Наука ненависти. Мы проходим ее по частям, теряя свою душу

Стоял обычный, ничем не примечательный весенний день. За окном вовсю галдели воробьи, светило солнце. И телефонный звонок прозвучал довольно буднично, по-домашнему мирно. Я сняла трубку. – Але, Света, это ты? А это Валя Ряпосова, – услышала я чуть приглушенный огромным расстоянием голос. – Боже мой, Валечка, сколько лет, сколько зим! Ты что звонишь, что-нибудь случилось?

– Да как тебе сказать… Вчера была у Василия с Лидой. Смотрела ваши с Алешкой фотографии, Римма Михалева принесла. Говорит, ее дочка была у тебя.

– Ну да, месяц назад на какой-то семинар в Москву приезжала. А как тебе фотографии?

– Алешка, я ж его только в пеленках и помню, какой взрослый парень стал! Вылитый отец…

– И не говори! Как две капли воды… А ведь как не хотел Вася, чтобы он родился. «Зачем нам второй ребенок! У нас и на одного-то времени не хватает!» Все писателем хотел стать, и непременно знаменитым. Господи, как давно это было! В какой-то совсем иной жизни. Кстати, как у него дела?

– Так ведь он давно с постели не встает, – голос на том конце провода стал еще глуше. – Уж больше года, наверное… Ты не слыхала разве?

– Откуда? Жене-то его не сильно нравилось, когда я звонила. Да и сам он не горел желанием поддерживать отношения со своей первой семьей.

– Так ты позвони, Света, не гордись. Теперь-то уж что…

Разговор наш продлился еще минуты две-три и затих. Я отвечала невпопад. Где-то, как раз посередине моей грудной клетки, появился какой-то странный – болезненный, острый, колючий – холод.

На следующее утро холод этот проснулся вместе со мной. Он стал еще более острым и заполнил все уголки моего сердца. «Ну что это я? Ведь столько лет прошло. Уж четверть века, наверное… Нет, пожалуй, меньше… Но много, много! Откуда эта странная, страшная боль?»

…Честно говоря, университет я закончила с трудом. Вернее, так: несколько раз пересдавала логику. Ну не давался мне этот предмет! И хотя по всем другим дисциплинам оценки были хорошие, а за практику в разных газетах я неизменно получала пятерки, логика меня едва не погубила. Короче, чтобы не вылететь из вуза, я перевелась на заочное отделение. «Там, – как мне сказали умные люди, – спросу меньше». И правда! Эту чертову логику я наконец сдала, и даже на четверку. Может, потому что преподаватель у заочников был другой…

«Господи, о чем это я?» – я очнулась от своих воспоминаний, но вставать с постели не хотелось. Моя холодная острая боль не давала мне пошевелиться.

…Пересдавать логику в Свердловск (никакого Екатеринбурга тогда и в помине не было) я приезжала уже с Северного Урала. Куда-то ж надо было устраиваться на работу. Возвращаться в родной город не хотелось, спрашивать же начнут: что да почему, а в Карпинске, в редакции местной газеты, работала моя хорошая знакомая. Курс у меня был пятый, до диплома на заочном всего год, так что меня сразу назначили заведующей отделом культуры, быта и писем трудящихся.

Моим общественным, то есть абсолютно неоплачиваемым, поручением стало руководство литературным объединением. Бог ты мой, какие личности в нем занимались! Трое из десяти впоследствии успешно закончили Литературный институт имени Горького в Москве. Один инженер перевел Кафку. Книга вышла в крупнейшем столичном издательстве огромнейшим тиражом.

Наши занятия заканчивались не раньше полуночи. Мы не только читали и обсуждали свои стихи и рассказы. Мы говорили. Нет, не говорили – философствовали. О жизни. О литературе. О назначении человека на этой Земле. Поэзия – хождение босиком по битому стеклу. Надо жить с содранной кожей, должно быть больно, иначе ничего не почувствуешь. Человек – это же не нечто такое, что спит, ест, ходит на работу… Это не жизнь, а сон, хуже того – смерть. Духовная. Яркая, сложная, богатая внутренняя жизнь – вот что такое человек!

Вот там, в этой обстановке, в этой духовной ауре, и родилась моя любовь. Молодой человек, чуть моложе меня, темноволосый, с какими-то не вполне русскими чертами… «Да скифы мы, да азиаты мы с раскосыми и жадными глазами…» Он привлек меня не столько особой внешностью, сколько своей… тихостью, что ли. Знаете, бывают такие тихие, спокойные на первый взгляд люди, которые никогда не лезут в споры, а только слушают, серьезно впитывая в себя жар этих самых дискуссий. Они так растят свою душу. Не расплескивая. Это болезненно гордые, чувствительные, самолюбивые люди. Когда он слушал наши речи, лицо его при этом приобретало вид настолько благородный, что не залюбоваться им было просто невозможно. Тонкий с горбинкой нос, такие аристократически изнеженные пальцы.

