На чтение: ≈ 9 мин.Мои выпускники этого года, с которыми я уже начал подготовку праздника Последнего звонка, – те самые дети, что пришли в первый раз в первый класс 1 сентября 2004 года. В тот самый день и час, когда разворачивалась трагедия в Беслане. Для большей части их ровесников из первой школы Беслана никогда не прозвучит Последний звонок. Совсем недавно я побывал в этой, а точнее, в заново отстроенной, прекрасно оборудованной 1-й школе. Предстояла встреча с учителями для обсуждения с ними наших чисто профессиональных педагогических проблем. Но предварительно коллеги привезли меня на место катастрофы, где все оставлено в неизменном виде, как было тогда, только накрыто куполом. Снесенная крыша спортивного зала, обугленные стены, в центре православный крест, вокруг цветы. Мы все видели этот мемориал на фотографиях и новостных лентах. Но одно дело экран дисплея, и совсем другое – быть там. Подавляет, парализует волю, как выражаются современные подростки – «сносит крышу».
Вскоре после Второй мировой войны философ и композитор Теодор Адорно поставил жесткий вопрос: «Возможна ли поэзия после Освенцима?» А педагогика после Беслана? Вопросы из одного ряда. Имеет ли смысл вести речь о педагогических технологиях в частности и о пользе просвещения в целом при таком уровне одичания, продемонстрированного нелюдями, имевшими как минимум среднее образование? Понятно, что холокост и единичный теракт – явления разного масштаба и происхождения, но в обоих случаях цинично уничтожались заведомо слабые и беззащитные. Так возможна ли педагогика после Беслана? Рискую высказать предположение: возможна. Но другая! В поэзии к аналогичному выводу пришел замечательный современный российский поэт М.Амелин, потерявший друга в результате взрыва в подземном переходе на Пушкинской площади в Москве. За пятнадцать минут до этого теракта я прошел по тому самому переходу со связкой умных книг, купленных неподалеку в магазине «Москва». Повезло. И теперь коллеги из первой школы подарили мне книгу «Пепел Беслана». Бесхитростные рассказы тех, кто чудом уцелел в катастрофе, – учителей, детей, родителей. Читать ее больно до сердечных спазмов. Из разрозненных свидетельств очевидцев складывается достаточно полная картина, проясняющая многие вопросы, на которые ни тогда, ни сегодня так и не получены исчерпывающие ответы. Давать ли эту страшную книгу читать московским детям? Несомненно. Но с какой целью? С целью формирования исторической памяти вступающих в жизнь поколений, которая не может строиться на греющих душу сказках и мифологемах, на умолчании неприятных событий и явлений. При этом не столь важно, касается ли это количества заложников (первоначально СМИ давали явно заниженную цифру 324, хотя любому здравомыслящему человеку было очевидно, что это трусливое желание преуменьшить масштабы трагедии) или подробностей освобождения Освенцима. Везде недоговоренности рождают фальсификации исторических событий, с которыми мы начинаем доблестно бороться, отстаивая историческую правду.Историческая память достаточно часто становится объектом политических манипуляций. Происходит это потому, что история почти всегда находится на службе формирования идентичности. Стоило премьер-министру Польши высказать невежественное по сути и оскорбительное для нас суждение о том, что Освенцим освобождали не советские войска, а украинцы, как сразу Министерство обороны сняло гриф секретности с 12 документов, содержащих донесения военных и свидетельства очевидцев, первыми оказавшихся в лагере смерти после его освобождения. Но что мешало это сделать раньше? Ознакомившись с этими сухими по форме и пронзительными по содержанию документами, трудно понять, что побуждало держать их в тайне долгие десятилетия. Я бы еще понял такое умолчание, если бы эти архивы хранились у немцев, а их правительство боялось нанести психологическую травму своим согражданам. Но у немцев другая позиция. В январе 1997 года художник Хорст Хоайзель создал инсталляцию, демонстрация которой поначалу была запрещена, но потом все-таки разрешена. В ночь на 27 января, когда отмечалась первая годовщина Дня памяти жертв холокоста, учрежденного в Германии, Хорст Хоайзель наложил на Бранденбургские ворота световую проекцию ворот концлагеря Аушвиц. «Те и другие ворота слились воедино, – прокомментировал художник свою инсталляцию. – Мне показалось это знаменательным жестом, но на протяжении холодной январской ночи он становился все менее значимым. С тех пор Бранденбургские ворота утратили для меня свою важность». Здесь требуются пояснения. Не бывает народов белых и пушистых. У каждого народа есть свои триумфы и их символы (для немцев символ триумфа – Бранденбургские ворота), но есть и национальные травмы. И то и другое должна вмещать историческая память, вопреки любым конъюнктурным прагматическим соображениям. Мы также живем между триумфом и травмой. Символ нашего национального триумфа – Кремль. Но легко предугадать возмущенную реакцию большинства наших сограждан, если бы какой-то художник решился спроецировать на кремлевские стены колючую проволоку ГУЛАГа.Никакого стремления сыпать соль на раны и очернять нашу историю у меня нет. Но есть глубокое педагогическое убеждение в том, что сокрытие горькой правды от подростков – ложно понимаемое патриотическое воспитание. Родину, как и мать, любишь не только во славе и силе, но и тогда, когда она больна. Так случилось, что в этом году СМИ широко освещали годовщину освобождения Освенцима. Но ведь еще год назад я присутствовал на обсуждении фильма Мумина Шакирова «Холокост – клей для обоев?». Реальная документальная история. Сестры Каратыгины получили то, к чему стремятся многие их ровесники, – всероссийскую известность. Именно для этого они пришли на Муз ТВ в программу «Безумно красивые», чтобы принять участие в примитивной викторине. Среди других им попался вопрос: что такое холокост? Ксения и Евгения дали короткий ответ: «Клей для обоев» – и взорвали русскоязычный Интернет. В фильме есть поразивший меня эпизод. Учительница истории из лицея, в котором учились девочки, говорит: «Вероятно, у меня не хватило материала, чтобы ярко и убедительно раскрыть этот сюжет детям». Надеюсь, что после опубликования новых документов, многочисленных передач в СМИ у нее появится необходимый «методический» материал. Да и сам этот документальный фильм я бы рекомендовал показывать старшеклассникам, ибо он не только и не столько о холокосте, сколько о нашем нравственном состоянии, которое не выправит даже идеальный единый учебник истории. Режиссер повез девушек в Освенцим, где камера фиксировала то, что с ними там происходило. Девочки пережили катарсис – очищение через страдание, а это мощный инструмент нравственного и патриотического воспитания.Евгений ЯМБУРГ, заслуженный учитель РФ, сопредседатель Общественного совета при Минобрнауки РФ
Выбор читателей
Комментарии