Нецелованный сын

Так бывает: занимаясь делом, поглощаешь вполуха радиомешанину. Что-то отметишь, что-то пропустишь, а чем-то голос из радиоэфира, глядишь, отвлечет от важного бытового мероприятия. Этим “чем-то” для меня стал совет семейного врача, кажется, из одноименной передачи. И вроде бы ничего в нем не было экстраординарного (нынче мало чем можно изумить искушенного и потрясенного обывателя), а вот поди ж ты – задело! А совет был незатейлив: не надо отягощать собственного ребенка поцелуями. Кстати, и с лаской перебарщивать тоже. Поцелуй или нежное касание характеризовалось молодым (по голосу) специалистом как сладострастие. Проявления любви – как нереализованные сексуальные желания. Проще говоря, прижимая ребенка к сердцу, мать вожделеет к мужчине (об отцах речи почему-то не шло. То ли их сексуальная удовлетворенность не имела отношения к собственному отпрыску, то ли мало заботила врача).
Мне долго не давало покоя услышанное. Ну как бессмертный Фрейд всепроникающим оком возьмет да заглянет в святая святых: сердце матери. Да обнаружит там подлую страсть! Да выставит открытие на общественный консилиум, породив новую цепь комплексов! И помня об этом – странное дело! – хотелось мучительно, жадно касаться губами, щеками, ладонями послушных волосиков сына, его крохотных розовых пяточек, ямочки на правой щеке. Хотелось согревать своим телом от февральских морозов и пить боль из плачущих глаз, когда делают прививки.
Одни размышления цеплялись за другие и вспомнилась как-то давняя знакомая, с которой случай периодически сталкивал во время летней дачной работы. Она была молода, неглупа. Воспитывала сына, состоя с мужем в разводе. Восьмилетнего мальчика, кажется, не любил никто. “Огуречной” формы голова, белесые ресницы, острый взгляд и завидно постоянная готовность делать все назло. Всем. Не исключая матери. Потребность причинять боль у них была взаимной. В силу того, что ребенок не обладал возможностями взрослого, его любимой “забавой” становилось наступание матери на пятки при походе на пляж или в лес. До повреждения задников. Она, если мальчик донимал, или была в дурном настроении, или нещадно лупила его. Нередко используя подручный материал в виде палки. Я ни разу не видела, чтобы мать целовала ребенка. Обнимала редко, из ласково-уменьшительных предпочитала “Лелик”. Компенсацией за побои служили дорогие вещи, которыми мальчик ни с кем не делился и как-то стремительно их ломал.
Кто-то однажды спросил мать, не трудно ли ей с таким неуправляемым(!) сыном. Она страдальчески сдвинула брови, заметив, что он и новорожденным был “не сахар”. Бывший муж надевал наушники, чтобы не слышать, как он орет. Проявлял, дескать, мужество, не потакая ревущему младенцу.
Однажды, не помню за что, она разбила ему нос. Мальчик лежал на выцветшем казенном одеяле, устремив в небо сухой взгляд. В той неудобной позе, в которой его пригвоздила к песку мать. Пока она собирала свою группу на обед, мне захотелось погладить его по голове. Сказать что-нибудь утешающее. Но мальчик мгновенно ощетинился, в глазах чиркнула совсем недетская ненависть, а подошедшая мать, усмехнувшись, заметила: “Хочешь выглядеть лучше, чем я? Роди своего”.
Я сомневаюсь, что жестокость по отношению к ребенку являлась ее жизненной позицией. Скорее, она сама воспитывалась по той же схеме и просто спроецировала ее на собственный семейный уклад. Но, думая о ней, я с пронзительным сожалением вспоминаю тех недоласканных, недоцелованных мною детей, что день и ночь два с половиной летних месяца топтались рядом. Иногда хватило бы легкого прикосновения, чтобы маленькое существо перестало чувствовать себя одиноким. Чтобы рассмеялось звонко. Чтобы похвасталось пойманной букашкой. Чтобы доверилось.
Сейчас ее мальчику двенадцать лет, моему годик. Она все также с помощью подручных средств “отучает” его от сигарет и вина, уже слыша в ответ мат, а я содрогаюсь от тоски, когда мой сын, приобретая первый опыт, ударяется обо что-то. Как в дальнейшем сложатся наши с ним отношения, будет во многом зависеть от меня. Но, отметая всякие научные измышления, я буду по-прежнему крепко прижимать его к сердцу. Буду целовать. Потому что мое материнское право – любить своего ребенка. А лучшего проявления любви, чем ласка, никто пока еще не придумал.

Наталья АЛЕКСЮТИНА
Санкт-Петербург