Не люблю знающих, как надо жить. Николай ЧИНДЯЙКИН

Николай Чиндяйкин сегодня очень известен и узнаваем. Хотя есть смысл уточнить, что кино пришло в его судьбу достаточно поздно, и долгие годы мы знали этого актера как человека из знаменитой «Школы драматического искусства» Анатолия Васильева.

Досье «УГ»Заслуженный артист России Николай ЧИНДЯЙКИН родился в 1947 году. В 1968 году окончил Ростовское театральное училище (актерское отделение), в 1987 году – ГИТИС (актерско-режиссерский курс А.Васильева). Работал в театрах Ростова и Омска.Среди театральных ролей – Белоус («Город на заре» А.Арбузова), Теодоро («Собака на сене» Л. де Вега), Васков («А зори здесь тихие» Б.Васильева), Вэлл Зевьер («Орфей спускается в ад» Т.Уильямса), Эдмунд («Король Лир» У.Шекспира), Паратов («Бесприданница» А.Островского), Вершинин («Три сестры» А.Чехова), Петр Верховенский и Степан Верховенский («Бесы» по Ф.Достоевскому). Как режиссер поставил пьесы «Рядовые» А.Дударева, «Человек на все времена» Дж.Боулт, «Не играйте с архангелами» Д.Фо, «Я построил дом» В.Павлова (Омский драматический театр).Был режиссером-педагогом в спектакле Анатолия Васильева «Иосиф и его братья» (по роману Т.Манна). В качестве режиссера принимал участие в спектаклях А.Васильева «Пиковая дама»П.Чайковского (Немецкий Национальный театр, Веймар), «Плач Иеремии», композитор В.Мартынов (Театр «Школа драматического искусства»).

– Николай Дмитриевич, сегодня вы много снимаетесь, занимаетесь театральной режиссурой и преподаванием, потому на театральные подмостки не выходите уже достаточно давно. Не скучаете по ним?

– Как актер нет, не скучаю, может, тут другое слово надо… Однажды я стал заниматься театром как режиссер, и в определенный момент сработал какой-то выключатель. В режиссуру я пришел достаточно взрослым человеком, что для нее не так уж и плохо, попал к Анатолию Васильеву, великому мастеру, и в момент, когда созревал в профессии, репетируя с кем-то, думал: вот готовлю-готовлю роль, а сам играть не буду, сердце ведь актерское все же.

Но помню мгновение, когда что-то щелкнуло, и появился интерес смотреть на актера, с которым мы вместе сделали роль, увидеть, как он получает зрительский отклик, благодарность. Быть за кулисами или в зале, наблюдать за тем, что сделано, – для меня теперь большее наслаждение.

– К Васильеву вы попали когда-то сложившимся, наигравшимся артистом. Попали не просто к известному режиссеру, но к человеку, определившему целое направление в театре. Нужно ли было что-то переделывать в себе, требовалось ли Васильеву что-то переделывать в вас?

– Вопрос этот трудный, потому что кардинальный. Здесь же случилась встреча абсолютно разных миров, если выражаться столь нескромно. Говорю о себе рядом с Васильевым. Увлеченность моя режиссурой была серьезной, я мечтал о ней изначально, но мне все казалось, что не готов, потому как-то не верил в себя. Вот и решил сначала поучиться на актера, поработать.

– Зато и играли немало.

– Да… «Любовь под вязами», «Двое на качелях»… Эту пьесу мы играли 11 лет… Играл Паратова в «Бесприданнице»… В общем, сплошь любовников. В те советские годы у меня была даже такая шутка: если бы я не стал героем-любовником, то стал бы Героем Советского Союза. А Васильева Анатолия Александровича я знал еще по Ростову, он в университете учился, а я заканчивал театральное училище.

В Ростове тогда он был личностью известной, а 60-е были временем театральным, все и везде играли, и студенческий театр «МОСТ», которым Васильев руководил, был чрезвычайно популярен. Это было такое лихое хулиганство.

Но существовали в Васильеве тогда и те глубины, которые еще не проявлялись.

