Назад! Вперед! В историю!

Деревья внезапно расступились, и в сумрачном утреннем свете передо мной вдруг выросла стена. Серо-пятнистая, бородавчато-бугристая немая плоскость. Однако через мгновение я понял, что передо мной не просто стена, а грань пирамиды. Я подошел к ее подножию и стал по камням карабкаться вверх. Земля медленно удалялась, зато стало приближаться небо с парящими среди редких полупрозрачных облаков орлами.

Листайте вправо, чтобы увидеть больше изображений

Час назад я въехал в тихий и сонный мексиканский городок Кобу. Сразу направился к музейному комплексу, к которому вели указатели. Даже не пришлось спрашивать дорогу. Охранник сказал, что доступ к пирамидам начнется через час. Естественно, за вход придется заплатить.

У прошлого своя цена, пусть даже это грош, но именно он открывает доступ в историю. Я все же решил подобрать к ней другой ключик. Отошел в сторону, пристегнул велосипед к турникету и стал осматривать окрестности. Вскоре обнаружил тропку, ведущую вверх. Скорее всего, к пирамидам. Это уже могло оказаться маленьким приключением. И я углубился в джунгли…

Двойственное чувство у меня к туристическим изюминкам и музейным диковинкам. С одной стороны, это то, что действительно было, и это часть культуры страны. С другой – это все же своеобразный рекламный трюк, некое развлечение, местная туристическая завлекаловка, в конце концов просто бизнес. И нередко в праздной толпе закрадывается крамольная мысль, что все навязанное тебе былое – это якобы былое, что все, что экспонируется, – это всего лишь додумывание прошлого, его реконструкция, которая не имеет ничего общего с тем, что было на самом деле.

Какой же выход? Вроде мимо не пройдешь, не проедешь, не поймут земляки, замучают по приезде вопросами: «Как, ты не видел пирамид?» Юкатан напичкан ими, как арбуз семечками. Многие находятся в джунглях. Но туда не пробраться. Это отдельная тема.

В Тулуме (это единственный город майя, построенный на берегу моря и служивший портом) я побродил по пляжу, поразвлекался добыванием сока из кокосов, издали понаблюдал за возвышающимся над морем храмом-пирамидой, святилище на вершине которого служило маяком, потолкался в праздной туристической толпе, даже пристроился к хвосту длинной очереди, что вела ко входу в музейный комплекс и… покатил дальше, в глубь Юкатана.

По пути я мог лицезреть ее следы. Это и многочисленные сувенирные лавочки, забитые масками, разных форм абажурами, сплетенными из лиан, глиняными фигурками, изображающими страшненькую сеньору с косой (легкое отношение к вопросам жизни и смерти – наследие древней индейской культуры), и мастера, что выдалбливали, выстругивали из дерева божков, и сами майя – лупоглазые красивенькие детишки, низкорослые, плотно сбитые женщины в расшитых цветастыми узорами платьях, сухонькие беззубые старики с тусклыми лицами.

В одном селении под травяной крышей низенькой лачуги я разделил трапезу с местными жителями, в другом поучаствовал в каком-то празднестве, в третьем задержался в домашней велосипедной мастерской, ожидая, пока молодая хозяйка (именно она!) приведет в порядок моего железного коня. Я уже не говорю про ритуальные, под настроение приветствия, расспросы о дороге, отдых-перекусы возле придорожных харчевен. Это и было (для меня, по крайней мере) живое общение с народом (в том числе и с его историей). Его буднями, заботами, колоритом, модой, настроениями, героями и богами…

Чему учит история? Чему должна учить? Ответов много. Самый, пожалуй, главный – это память. Что было? Где? Как происходило? С кем? Что-то помнится, что-то выцарапано на каменных скрижалях, что-то осталось на папирусе, глиняных табличках и берестяных грамотах, к чему-то можно даже прикоснуться и увидеть воочию в музеях. Но, увы, прошлое в нашем сегодняшнем дне всегда только гость.

Своей воли у него нет. Захотим – приветим, обласкаем, отыщем местечко под общей крышей, захотим – на порог не пустим (не говоря уже про книжные страницы), а то и вообще прогоним с глаз долой и от ушей подальше. И все же пытливый ум вновь и вновь пытается проторить дорожку в прошлое в надежде отыскать там крупицы истины. И в этом никакие самые умные и честные ученые труды и добросовестные скрупулезные музейные экспозиции не помогут. Надо просто, отринув реалии сегодняшнего дня и места, направить свои стопы в прошлое.

Это, конечно, работа мысли, воображения, но еще и конкретный маршрут к месту, где это прошлое происходило. «Говорить о пользе путешествий, казалось бы, уже трюизм. Но, как многие свидетельства времен не будут запечатлены ни в книгах, ни даже в отобранных музеях, лишь на месте, среди всех естественных условий, можете воспринять с особою убедительностью части истины». Трудно не согласиться с Николаем Рерихом, у которого охота к познанию была неразлучна с охотой к перемене мест.

Каждый мой путешественный маршрут – это не только география. Это и маршрут в старину, в прошлое, в историю. Близкую, далекую и запредельно далекую, какую даже не разглядеть во тьме тысячелетий. Мои «исторические» маршруты пролегли в разные уголки земного шара. «Путь ариев» – так я назвал свою экспедицию в Индию (попутно посетил Непал и Шри-Ланку). Кто такие арийцы? Какие народы приняли от них историческую эстафету?

Отправляясь в путешествие по Южной Азии, в заморских дивах и колоритных деталях местного быта я пытался разглядеть то, что сегодня через далекое индоевропейское прошлое связывает славян и народы Индостана. Пребывая в Индии, тот же Рерих не мог не обратить внимание на некую общность двух великих народов. Вавилонские хроники при описании войн VІІ века до н. э., приведших к разгрому Ассирии, великий народ, пришедший с севера, называют Гимме-Арис. А это, по мнению некоторых исследователей, не что иное, как название Киммерии – страны ариев.

