Не продукт, а поиск. Опыт совместного прочтения Хемингуэя, и не только

Театральный сезон окончен, но не это ли повод вспомнить об одной из самых ярких премьер ушедшего сезона? Спектакль Анатолия Васильева «Старик и море», премьера которого состоялась на сцене Государственного академического театра имени Вахтангова, как раз из таких. Сомнамбулический перфоманс-читка – одна из самых ожидаемых постановок. Последний спектакль режиссера выходил в России 11 лет назад, после чего он эмигрировал во Францию.

«Старик и море» – эпизодическое возвращение на Родину, дружеский оммаж, акция, приуроченная к 100‑летию Юрия Любимова, старшего товарища Васильева. Спектакль соткан из хемингуэевского текста, отсылок к любимовским спектаклям и парафразов судьбы самого Васильева. Работа со светом, лучи, выступающие в роли занавеса, – любимейший метод Любимова.В течение двух часов двадцати минут Алла Демидова, срываясь на хрип, эмоционально читает повесть Хемингуэя на фоне периодически поднимающихся бирюзовых парусных полотен. Временами читка напоминает Наталью Медведеву, надрывно поющую о своей юности, войне, любви и грязных закоулках Москвы 90‑х, временами – Высоцкого, с чьим именем неразрывно связан Театр на Таганке.Условное пространство экспериментального театра похоже на визит к сокровенному соседу, исторгающему какие-то истины, которые легко прошляпить за шумом собственных мыслей и работающего телевизора. В первую очередь читка Аллы Демидовой – попытка прорыва сквозь шум информационного моря.Одновременно остается хемингуэевский смысловой пласт «моря как поля неравной битвы человека с судьбой, роком». На месте рыбака легко оказывается художник, поэт, режиссер.Подобно Дэвиду Линчу, он извлекает из морских глубин, из мирового эфира свою большую рыбу, то есть озарение, инсайт, затем облекает его в слова, образы, звуки, краски и представляет на суд почтенной публики. Само расстояние между идеей и воплощением невозможно измерить ни в каких рациональных единицах. За ними «тысячи тонн словесной руды». Один спектакль, два, десятки… Непонимание публики, критики, властей. Разногласия между участниками труппы.В свою читку, как в топку, Демидова вкладывает все отчаяние, память о десятилетиях, отданных Театру на Таганке, о непростых отношениях с самим Любимовым, конфликт Васильева с властью.Спектакль начинается как традиционная читка, привычный для актрисы формат. Стул и перпендикулярно стоящий столик. Сидя за ним, она и проведет все время, вплоть до эпилога, когда встанет и по-брехтовски (следуя принципу отстранения, нарочитого указания на искусственность действа) попросит у технического работника микрофон (так же хрипло, как старик Сантьяго, герой повести Хемингуэя, попросит воды, вступив на сушу).Лишь немного она будет менять позу, на столе будет появляться стакан пива, на голове – черный цилиндр. Статичность чтицы при подвижности декораций – один из сюрпризов для зрителя. Бирюзовые задники из парусной ткани будут подниматься один за другим, освещение – меняться. Затем выплывет эллиптической формы ткань чуть погрубее, по форме напоминающая рыбу. Привыкнув к монотонности, зритель вздрогнет от внезапной паузы в чтении и от вышедшего на сцену льва, представляющего собой образец то ли японской, то ли китайской анимации. На показе он вызвал заметное оживление среди зрителей и даже смех. Воспринятый как аттракцион, он будто бы разбавил радикальный минимализм васильевской работы. Но самое интересное впереди. Охота на акул, чьи плавники имитируются с помощью лопастей, спрятанных под ткань сцены. Море, волнующееся и раз, и два, и двадцать два раза, бурно рассыпающееся мириадой брызг бенгальских огней. Фонтан искр, удушливый запах серы. Удилище в виде подъемного крана, управляемого с помощью мускульной силы. В спектакле Васильева бросается в глаза борьба техники со стихией, противостояние аттракциона и мерной читки. Понятно, что это только одна из интерпретаций, но это семимильный отход от традиционного игрового театра, где все действие отдается на откуп человеку, актеру, его сценическому движению, мимике, пластике, поставленному голосу. Справедливости ради, во время оваций все-таки выясняется, что за техникой стоят люди. Это становится очевидным, когда принимать благодарность публики наряду с Демидовой выходит труппа человек в пятнадцать.Тут стоит немного проследить эволюцию Васильева. В 70‑е годы он разрабатывал бытовой психологический театр, затем занялся игровым театром, после него обратил взор в сторону мистерий, околорелигиозных перфомансов. Эволюция, путь, который не измеришь ни в каких рациональных единицах.В Школе драматического искусства Васильева традиционно делалась ставка не на конечный продукт, а на творческие поиски. Невозможно не заметить, что это вообще тенденция современного театра: отход от потребительской составляющей, от так называемой клиентоориентированности, от знака равенства между словами «спектакль» и «продукт». «Отход от чего – понятно. А к чему? – спросите вы. – А к непрерывному эксперименту, к привлечению зрителя в качестве активного участника происходящего, к разрушению четвертой стены». Получаешь от спектакля ровно столько, сколько можешь взять, ухватить. Повезет – всю рыбину увезешь, нет – довольствуйся скелетом, как бедный старик.