Стоит иметь в виду, что он окончил филфак, кончил блестяще, ему предлагали остаться на кафедре. Но отслужив на флоте, он тем не менее решил поступать на режиссуру к Эфросу. Эфрос курса не набирал, но учиться на режиссера Васильеву советовал настоятельно. И вот он стал известным режиссером, я немало лет проработал в провинции, и так сложилось, что попал к нему на курс. Уже были «Взрослая дочь молодого человека», на подходе было «Серсо», я застал заключительный репетиционный период, имел возможность наблюдать. Смотрел и думал: это не театр. Но мне ужасно хотелось понять, что же это за магия, чем вызван поистине огромный зрительский интерес к «Серсо»? Сочинение на 4 часа, из которых Васильев ничего не хотел сокращать. Позже он выкинул все же целый акт, это был, на взгляд тех, кто его видел, замечательный акт, было ужасно жалко. Конечно, в ситуации нашей встречи мне тоже надо было от чего-то отказаться, но общая увлеченность нас примиряла. И все же, думаю, мне повезло, потому что тот театр, в котором я прожил до того достаточно долго, пророс во мне настолько, что я ничего не растерял, поставив перед собой внутреннюю задачу владеть и тем, и этим.

– Николай Дмитриевич, положа руку на сердце: после планки, поднятой Васильевым, после Ежи Гротовского, еще одного театрального мага, с которым вам посчастливилось встречаться в деле, и это отдельная тема – сегодня вы ведь приобрели популярность, снимаясь в сериалах, уровень которых по материалу и режиссуре, мягко говоря, до высоких планок дотягивает не всегда.

– Этот вопрос всегда напрашивается, потому что естественный. Сразу скажу, что для меня здесь нет противоречия, поскольку надеюсь, что в том деле, в котором нахожусь, я существую профессионально. Быть профессионалом для меня принципиально. Художник же не всегда пишет полотно 3 на 4, делаются какие-то наброски, этюды, но если он художник, то любая его зарисовка несет на себе печать индивидуальности. А если говорить о сериалах как о явлении, то мне кажется, что здесь мы во многом запутались сами. Когда даже крупные мастера обрушиваются на сериалы, мол, они разрушают кино, то это, мне кажется, наивные рассуждения. Есть телевидение и есть сериалы, которые не нами придуманы. Сериалы и телевидение почти никому не нравятся, кого ни спросишь – всем не нравятся, все ненавидят – и все телевизор смотрят каждый день. Хорошо это или плохо – дело другое, но факт остается фактом. Поэтому вместо того чтобы страдать от низкого уровня наших сериалов, их надо просто делать, копить опыт, технологию, чтобы прийти туда, куда стремимся. Раз стремимся в рынок, так и надо создавать конкурентную среду. И последнюю пару лет я уже вижу зачатки этой конкурентности, вижу, что телевизионным каналам уже не все равно, что показывать, что время сериала, как гарнира к блоку рекламы, уже позади. Да, согласен, качество сериалов растет очень медленно, но оно меняется. Сериалы последних двух лет даже технически стали другими. Понимаете, с одной стороны, мы в России постоянно декларируем стремление в новое время, но с другой, когда дело касается идеи, морали, национального самосознания, мы по-прежнему остаемся в социализме. И начинаем командовать: это делать, этого не делать. Но извините, друзья, и давайте определимся, где находимся. Если в сегодняшнем, а не вчерашнем дне, то давайте откроем глаза и честно скажем, что демократия – это не самое лучшее, что есть на свете, но лучшего пока не придумано, как сказал Черчилль. Публика сериалы смотрит, хочет, желает, что ж тут? Это в советское время можно было сказать: не опускайтесь до низких вкусов публики, вот вам деньги, делайте, что надо. Теперь все иначе.

– Вашу логику можно понять, но дай вам сегодня карт-бланш на постановку, вы о чем бы думали – об авторе, в котором можно максимально выразиться, или о результате, который должен быть куплен?

– Если вы птица в клетке и вас выпускают на волю – вы о каком крыле для полета будете думать, о левом, правом? Думать надо о том, чтобы лететь.

