда более скромная!
Чтобы понять какая, давайте заглянем в роман Мастера.
“Что есть Истина?” – спрашивает Иешуа Понтий Пилат.
Евангельский Христос на это безмолвствовал. Ибо что было отвечать тому, кто стоял перед Истиной и не замечал этого? Иешуа, напротив, необычайно многословен. Да и ответ его никак не религиозен: “Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти”. Это не ответ Бога человеку, явившегося для заключения с ним Нового Завета! Это даже принижение Истины до обыденного сознания, сообщает нам М. Дунаев. И всем этим существование Истины отрицается.
Иешуа с его экстрасенсорными способностями в лучшем случае философ. И в конце своего разговора с Понтием мудрствующий нищий сводит Божественную Истину к сомнительным идеям земного обустройства людей, которые называются сегодня социалистическими утопиями, а православные христиане нарекают их хилиастической ересью. Иешуа кротко объясняет свои проповеди: “В числе прочего я говорил, что всякая власть является насилием над людьми и что наступит время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости…”
Ничего оригинального. Да к тому же претит подлинному Сыну Божьему, который учил, что Царствие Его не от мира сего и что кесарю кесарево, а Богу Богово. И что “мудрость мира сего есть безумие перед Богом… Господь знает умствования мудрецов, что они суетны”.
Перед нами отнюдь не евангельский образ Спасителя. Разнятся Иешуа и Иисус и характерами. Иешуа робок и слаб, простодушен, непрактичен, наивен. Если Иисус оказался божественно проницателен и еще до ареста знал, по чьему доносу будет схвачен, то простоватый Иешуа видит в Иуде из Кириафа “доброго человека”. Да и сам “стучит” на Левия Матвея Понтию Пилату. И здесь, как замечает М. Дунаев, мы видим пример простоты, которая хуже воровства.
Булгаков выбрасывает из своего рассказа и самый высший образец смирения Бога перед человеком. Воскрешавший из мертвых, творивший множество и других чудес, Иисус мог одним взглядом разметать пытавших и казнивших Его. Но он добровольно принял от них поругание, дабы исполнить волю Своего Отца. Иешуа же совершенно положился на волю случая и даже наивно просит Понтия Пилата о том, чтобы тот отпустил его на все четыре стороны, то есть отменил наказание его.
Булгаков, таким образом, проигнорировал высоконравственный пример Бога человеку, пример, который демонстрировал силу Божественного Духа.
Ведь никогда ни один языческий бог не брал на себя грехи мира сего во очищение души человека. Для основания же новой истинной веры в Бога нужен был именно такой, невозможный прежде поступок Бога ради смертного человека.
Своим примером Иисус дал силы претерпевать ради веры в Него и воскресения за гробом и первохристианам, и тысячам новомучеников.
Как же мог Иешуа очистить кого-то своей смертью, пусть и не заслуженной им, если смерть его… случайна, а сам он не ведает по простоте душевной о грехе вообще и все люди для него “добрые”? Следовательно, Иешуа и в этом далек от Истины и находится по другую сторону от христианских понятий о добре и зле.
Спросим также себя: симпатичен ли нам Иешуа? Думаю, что у большинства людей этот простоватый чудак вызывает смешанные чувства. Он кроток, но ни в коем случае не способен повести нас за собой, заразить своим примером. Хотя нравственно он и высок, проповедник из него слабый. Да и высок он как человек, а не как Бог. Нравственно же высок – исключительно своим стремлением к “правде”. Впрочем, опять понимаемой не по-евангельски. В Евангелии есть заповедь о любящих, защищающих правду и претерпевающих за нее. Но то правда, понимаемая как вера в христианского Бога!
Иешуа скорее правдолюбец по жизненному призванию. Ибо его главный принцип: “Правду говорить легко и приятно”. И говорит он ее Понтию Пилату вопреки осторожности и забывая о поговорке: “Не мечи бисер перед свиньями”.
Если правдолюбец Иешуа и лучше подавляющего числа людей, то он человекобог, но не богочеловек, как Иисус. И в этом Булгаков уподобляется тем казнившим Его, которые отказывались видеть в Спасителе Сына Божьего и принимали его просто за вредного возмутителя спокойствия.
Таким образом, мышление Булгакова антропоцентрично, а не православно, делает вывод М. Дунаев. Так как его взгляды на бытие ставят в центр мироздания не Бога, а человека. И напрашивается еще один вывод: Булгакову сочинение нового Евангелия не удалось. Ибо Иешуа не Бог, а человек. Кроме того, Евангелия подлинные писались по вдохновению свыше. Все Священное Писание – Откровение Божие. О том, кто мог вдохновлять Булгакова и его Мастера, речь еще впереди.
Личность Иешуа вообще какая-то плоскостная, невразумительная при всей ее неоправданной загадочности. Личность Пилата крупнее, понятнее и цельнее. Но кому в романе начинаешь невольно сочувствовать и симпатизировать, так это Воланду.
Архиепископ Иоанн Шаховской рассуждал: “Одна из уловок духовного зла – это смешать понятия, запутать в один клубок нити разных духовных крепостей…” Начав роман Мастера с сомнения в реальности евангельских событий, о чем Булгаков заявляет словами Иешуа о Писании: “Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время”, автор произведения несколько погодя уже вдохновенно обольщает читателя обликом нарисованного им сатаны. Сострадательного к человеку, возвышенно мудрого, справедливого и вообще – правой руки Иисуса.
И обольщение удалось! На стенах московского дома Булгакова верные ему читатели взывали: “Воланд, приди!”