«Вот тебе и деревенский парень, – думала я. Я знала, что его семья не так давно переехала на Урал с Вятки. – Интересно, что такими руками в деревне можно делать? Дрова и те не нарубишь». (Мой младший сын, уже закончив университет, докопался-таки, что такую, как у отца, фамилию в старое время носило духовенство. Вот почему и профиль, и пальцы совсем не крестьянские.)

…Мы поженились спустя полгода. Большой свадьбы не было: на какие шиши-то? Десять человек редакционных сотрудников да пятеро его и моих родственников, – вот и все гости. Зато зажили мы почти сразу в отдельной квартире, ухоженной, трехкомнатной. Ее оставили Васины родители, а сами уехали в другой город.

– Ну и зачем ты за него замуж вышла, – ахнула моя однокурсница по дневному еще отделению, родом из Карпинска. – Он же алкаш.

Я оторопела:

– Как?! Мне же никто ничего… Этого не может быть! Такой милый, тихий. Молодой для алкаша-то…

– Так потому и тихий. Ну да ладно, извини. Может, я не права. Может, все позади.

Я успокоилась. Действительно, уж сколько месяцев с ним живу, ничего такого вроде бы не замечала. Хотя… На свадьбе-то глотка спиртного не проглотил… Ну так это же свадьба…

И дни опять легко полетели за днями. Вот уже год прошел, второй… В семье все спокойно. Работа у меня интересная: люди, встречи, статьи… Литобъединение, умные разговоры… Сын растет. Еще год миновал… Однажды прихожу домой, на столе записка: «Прости меня, Света, измучился я. Ложусь в наркологическое отделение». Мир рухнул в одно мгновение. Вспомнилось предупреждение сокурсницы. И боль, обида, жалость к себе захлестнули меня, словно огромная, тяжелая волна. И потянули… Утащили на самое дно. На дне стыло, злобно. Все предал, гад! Любовь, дружбу, духовность нашу – одну на двоих… Никого ты не любишь, кроме самого себя! Устоять не может, видите ли! К водке его тянет, подлеца этакого… Ну и черт с тобой! И пропади ты пропадом!

К мужу в больницу в другой город я не приехала ни разу. Он выписался через полгода, наверное. Вернулся странный такой, опустошенный, в глазах – постоянные слезы. Я глянула и… Давай, говорю, начнем все сначала. Поступай учиться. Я в Литинститут пойду, отвечает, если ты поможешь. Помогу. Только учись. Он ожил. Почти все контрольные по всем предметам, кроме творчества, за него делала я. Василий, возвращаясь с работы, буквально бежал к столу. Мне нравилось, как он пишет, нравился стиль его письма, его герои. Простые такие, деревенские люди с простым стремлением к счастью, но тонкой душой. С себя писал, должно быть… Но однажды, прибирая в его комнате, я обнаружила на стеллажах между книгами толстую общую тетрадь. Раскрыла ее. Начала читать. Это была повесть о женщине. Последнюю страницу я закрыла, дрожа от негодования и боли. Он что? Он это обо мне написал? И он… презирает меня? Именно – меня?! Но за что?

– Ты знаешь, – сказала я мужу за ужином, – с таким отношением к женщине в русской литературе делать нечего.

– А зачем ты суешь нос в чужие дела, – ответил он, явно торжествуя, что я догадалась, что речь в этой тайной, до сей поры оберегаемой от моих глаз повести идет обо мне.

…Моя огромная острая ледяная боль не отпускала меня все то весеннее московское утро, что я пролежала в постели. И вдруг, совершенно неожиданно, меня поразила спокойная теплая мысль: теперь я знаю, за что он меня так возненавидел. Он был – слабее. Я была умнее, серьезнее, может быть, способнее, чем он. И та дурацкая повесть о женщине – его попытка возвыситься надо мной. Нелепое, злое, неумелое желание возвыситься хотя бы в том, придуманном им самим мире. Не может мужчина быть слабее женщины! Не должен. Так уж устроен наш мир. Ему во что бы то ни стало необходимо ощущать себя королем, победителем! Самым умным, самым сильным человеком на свете хотя бы или, вернее, особенно в своей семье, для своей любимой женщины.

