Не озорничать с Академией! Современное образование должно быть фундаментальным

Мы продолжаем серию публикаций, посвященных интеграции науки и высшего образования (см. «УГ» №33 от 12 августа 2008 года). Современному вузовскому образованию не обойтись без тесной связи с наукой. Эту истину сегодня в России понимают не только крупные столичные университеты, но и региональные вузы, желающие давать своим студентам фундаментальные знания, которые могут быть востребованы в любой стране и на любом рынке труда. О том, насколько значима интеграция реальной науки в университетскую жизнь, рассуждают сегодня видные ученые, академики РАН.

Михаил КИРПИЧНИКОВ, председатель ВАК РФ, академик РАН:

– История реформирования образования в России в последние годы не всегда подтверждает наши надежды на то, что в результате оно станет более качественным. Я два года работаю деканом биологического факультета МГУ и вынужден отчислять ребят за недостаток именно фундаментального школьного образования, математического образования. Многие из них не тянут по элементарной математике. Я понимаю, когда есть проблемы с матанализом на мехмате, но на биологическом факультете математика менее серьезная. Но то, что происходит со средней школой, – полбеды, а страшнее то, что мы потеряли в стране систему профессионального технического образования. Сегодня ее надо в спешном порядке возрождать.

Идеи интеграции образования и науки в огромной степени были развиты академиком Олегом Белоцерковским уже в рамках Физико-технического института, дальше они довольно широко тиражировались по стране (Новосибирский и другие университеты). Я думаю, что самая простая, правильная и хорошая форма – интеграция академической науки с университетами. Во-первых, это фундаментальное и одновременно инженерное образование, во-вторых, сама модель образования определяется теми условиями, которые задают экономика и социальные условия. Конечно, есть и другие формы интеграции. Может быть, они кому-то покажутся более современными, поскольку предполагают создание каких-то специальных структур, но для этого нужно развивать материальную базу. Для развития новых форм интеграции надо совершенствовать нормативную базу, иметь возможность перекладывать рубль с одной статьи на другую, дать право государственным учреждениям создавать инновационные компании.

Абсолютно очевидно, что аспирантура наиболее пострадала в системе подготовки кадров высшей квалификации, кроме того, нуждаются в увеличении сроки аспирантской подготовки для ряда специальностей, особенно технических и инженерных. В первую очередь надо менять профиль подготовки аспирантов. То, что сегодня аспирантских мест по гуманитарным и общественным наукам больше или, по крайней мере, столько же, сколько по техническим, естественным и медицинским и всем прочим наукам, не в интересах ни общества, ни государства в целом. Как следствие, у нас в стране 5 процентов от общего количества исследователей занимаются гуманитарными и общественными науками, но 50 процентов кандидатских диссертаций в области гуманитарных и общественных наук. И конечно, надо дать возможность аспирантам заниматься наукой, а для этого нужно иметь стипендию, по крайней мере, в условиях Москвы в 20-30 тысяч рублей, иначе аспирант будет вынужден подрабатывать, а не заниматься наукой.

Болонская декларация и, как следствие, Болонский процесс у нас пока не имеют никаких директивных документов. Проблема сегодня в том, что некоторые трактуют Болонскую декларацию так, как считают нужным.

Какова же должна быть в целом модель нашего образования? Ясно, что с середины 90-х годов она была резко экстенсивной. В момент развала Советского Союза мы имели 600 высших учебных заведений, сегодня – 1200 вузов только в России. На фоне сокращения количества ученых и финансирования это просто профанация, и надо честно сказать об этом. Есть ли оправдание этому? Я думаю, что частично оправдание есть, ведь был выдвинут лозунг инновационной экономики, и мы должны были показать, что идем к расширению базы высшего образования. Это было продемонстрировано в ущерб качеству образования. Сегодня настал момент новой модели. Это модель интенсивного и очень дифференцированного образования. Мы должны предусмотреть подготовку элитных кадров, специалистов и квалифицированных рабочих, не потерять уровень образования в школе.

Владимир ТРЕТЬЯКОВ, ректор Уральского государственного университета, член-корреспондент РАН:

– Сегодня складывается впечатление, что у вузовского и академического сообществ нет разногласий в оценке того, что происходит в так называемом реформировании высшей школы. Думаю, что нам нужно говорить уже о конкретных мерах по интеграции науки и образования, по совершенствованию этой интеграции. И такой опыт есть не только в центре, но и в регионах. Например, в Уральском регионе, где отношения университетов с Академией наук исчисляются с 1934 года, когда был создан первый академический институт.

В Концепции образовательной деятельности РАН очень много хорошего сказано о послевузовском и дополнительном образовании, в котором могли бы принять участие институты академии. Вузы открыты для этой деятельности, так как нет никакого смысла открывать образовательные учреждения в самих институтах или на базе отделений Академии наук. Вузы готовы и могут предоставить все условия для того, чтобы дополнительное послевузовское образование с помощью ученых Академии наук шло более активно. В работе федеральных университетов, о которых сейчас так много говорят, на мой взгляд, должны принимать участие академические институты. Соглашение о совместной деятельности с академическим институтом должно быть необходимым условием функционирования любого федерального университета.

