Неповторимый, как подснежник. Грозит ли нам исчезновение русской культуры?

На одном из круглых столов ученых-филологов меня зацепило страстное выступление доктора филологических наук, профессора, заведующей кафедрой зарубежной филологии Московского городского педагогического университета (МГПУ) Ирины БУБНОВОЙ. «Прямым следствием замены слов русского языка на иностранные, смены модели чтения, визуализации текстов, изъятия из школьной программы классических произведений, погружения ребенка в мир иной культуры и чужого языка практически с рождения будет исчезновение русской культуры и русской языковой личности как ее носителя, – сказала, в частности, Ирина Александровна. И подчеркнула: – Да, останутся люди, которые скажут про себя: «Я русский». Но этноса не будет. Культуры не будет».

Ирина Александровна заочно полемизировала с коллегой – профессором Высшей школы экономики (ВШЭ) Гасаном Гусейновым. Гусейнов утверждает, что разрыв между грамотным меньшинством и малограмотным большинством будет только нарастать и в этом нет ничего страшного. А как же предостережение Президента России Владимира Путина, с тревогой высказанное на одном из заседаний президентских советов по межнациональным отношениям и по русскому языку: «…не будет преувеличением сказать, что проблема русского языка – это проблема безопасности нашей великой Родины»? – Ирина Александровна, на самом деле все так плохо? Русский язык – в окопах? – начал я наш разговор с профессором Бубновой.- Как-то смотрела выступление Германа Грефа – не последнего человека в нашей экономике. Он говорит, что прекрасно понимает, каким должно быть образование в России. Должен быть разрыв между «хозяином» и «исполнителем». Да такой, сказал Греф, чтобы «низы» не понимали, чем живут «верхи». Если люди себя самоидентифицируют, разве они будут безоговорочно выполнять то, что мы им внушаем? Вопрос преподавания литературы и русского языка в школе и в вузе – это по большому счету вопрос нашего будущего. Мы сохраним в себе национальные черты или переориентируемся на некие универсальные ценности «свободного» мира? Растворимся в нем? Станем «как все»? Чья точка зрения победит, таким и будет наше будущее. Главная задача образования – это учить критическому мышлению, которое не позволяет действовать шаблонно, заставляет человека думать над внутренней сутью той или иной социальной ситуации, намерениями ее участников. Однако реальность такова, что само содержание современного образовательного пространства не развивает, а скорее блокирует эту способность. – В Москве (о провинции и не говорю) есть школы, где семиклассники читают по слогам. Этот вопиющий факт привела профессор, доктор педагогических наук Татьяна Воителева, инспектировавшая школы столицы. И речь не о детях гастарбайтеров… – Не удивлюсь. Даже наши иные студенты-филологи не умеют правильно читать тексты. Не умеют вести конспекты. Не понимают, как выделить основную мысль. Пресловутое клиповое мышление нового поколения в действии. Имея отличные оценки в аттестате, иные студенты называют горную систему Памир страной или городом, население Индии – индейцами. Уверены, что Сибирь расположена на берегу Тихого океана, а Вторая мировая война началась в начале ХХ века. Исчезла необходимость правильной речи. Правильная речь перестала быть престижной. Более того, поощряется речь, засоренная иностранными словами. Никто этого не замечает. Почитайте уставные документы – там половина заимствованных слов, англицизмов… «В рамках аудита мы проводим мониторинг…» И так далее…Во времена нашей советской молодости работала четкая схема: знания – умения – навыки. Сейчас в почете только навыки. А преподаватели законодательно стали «обслуживающим персоналом». Мы «выполняем миссию». А что такое миссия? Миссия – это (по сути) «торговая организация». Нас приравняли к услугам. Мы, преподаватели, оказываем услуги. Соответственно и студенты смотрят на нас как на людей, оказывающих услуги. Такое убеждение у них сформировалось в школе. Разве это работает на престиж нашей профессии?! Русский мир негласно убивают. На днях получила статью нашего очень известного филолога профессора Иосифа Стернина «Как уважать себя заставить». Стернин возмущен, что только две основные международные базы цитирования – Scopus и Web of Science – главные критерии нашей научной деятельности. Что нам необходимо публиковаться только в индексируемых там изданиях. «Иначе я не ученый и звать меня никак», – пишет Стернин. Этого требуют от нас руководство вуза, ВАК, министерство (в отчетах о научной работе), различные фонды, к которым можно обратиться за грантами. Монографии, изданные в России, больше не считаются научными работами. Межвузовские сборники, тезисы