Не первая, но единственная…

Никакая она была не первая. Было у меня до этого учителей, московских и барнаульских, много и разных. Я до этого поменяла семь школ и отсиживала последние пару лет в восьмой на Алтае. Ульяна БЛЕДНОВА преподавала литературу.

Опоздав, по обыкновению, на первый урок, я зашла в класс, а там в заснеженных черных окнах – зимнего позднего рассвета еще не было – отражались языки огня. Ульяна Сергеевна зажгла свечи в старом канделябре, стоявшем на ее столе, и при их свете читала письмо Татьяны.

Я оценила погружение в сюжет, но на всякий случай решила ей не поверить. Я тогда никому не верила. Семнадцать лет – возраст протеста. Но начала к учительнице приглядываться, чтобы понять мотивы. Для чего ей все это нужно? Зачем такие усилия для детей рабочего поселка? Ведь здесь почти все говорили матом.

А она входила в класс в белоснежной блузке и строгой юбке, элегантная, как Мэри Поппинс. Всех называла на «вы». И читала стихи по памяти, так красиво и артистично, что мне казалось, что я слушаю радиотеатр. К школьной программе обязательно добавляла воспоминания о своих литературных путешествиях. Пушкина мы проходили, прогуливаясь по стиснутым камнем берегам Мойки и дорожкам Михайловского. Чтобы укрепить знания, она дарила нам вещдоки – купленные на свои деньги сувениры. Это были перья с профилем поэта.

Постепенно я поняла, что скрытого мотива в ее поведении нет. Просто она так живет. Видит мир как-то иначе. Через языки огня…

Однажды она пришла ко мне в больницу и принесла письмо. Удивило больше второе. Мне еще никто и никогда писем не писал. Она была первая.

Зачем принесла письмо? Да просто она любила писать письма. Она шлет их мне до сих пор. Ее длинные послания полны уверенности в том, что я самая лучшая.

Однажды Ульяна Сергеевна покинула школу, потому что решила помочь дочке растить внучку, Машу. Через пару дней у дверей ее дома собрался митинг протеста. «Давайте мы лучше скинемся вам на няню», – не то предложил, не то пригрозил один из родителей. Она отказалась. Больше нам никто стихов не читал.

…Каждый раз, когда я приезжаю в город Барнаул, где прошло мое детство, я навещаю учительницу. И мы с Ульяной Сергеевной идем гулять. Прогулка наша состоит из коротких перебежек с длинными стояниями. Во время перебежек она успевает мне что-то рассказать. И всегда это рассказ не о себе, а о людях, которых она встретила на дорогах жизни. Люди все как один оказывались нежными, чуткими. С большим сердцем. С удивительной душой. Почти ангелы. Я таких нигде не видела. А Ульяна Сергеевна встречает их в изобилии. Ей как-то везет. А длинные стояния во время прогулок всегда вызываются одной причиной. К Ульяне Сергеевне кто-то подходит и заговаривает: «Ой! Ульяна Сергеевна! Это вы? Как здоровье?»

Перед нами возникает крепко сбитая женщина за пятьдесят с могучими сумками в руках. Стоит. Улыбается. Ждет ответа.

– Спасибо. Хорошо. А вы кто?

– Я же у вас училась сорок лет назад. Малышева.

– Ой, Та-а-анечка! Как же я рада тебя видеть! – мгновенно вспоминает Ульяна Сергеевна и начинает беседу о том, что было сорок лет назад.

Она все помнит: кто у Малышевой был классным руководителем, как звали маму, брата, сестру. Ей надо было только напомнить фамилию, чтобы увиденная картинка совпала с тем самым файлом в воспоминаниях. Моя учительница помнит все черты характера Малышевой, все ее беды и радости, все мечты и до сих пор считает свою ученицу безусловно талантливой в чем-то, только ей, Малышевой, присущем. Она одаряет пятидесятилетнюю женщину конфетами и обещает написать письмо.

О эти письма Ульяны Сергеевны! Они отдельная часть ее жизни, ее заутреня. Потому что каждое утро она ходит на почту отправлять послания. Пишет она всем своим любимым Аням, Таням, Женям, лелеет в них их нелепые мечты детства и просит, умоляет, убеждает эти мечты сохранять. Идти, плыть к своим алым парусам, в которые она, Ульяна Сергеевна, верит безоговорочно. Но вернемся к прогулкам.

Признаюсь, гулять с Ульяной Сергеевной бывает трудно. Какие-то люди перманентно вовлекают ее в воронку своих судеб. Она всех слушает и благословляет. Потеряв мужа, она полностью растворилась в людях…

Но раньше, когда к ней бежали излить печаль и скорбь, она просто давала дельные советы, сдобренные юмором военной девочки со Смоленщины. Теперь же она просит всех прощать. Жалеть. Любить. Обязательно даст каждому на дорогу конфет, шоколада, каких-то огородных чудес и душеполезную книгу. За всех своих она молится в церкви – по всем правилам, с записочками и поминаниями. Потом несет домой мешочек именных просфор и одаряет. Нашлось наконец правильное слово – именно одаряет. Не только беседой и обаянием. Не только просфорой и святой водой. Чем-то иным, невещественным, неопределимым, но крайне важным. После бесед с ней так и хочется написать заштампованное: «У меня стало легко на сердце». А что делать, если действительно стало легко и чисто, как будто съездила в старый скит под Суздалем, выплакала там всю свою жизнь и омыла душу в том самом невещественном, но крайне нужном…

Еще Ульяна Сергеевна одаряет беседой. Кто сегодня владеет этим искусством? Оно вымирает как нечто отнимающее время от главного – добычи денежных знаков. Беседа стала чем-то ненужным, забавой для бездельников, которой к тому же еще надо учиться.