Понимаете, мы все время о крыле думаем, а думать о полете надо. А что такое полет? Художественный продукт, но еще и качественный. Он обязан нравиться, а за это надо платить, ничего другого… Я понимаю, что теперь требуется время, поскольку российский кинематограф был вообще уничтожен, нигде и ничего, камня на камне… Хорошо помню те страшные времена, когда приходил на «Мосфильм» по каким-то случайным приглашениям, шел по пустым коридорам, и это напоминало зловещие триллеры, потому что пугал звук собственных шагов. Тишина, пустота, ни одной живой души.

Сейчас придите на «Мосфильм» – кипит жизнь, все отремонтировано, блестит, даже туалеты, извините. Низкий поклон Шахназарову. Вот я Лужкова не люблю, потому что похож на меня – тоже небольшой и лысый. Но я его ценю и уважаю за то, что делает. И Шахназарова за «Мосфильм», за сделанное им там, тоже ценю и уважаю. И не понимаю этой российской привычки обязательно любить.

Не надо любить, лучше оценить, что человек делает. Как бы там ни было, но сейчас кино без поддержки государства еще не обойтись. Но ориентироваться надо на то, что летать или там плыть следует самим.

– Вы, между прочим, на выборы ходите, в Госдуму, на муниципальные?

– Хожу. Тут я вывел для себя формулу, и могу ее обнародовать: нельзя жить в России и быть пессимистом. Иначе жить невозможно. Но жить-то все равно хочется, а раз живешь, значит, надеешься. Надеюсь я на разум, все равно же припрет, все равно жизнь заставит людей думать. Русским людям этим трудно заниматься, но здесь мы выходим в область художественно-философскую.

– Однажды я спросил у нашего замечательного театрального режиссера Эльмо Нюганена, лауреата Государственной премии России, кстати, с кем бы из исторических личностей, будь такая возможность, он хотел бы пообщаться? Тот же вопрос задам и вам.

– Как-то у Васильева я играл Сократа. У нас в театре было много таких работ для внутреннего пользования. А пообщаться хотел бы, наверное, с Платоном. Мне его тексты очень нравятся. Кто-то сказал: чтобы стать богатым, надо много-много читать, а потом перестать читать совсем. Мне это понравилось, потому что совпадает с моим прошлым, я действительно очень много читал, а сейчас почти не читаю. То есть перечитываю Платона, не расстаюсь с Достоевским, с русскими философами, Ильиным, скажем, но это уже нельзя назвать чтением, это идущая рядом жизнь. И не надо забивать себе голову мыслями, что первично, а что вторично, этим большевики сильно увлекались в поисках идеального. Аристотель написал – мука материи. Эта мука и есть движение, а оно состоит из одного, другого, третьего, и мне удобно так существовать, это нормально. Вообще сильно героических людей я не очень люблю, я про тех, которые знают, как надо жить. Это пахнет революцией, а если я чего не принимаю в жизни, так это революционеров. Когда 18-летний мальчик, служащий в аптеке, берет револьвер, всех строит и говорит, я знаю – мне становится не по себе.

Это катастрофа. На серьезном юбилее большого режиссера журналист с придыханием говорит: вы всю жизнь своим творчеством боролись с властью. Банальность сказал, а мне холодно стало, и я подумал, как должно быть обидно художнику, которому исполнилось 85, а он, оказывается, все, что ни делал, это с властью боролся. Какой ужас! Что такое власть для художника – тьфу! Он может быть многим другим озабочен, тем, что не получается, не случается, но властью… Конечно, каким-то боком это влияет, но чтобы всю художественную жизнь… Иначе получаешься только одним из толпы, а еще Александр Сергеевич писал: «Нас мало избранных…».

– Вы в город попали из деревни. Когда сегодня в деревне бываете, беретесь за топор?

– Мое любимое занятие – колоть дрова, у меня жена из Литвы, из Вильнюса, и когда мы приезжаем там к кому-то в гости, в деревню, я первым делом спрашиваю: где топор? И один наш друг всегда радуется: Николай приехал, теперь буду с дровами. А еще по молодости я был очень азартен, играл на биллиарде, и актер постарше, который учил меня этому делу, всегда говорил: «Коля, этот хлебушек тяжелый и неверный». Вот в покере был удачлив…

– А что считаете самым большим везением своей жизни?

– Боюсь говорить про это… Самым большим везением считаю, что родился у своих родителей, мамы, отца…