Еще хотелось бы отметить, что проведена большая работа по организации олимпиадного движения, и нельзя не сказать об обращении министра образования и науки РФ Андрея Фурсенко в Совет при Президенте РФ по реализации национального проекта «Образование». Его суть в том, чтобы особое внимание уделялось развитию деятельности сети школ для одаренных детей при учреждениях высшего профобразования. Это предполагает отработку механизма финансирования таких образовательных учреждений и обновление образовательных технологий, развитие прозрачной системы олимпиадного движения для выявления талантливых ребят. Элитное образование подрастающего поколения в современной России должно включать в себя лучшие образцы как деятельности современных инновационных школ, так и уникальной практики физико-математических школ при вузах, успешно действовавших в советское время. На самом деле такие школы действуют и сегодня в трех университетах: Московском, Новосибирском, Уральском. Сеть подобных школ в структурах вузов должна быть создана прежде, чем сеть федеральных университетов.

Виктор СКУЛАЧЕВ, академик РАН:

– В 1918 году в Совет министров поступило предложение от группы инициативных людей о коренном реформировании Академии наук. Вождь написал резолюцию: «Не озорничать с Академией!» и подписался. К счастью, тогда это оказалось достаточным. Я думаю, что и сейчас есть острая необходимость, чтобы кто-то влиятельный написал: «Не озорничать с образованием!»

Легенда о том, что у нас плохое образование – нелепа в самой своей основе. Я думаю, что любой школьник очень просто может доказать, что это не так. Когда он поступает в вуз, то прекрасно знает: если окончит МГУ, его с руками оторвут в любой бизнес-организации, в любом институте и даже за рубежом. Что такое образование? Это система, которая выпускает свой продукт. Если были бы плохие специалисты, так кто брал бы их на работу? У нас нет безработных выпускников Московского университета. Когда нужно осуществить какой-то специальный проект, разве мы приглашаем немцев или американцев для того, чтобы они руководили и исполняли? У нас есть эти люди. Разве они возникли сами по себе? Это продукт нашего образования. Конечно, всюду есть недостатки, и об этом нужно говорить открыто. Но в образовании так же, как в науке, есть один главный и страшный недостаток. Это недостаток денег! То, что бюджет Академии наук равен бюджету одного среднего американского университета, – национальный позор, особенно при тех ценах на нефть, которые сейчас существуют. То, что бюджет Московского университета еще гораздо меньше, – это позор в квадрате. Если так будет продолжаться, это приведет к самым плачевным последствиям, и никакие реформы здесь не помогут.

Говорят, что одна публикация статьи в международном журнале, написанной в России, стоит на порядок меньше, чем публикация статьи, которая пришла из какой-нибудь западной страны. Вроде бы даже это хорошо: вот какие мы экономные, как мы можем малыми деньгами что-то делать. На самом деле это плохо, потому что это повышает риски, мы работаем на старом оборудовании, которое завтра может сломаться. Убожество средств нашей науки и нашего образования я считаю катастрофой. Эту ситуацию руководство как РАН, так и Министерства образования и науки РФ должно непрерывно доводить до сведения власти предержащей, потому что, видимо, она не в курсе, ибо думает, что у нас все очень хорошо.

Те деньги, которые нам дают, с каждым годом тратить все труднее и труднее. Презумпция невиновности у нас отсутствует. Все проверяющие организации считают нас жуликами, отсюда и исходят. В экономике государственного финансирования на Западе (и здесь действительно стоило бы подумать, как это заимствовать) есть мощное частное финансирование науки. Причем не только прикладной, но и фундаментальной. В нашей стране нет никаких условий для того, чтобы частный капитал считал выгодным для себя делать какие-то вложения в фундаментальную, а также в прикладную науку. Мне страшно повезло за последние годы. Здесь я благодарен прежде всего своему ректору – Виктору Садовничему, который так организовал дело в МГУ, что возникло сообщество наиболее успешных выпускников вуза, которые не могут равнодушно смотреть на беды своей альма-матер. На таком собрании я познакомился с Олегом Дерипаской, которому пожаловался на отсутствие средств для некоего проекта. Этот проект мог быть начат ровно 40 лет назад, когда мы обнаружили, что в органеллах, в митохондриях существуют огромные электрические поля, лежащие в основе преобразования энергии дыхания во всех дышащих существах, включая человека. Уже тогда возникла идея, как практически это использовать. Но когда прикинули, сколько денег для этого нужно, было очевидно, что это абсолютно нереально. Я запрещал себе думать об этом до 2000 года, пока в Англии не нашлись люди, с которыми я был почти незнаком, но которые знали о нашей работе и решили применить это открытие на практике. Кстати, об этом я докладывал на заседании президиума Академии наук ровно 40 лет назад. После того как это произошло, я попытался убедить наш частный бизнес, прежде всего Олега Дерипаску – выпускника МГУ, что нужно в это вкладывать деньги. Стоило попытать счастья в чисто фундаментальном аспекте, а потом и в прикладном. Сначала нам был выдан грант на 125 тысяч долларов в год, через три года оказалось, что работа пошла так хорошо, что я предложил Дерипаске уже инвестиционный проект. Он также поддержал. Четыре года идет инвестиционный проект, уже потрачено около 20 миллионов долларов. Последние 10 миллионов долларов – бюджет этого года. Проект стал международным: в нем наряду с российскими учеными участвуют американские и шведские лаборатории. Получены 12 патентов, и опубликована международная заявка на патент, сейчас в 10 развитых странах мира подана заявка на это изобретение. Речь идет о попытке остановить старение организма (или хотя бы замедлить старение) при помощи прицельного воздействия на электрические поля в митохондриях.

Результат всей этой работы, на мой взгляд, весьма серьезный. Уникальные открытия, организация совершенно нового корпоративного университета митоинженерии в рамках МГУ. Поэтому считаю, что сейчас необходимо подумать о законодательной поддержке такого рода участия бизнеса в развитии науки и образования.