А я не давала ему этого почувствовать. Да, конечно, не намеренно, но не давала. Всей своей личностью, своим характером. Я гордилась тем, что у меня есть характер. Ведь еще в школе, на уроках литературы, я поняла: человек без характера – ничтожен. Когда Барон в пьесе Горького «На дне» жалуется, что у него «кажется, нет характера», Сатин отвечает ему: «Заведи. Вещь полезная». Повзрослев, я поняла, что именно характер есть «способность действовать по принципам». Характер – носитель и признак устойчивой личности. Он гарантирует согласие человека с самим собой во всех его поступках. Мне надо было прожить 25 лет вдали от моего мужа, прожить их трудно, с ошибками, страданием и болью, чтобы понять, как было больно ему. Больно оттого, что он не может до меня дотянуться. С какой же ненавистью столкнулась я за эти четверть века! Нет, не с той надуманной, нереальной, идущей от боли, от молодого неумения жить и ладить с людьми. А с настоящей, махровой, злобной ненавистью, настоянной на страшной зависти к каким-то моим личностным качествам (достоинства ведь есть у каждого из нас). Но как легко, как ловко эта «ненависть от зависти» скрывается под маской доброты! И как спокойно я на нее ловилась, я, девушка с характером… Пока не научилась различать, где подлинная доброта, а где всего лишь хитрость, иначе говоря, манипуляция людьми. А мой характер! Мой характер… Я лишь сейчас понимаю: там, где воля цепляется за мелочи, за нечто бытовое, бессознательное, где нет доброй, благородной цели, там она превращается в упрямство. Чтобы быть счастливым, надо обладать развитой способностью понимать и чувствовать другого человека.

Но откуда мне было знать это так много лет назад? Я была молоденькой дурочкой. Летели годы моей жизни с мужем. Я родила второго сына. Я старалась изо всех сил стать еще лучше! И еще сильнее… Ухаживала за домом, за детьми, за мужем. Много и удачно писала. Публиковалась в Москве, в серьезных газетах. Но чем сильнее я старалась, тем на все большее и большее презрение наталкивалась… Хотя нет, сегодня я не назвала бы это чувство презрением. Мой муж тоже старался. Отстоять себя. Увы, бездарно, глупо, нелепо, по-детски, но – отстоять! А я недоумевала, страдала, рыдала, скандалила… И постепенно сама начала ненавидеть. Ох, эта страшная наука ненависти! Мы проходим ее по частям, теряя свою душу.

Но какое счастье, что Господь ниспослал нам и такое чувство, как раскаяние. Мне вдруг нестерпимо захотелось позвонить своему бывшему мужу и попросить прощения. Я наконец поднялась с постели и, чувствуя облегчение, чувствуя, как уходит из моего сердца ледяная боль, набрала свой бывший телефонный номер.

– Слушаю вас, – раздался в трубке женский голос.

– Лида, это я, Светлана, из Москвы. Ты не сердись, но можно Васю? Я знаю, что он не встает, я ненадолго…

– Ты это о чем, Светлана, – прервала меня Лида, и голос ее звучал неожиданно тихо и ласково, словно у матери. – Вася не встает. Понимаешь? Никогда. Он… – она замолчала, подбирая сравнение. – Он как растение.

– Не понимаю. Какое растение? – моя знакомая ледяная боль снова вернулась ко мне.

– Ну у него же болезнь Альцгеймера.

– Как Альцгеймера, – ахнула я. – В пятьдесят четыре года?

– Врачи говорят, ранняя алкогольная интоксикация. Он ведь выпивать-то начал в 14 лет, еще когда в училище на худграфе учился. Дышал нитрокрасками, когда художником-оформителем на заводе работал. Да и клещ его энцефалитный раза два кусал, а он в больницу не шел, говорил: зачем, если температуры нет. Вот все это теперь и сказалось, – Лида тяжело вздохнула. – Знаешь, Света, иногда он как бы отходит, взгляд становится осмысленным. И тогда он… – она снова замолчала. Она молчала целую вечность. – Он плачет…

Я бросила трубку. Я не могла больше ничего слышать! Боль просто вонзилась в мое сердце. Я стала задыхаться… Господи, что мы делаем со своей жизнью! Своей собственной и жизнью своих близких. А она одна-единственная! И не повторится больше. Никогда.

…Одно меня теперь утешает: он много лет счастливо прожил с Лидой. Простая женщина, она не только любила его, но и искренне им восхищалась. И не надо было ему ни до кого дотягиваться.

Все имена и события этой истории подлинные. Это моя история. Берегите друг друга…