Эпиграф к первой части романа – слова гетевского Мефистофеля: “Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо”. Понятия о добре и зле, таким образом, уже смешаны. И вовремя предупреждает М. Дунаев юных и взрослых читателей романа о сатане: он не добр, молиться за его исправление Церковь запрещает, он неисправим, в нем одна Тьма, а действует он, лишь поскольку это позволяет ему Господь. То есть, конечно, Бог не творит зло руками бесов. Но зло, от них исходящее, преобразует во благо человеку.
Надо помнить еще и то, что сатана всегда лжет. И когда он утверждает: “Я – добро” – тоже. “Ибо нет в нем истины…” (Ин. 8, 44).
Авва Дорофей учил: “Зло само по себе есть ничто, ибо оно не есть какое-либо существо и не имеет никакого состава”. Вот почему еще столь субъективен в романе портрет доброжелательного Воланда.
Это Ницше объявил: “Злой бог так же нужен, как и добрый”. И Булгаков с ним согласился, когда показал нам, как слаб его человекобог Иешуа. Он без карающего меча Божьего. И значит, Воланд и его команда должны сами стать этим мечом. И получалось, что зло боролось в романе с самим же собой! Но так вряд ли возможно его уничтожить!
А главное оружие истинного Бога – пример любви, кротости и смирения.
Воланд в романе не только борец с напроказившими людьми. Он тонко сочувствует трагедии разлученных Мастера и Маргариты. Он же спасает рукопись Мастера. “Рукописи не горят!” – очередная ложь сатаны, замечает по этому поводу М. Дунаев. Горят, и еще как!
И возникает вопрос: что же спасло из огня роман Мастера? И оказывается вдруг, что именно такое Евангелие – о слабом, поверженном людьми Боге – и нужно бесовскому миру. Вот чем, кстати, опасны вольные пересказы Священного Писания, которые, как правило, слишком очеловечивают Иисуса, уничтожая в нем его Божественные свойства. Такие мастера слова, как Булгаков, уничтожая Бога Всесильного, внушают человечеству мысль о его полной неспособности защищаться и защищать от нападок зла.
Добрый же Воланд – это уже вроде бы и не дьявол! И подобное изображение его персоны ему выгодно. Ведь давно сказано, что дьяволу особенно желательно, чтобы все думали, будто его нет. Хотя бы потому, что нет черта – нет и Бога…
М. Дунаев предполагает, что М. Булгаков считал зло самоприсущим миру. То есть оно возникло не при первородном грехе человека, а еще раньше, когда Бог человека создавал. Это заметил и И. Виноградов. Но не православие, а католицизм учит о несовершенстве первозданной природы человека! Православие не считает, что Бог создавал людей уже знакомыми с грехом.
Если следовать этой концепции, Воланду действительно остается только карать грешников. Вот и В. Лакшин писал: “В прекрасной и человеческой правде Иешуа не нашлось места для наказания зла, для идеи возмездия. Булгакову трудно с этим примириться, и оттого ему так нужен Воланд, изъятый из привычной ему стихии разрушения и зла…”
Очень интересно и замечание М. Дунаева о том, что Воланд и был истинным вдохновителем романа Мастера. Вот еще почему он и вынимает рукопись отчаявшегося писателя из огня!
Однажды, перечитывая воспоминания о Булгакове его современников, обратила внимание на один эпизод. Кто-то посоветовал ему убрать из романа скучную и затянутую, лежащую как бы вне основной интриги романа главу о бале у сатаны. Булгаков возмутился: ни за что, это одна из важнейших для него глав. Меня это насторожило. А у М. Дунаева я прочла следующее объяснение: Воланд для того и посещает Москву, чтобы дать очередной “великий бал”.
Но по всем статьям бал этот – служение “черной мессы”!
Давайте разбираться. Н. Гаврюшин специально исследовал литургические мотивы этого романа. И обосновал вывод: “Великий бал и вся подготовка к нему – сатанинская антилитургия. Гости Воланда беснуются с криками: “Аллилуйя!”. Гибель Берлиоза не случайность и включена в магический круг сатанинской мистерии. Отрезанная голова, украденная из гроба, – не шуточки. Она превращается на балу в потир, из которого “причащаются” Воланд и Маргарита. Но если на православной литургии вино превращается в кровь, тут наоборот: кровь и вино – еще один из вывертов вечного путаника беса. Бескровная жертва Евхаристии подменяется убийством барона Майгеля. На литургии в Церкви Христовой читается Евангелие. Для “черной мессы” надобен другой, противоположный текст. И тогда спасенный из огня роман Мастера о слабом Боге становится евангелием для сатаны! А произведение о Иешуа – уже страшным смертным грехом, хулой на Духа Святаго! “Кто не со Мной, тот против Меня; и кто не собирает, тот расточает. Посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится…” (Мф. 12, 30-32).
Мастер – главный хулитель Господа. Потому что не верит в Его Силу.
Иная роль у Маргариты. Она приглашается Воландом на бал как его царица. Антилитургия нужна бесам как источник новых сил. Маргарита же, в силу присущих ей магических свойств, становится источником бесовской энергии.
Кажется невозможным обвинить Булгакова в сатанизме, но антихристианская направленность его произведения очевидна.
Писатель всегда ответственен за свое слово. В этом смысле рукописи действительно не горят. Вину же Булгакова отяжеляет и то, что он знал и Священную историю, и Писание, так как родился и вырос в семье профессора Киевской Духовной академии. Темная же мистика романа способна, в силу искренности самого писателя, поэзии и сатирических приемов творчества, помимо нашей воли и сознания, – способна проникать в душу людей. Особенно тех, кто самостоятельно не способен разобрать приметы “неправильности” булгаковского романа.
Ирина РЕПЬЕВА