и материалы выступлений на крупных научных конференциях вообще никто не учитывает. Ни для одного рейтинга ученого они не нужны. Разве это не унижение достоинства русского ученого?! И это еще не все. Нужна развернутая англоязычная аннотация твоей научной работы. Англоязычная! Уже этим мы вредим отечественной гуманитарной науке. Большинство оригинальных идей и терминов лингвистов не может быть адекватно переведено на английский язык. Многие наши филологические термины на английский язык просто не переводятся. Вымученный приблизительный перевод создает у англоязычного читателя ложное представление о содержании наших работ. Это все не так безобидно, как может показаться. – Ирина Александровна, я видел комикс на тему «Преступления и наказания». Он преподносился как вполне серьезное пособие по литературе. Неужели мы так и не поняли за четверть века перестройки, что подражать западным образцам не наш путь? – Комиксы появились в Штатах как чтиво для неграмотных и малограмотных. Ведь что происходит? Когда училось читать наше поколение, у нас не было визуальной опоры. Мы читали обычный книжный текст. Мысленно прорисовывали его в деталях. Прочувствовали каждого героя. Сопереживали ему. Придумывали ему какую-то жизнь. Наделяли своими чертами. Это помогало и в жизни, и в фильмах, и в живописи видеть то, что подразумевается. Современное же поколение сразу посадили за компьютер. Визуальная культура – это американская культура. Визуальное мышление стало доминировать, а русские не были визуалами. Они в основном кинестетики (люди, воспринимающие реальность через ощущения. – Авт.). И никто меня не убедит, что «Преступление и наказание», «Война и мир» в комиксах – это здорово! – Ирина Александровна, есть в русском языке самое главное слово? Понимаю, что мой вопрос звучит не совсем научно, но, думаю, смысл его понятен… – Почему же?! Очень правильный вопрос – и по содержанию, и по форме. У русского народа самое главное слово – «человек». Он и добрый, и злой, и беспомощный, и наивный, и подлый, и застенчивый… Слово, которое имеет наибольшее количество связей в языке. «Человек» – на первом месте. Потом идут «дом», «друг», «жизнь», «дело», «любовь»… В последнее время появилось и слово «деньги». Где-то во втором десятке. Сравним с англичанами. На первом месте даже не «я», а «меня». Потом – «секс», «пища», «вода», «работа», «дом», «любовь», «деньги»… Слово «друг» у них на 73-м месте, а у нас – в первом десятке. И в Италии друг не так важен. Понимаете? Мы совершенно по-разному видим мир, а универсальные ценности пытаются столкнуть. В нашем языковом сознании слово «работа» находится на периферии, не входит в ядро, состоящее из 30 слов. У нас важно «дело». А у них слова «секс» и «работа» стоят очень близко. Не будет работы – не будет всего остального. Даже исходя из своего географического положения, мы были обречены поддерживать друг друга, были коллективистами. Если ты прошел триста верст по тайге и тебе не оставили в «шалаше» спички и воду, ты не выживешь. Почему у нас слово «работа» на задворках? Мы знали, что нас не бросят. Община поддержит. А у них работа – это возможность обеспечить еду, воду, дом и прочее. У нас друг – закадычный. Один на всю жизнь. А они скажут: друг по университету, друг по игре в гольф, друг по покер-клубу, друг по игре на губной гармошке… То есть в лучшем случае приятель. Для нас друг – святое. Мы до сих пор дружим с одноклассниками. Успешный ты или не очень – не важно. Дружим со школы. А у них если ты не поднялся до моего уровня по социальной лестнице, то для меня уже не существуешь. И это разделение заложено в семантике языка. Эти культурные понятия структурированы и зафиксированы в языке. Как только язык начинает семантику изменять, убирать те или иные слова («толерантность» вместо «терпения», например), происходит семантический сдвиг… У нас ведь тоже студенты начали уточнять – этот друг по школе, этот – по университету, а тот – по драмкружку… Красивый и яркий пример. Слово «подснежник». Для нас важно, что еще лежит снег, а уже зародилась жизнь. А в английском языке «snowdrop» всего лишь «капелька». Во французском «perce-neige» – «пронзающий снег». Чувствуете разницу? Попробуйте объяснить иностранцу слово «воля». «Свобода» – понятно. А «воля»? А «тоска»? Она и зеленая, и безысходная, и смертная… Это непереводимо. В этом и есть наша культура – в огромном количестве оттенков, которые передаются в языке. Это то, чем мы отличаемся от других. Из нашего языка исчезает слово «честь». Его уже стали путать со словом «достоинство», которое тоже, увы, звучит все реже. Хотя честь и достоинство не одно и то же. – Исчезают потому, что общество не чувствует в них потребность…- Вот и я о том же…