– Когда я была молоденькой и училась в педагогическом, – вспоминает Ульяна Сергеевна, – то думала, что вообще не выйду замуж, а посвящу себя детям. Каким-нибудь неухоженным, заброшенным, сиротам, никому не нужным… А Львов, профессор нашего института, который теперь в Москве руководит кафедрой, говорил мне: «Напишите об этом пьесу и не смешите меня, Мигунова». Моя девичья фамилия была такая – Мигунова… «Я напишу ее в Топчихе, после окончания института, сейчас мне некогда! Я учусь!» – отвечала я. «В Топчихе вы выйдете замуж и уже никогда не напишете пьес!» – предрекал Львов.

– И кто был прав? – спрашиваю я Ульяну Сергеевну.

– Профессор, конечно!

Потом следует большая деревенская история, из которой я помню только подаренную молодоженам на свадьбу корову, с которой хозяйка совершенно не знала что делать.

Потом Ульяна Сергеевна переехала в краевой центр, и ей дали большую и светлую квартиру рядом со школой, куда пригласили работать.

За сорок лет, что она провела здесь, открылись ей судьбы многих. И всех людей Ульяне Сергеевне всегда было очень жалко, потому что каждого есть за что пожалеть. Она старается помочь, исправить кривые судьбы, дать денег, погладить по голове, спрятать у себя дома на диване от бурь житейских.

Я не знаю, как там с остальными, со мной это работает. Некоторое время после встречи с ней мне кажется, что я не такая уж скверная, да и люди вокруг отторжения не вызывают. Правда, ангелов со светлыми взорами и крыльями в чемоданах я по-прежнему не вижу. Но начинаю верить, что мне просто не повезло, где-то неподалеку они бродят. Я даже всерьез подумываю походить маршрутами своей учительницы – попасть в библиотечный клуб «Унисон», где, по ее словам, они собираются, еще в пару таких же заповедных мест заглянуть.

Теперь о другой ипостаси Ульяны Сергеевны. Она пишет рассказы и сама создает к ним рисунки. В рассказах этих люди, сначала нормальные, грешные, вдруг преображаются и начинают жить жизнью иной, прекрасной, с небом в алмазах. Толчком для этого служат какие-то странные, малозначительные вещи вроде разговора в купе или стихов, которые они где-то прочитали. Читать такие рассказы легко и мучительно. Легко – потому что фабула проста и сюжет понятен. Мучительно – потому что поверить в таких людей невозможно. Да уже и не хочется.

Но она верит. Она их видит каждый день. Самое интересное, к ней приезжают из нормального мира какие-то невиданные люди, ее читатели, и говорят ей, что она помогла им жить, быть. Дарят цветы, плачут.

Ни одну из своих книг она сама не издавала и даже не собиралась это делать. Она писала свои святочные сказки (так я определила их жанр для себя) и посылала в разные газеты, а газеты печатали. Потом какие-то библиотекари собирали написанное в сборники – так просто, по наитию души. А какие-то люди, бывшие ученики, например, или незнакомые коммерсанты, оплачивали типографию. И книги выходили. И расходились по библиотекам. И появилась у автора душеполезных книг аудитория читателей – и мужчин, и женщин, – которым во что бы то ни стало надо было, чтобы кто-то писал об ангельской природе человека на простом человеческом языке. И вот эти святочные сказки о людях, душа которых расцвела и воскресла, оказались очень нужны. То ли потому что душа наша просит этого самого непонятного, невещественного, то ли потому что жить без таких книжек совсем тошно. Не знаю, почему. И не хочу задумываться – страшно.

Кроме назидательных рассказов, Ульяна Сергеевна еще пишет автобиографические. О том, как ее старшая сестра купила ей на первую зарплату альбом и карандаши. И как они жили – пять военных вдов с детьми в комнатке в 24 квадратных метра. И какой был вкусный черный хлеб. И как мама учила их: «Едят вкусное – не глазейте, отвернитесь». Потом скачок через время – встреча Ульяны Сергеевны с духовным отцом Михаилом, рассказы «Матушка Галина», «Евдокия», «Моя душа полна тобой…», «Аленка» – серьезная проза, в которой достоверно все, потому что она о тех, кто был ей в жизни дорог.

Из этой прозы и прорастает истина. Почему она видит мир таким, каким он вроде бы должен быть, только не бывает, потому что ему это не нужно? Ответ прост. Она видела столько грязи, что ей нужно было либо заболеть, либо придумать для себя сказку. Заболеть ей не дала семья. Ульяне Сергеевне очень повезло с мамой, сестрами и братом, который умер молодым, надорвавшись, чтобы помочь матери поднять детей. Ей повезло в главном – они все в семье друг друга любили и жалели. Усвоили еще один материнский принцип бытия, непровозглашенный: «Грязное вокруг – не глазей, отвернись. Посмотри в глаза тех, кто рядом, и заставь их улыбнуться».

То есть Ульяне Сергеевне повезло в главном. Да, она видела, как вцепилась в волосы подруге одна из вдов – соседок по комнате, приревновав к инвалиду с деревянной ногой – на нее война и инвалида не оставила. И сейчас видит все. Она не наивна. Просто ее в детстве действительно любили. И ее действительно сильно била жизнь. Нужны оба компонента, чтобы человек стал добрым и потянулся к Богу. Скорби и любовь. Но необязательно, что станет, это кому как повезет. Она стала. И транслирует теперь в мир эту любовь из детства, зажигая огонь в озябших от холода душах. Она – вот это дар бесценный! – видит эти души чистыми, без той дряни, в которую мы их прячем, чтобы выжить и чтобы не было больно. Она не блаженная, она просто дальнозоркая. Видит чуть дальше, чем мы привыкли смотреть.

Веста БОРОВИКОВА, Москва