Мы не знаем, что заставило ариев покинуть обжитое Причерноморье и двинуться на юг. Однако вполне вероятно, что часть арийских племен все же осталась на земле предков. Национальность не одежка, по которой встречают. Тем более по мере продвижения в глубь Индостана дорожный загар, худоба и индийское полотенце-гамча на голове, которым я обзавелся уже на третий день, все больше стушевывают мой самодовольный европейский облик.

Чтобы себя как-то географически идентифицировать, я называю Россию-Рашу. Увы, и тут вопросительная пауза – далеко не каждый вспоминает, что есть такая страна. Гордое слово «славянин» тоже ни у кого не вызывает восторга узнавания. Тогда я хлопаю по груди и говорю: «Рус!» И всем все сразу становится понятно.

Днем я отдыхал в редкой тени придорожных пальм, краем глаза наблюдая за своим дорожным скарбом. К нему часто проявляют любопытство праздно шатающиеся по улицам коровы, приходится следить, как бы какая чего не слизнула. В основном, правда, это смирные и тихие животные. Их настырного голодного мычания мне слышать не доводилось.

Местные коровки, которым здесь ставят памятники, всегда сыты (в отличие от людей) и, по-видимому, весьма довольны своей счастливой индийской судьбой. Я не знаю, прихватили ли с собой арийские переселенцы для расплода десяток-другой коров и быков, однако есть немало общего между нашими, славянскими, буренками и их рогатыми сородичами на берегах Инда и Ганга.

«Велесова книга» прямо говорит: «Мы – коровичи: скифы, анты, русы, борусы, сурожцы». Допускаю, что, если индуса наградить прозвищем «корович», он весьма возгордится этим, посчитав «коровича»-славянина своим кровным собратом. Между прочим, индийское gosayin (легко угадывается созвучие с нашим «хозяин») дословно с хинди переводится как «владелец коров».

Цирюльники в Индии располагаются прямо на земле. Особенно их много на берегах священного Ганга, в водах которого индийцы совершают омовение.

Тело перед ритуальным погружением в реку должно быть тщательно обрито. Наиболее рьяные ревнители обычая сбривают все, вплоть до бровей и ресниц. Однако многие мужчины, обрив наголо макушку, все же оставляли на ней пучок волос. Я присмотрелся к одному худощавому скуластому индусу, который после бритья сидел на ступенях и смотрел на реку, и вдруг увидел… кошевого Ивана Сирко.

В другом мускулистом полнотелом паломнике с задиристо торчащим хохолком на голове угадывался… казак из свиты Тараса Бульбы. Виной этому был пучок волос на бритой голове. Я, естественно, не мог не поинтересоваться его названием: у индийцев (естественно, на хинди) – это чутия, у непальцев – тупи. Именно за эту характерную прическу украинцев называют хохлами, как же тогда прозывать жителей Индостана, украшающих головы хохолками?

У индийцев они, правда, по сравнению с казацкими оселедцами, которые можно было закручивать за ухо, коротки и жидковаты. Но вполне возможно, что у древних ариев чуприны были подлиннее. Ведь именно они могли быть родоначальниками этой прически, которую впоследствии переняли многие кочевые народы. «Чубатый идет, беду за собой ведет» – так нередко высказывались о казаках враги.

Что ж, развевающийся по ветру чуб часто устрашал противника больше, чем острая сабля. В Бенгалии я встречал памятники индийским вождям и воинам-героям. Многие из них были удивительно похожи на украинских казацких предводителей. «Чубатые» арии когда-то пришли к берегам Ганга со степного севера. Они не только «привели» с собой беду, не только были завоевателями. Многие арийские традиции и обычаи стали частью мировых культур, а некоторые по-прежнему живы на берегах Ганга и Днепра.

История легко жонглирует именами, героями, богами. Одни тут же забываются, а то и вовсе исчезают, другие продолжают жить в памяти поколений. Их порой легко присваивают себе другие народы и страны, переозвучивая, переиначивая, наполняя новым смыслом. Так произошло с ариями. Так и с викингами. Мой скандинавский маршрут был связан именно с ними.

Сколько в нас от природы, а сколько от родителей, близких и очень далеких предков? Дать точный ответ трудно. Однако вполне возможно. В деталях сегодняшнего социального и бытового устройства скандинавов, их культурных традициях краски, запахи, звуки тысячелетней истории.

Для велотуристов, прилетающих в Исландию, рядом с аэропортом отведено специальное помещение для сборки велосипедов. Тут же станки, инструменты для ремонта, карты. На стене – надписи. Среди них такая: «Водители – викинги, а викинги не самые осторожные и внимательные люди, и в меньшей степени – к велосипедистам». Шутливое предупреждение. Однако и намек.

И датчане, и норвежцы, и исландцы используют любую возможность подчеркнуть свою принадлежность к именитым предкам. «Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана», – заявлял поэт. Это стремление скандинавов расплескать «краску» героического прошлого по серым будням бросается в глаза повсюду – и в произведениях искусства, и в рекламе напитков (в Исландии, скажем, пользуется популярностью пиво «Викинг»), и в сувенирных поделках мастеров, и в ювелирных украшениях (в основном с «северным» черно-белым таинственным отливом), и в «свирепых» татуировках молодежи, и в стилизованных под руны надписях.

У каждого дикого племени свой образ. Папуасы – танцы и черепа, пигмеи – засады и ядовитые стрелы, эскимосы – вечная спячка, жизнь в шкурах и полярной мгле, индейцы – вигвамы и скальпы, бедуины – шатры и верблюды.

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора

Окончание в №24