Наталья АЛЕКСЮТИНА Призрак Мотылькова

“Но Мотыльков сам не хотел учиться! Выше двойки у него за диктант никогда не было!” – воскликнула Софья Ивановна и тут же услышала свой собственный вопрос: “А ты что сделала, чтобы узнать, почему он не хочет учиться?”
– Какая-то мелодрама! – разозлилась вслух Софья Ивановна. – Если каждому быть нянькой, то жизни не хватит.
Кто-то хрипло кашлянул, и Софья Ивановна схватилась за сердце. Но оказалось, пришел сдать ключи тренер по волейболу. Опять обдав дежурную смесью табака и одеколона, он пожаловался на простуду и сочувственно спросил:
– И не страшно ночью одной?
Софья Ивановна пристально вгляделась в лицо тренера. Однако ничего подозрительного заметить не смогла, хотя и не знала, что он имеет в виду под “подозрительным”.
– Страшно, – ответила она, – привидений боюсь.
Тренер хохотнул и тут же закашлялся. Софья Ивановна закрыла за ним дверь и поднялась к завучихе. Та неторопливо прихлебывала чай. Зинаиду Григорьевну дома никто не ждал: ни детей, ни мужа у нее не было, поэтому уходить из школы она не торопилась. Указав Софье Ивановне на стул, завучиха налила ей приправленный мятой напиток.
– Весна. Такие перепады давления, – устало выдохнула она. – Что у вас?
Софья Ивановна торопливо и сбивчиво спросила, нельзя ли покопаться в школьном архиве, чтобы уточнить интересующий ее адрес.
– Какой год вам нужен?
Софья Ивановна сказала.
– Боюсь, что бесполезно. Срок давности истек, так долго документы в архиве мы не держим.
Софья Ивановна отправилась вниз. Спускаясь по лестнице в тускло освещенный вестибюль, она споткнулась и с размаху села на ступеньку. Неожиданно к ее горлу подкатил комок, Софья Ивановна ощутила тоску и горько расплакалась. Матовый свет пролился у темного гардероба, и сейчас же скорбная фигура Мотылькова застыла в воздухе. На этот раз она казалась выше и тоньше. Черты бледного лица заострились, а сквозь прозрачную шею проглядывали круглые загогулины вешалок. Как ни странно, но Софья Ивановна совсем не испугалась. Наоборот, когда послышались шаркающие шаги Зинаиды Григорьевны, она замахала призраку рукой, призывая скрыться. Мотыльков послушно исчез.
После ухода завучихи Софья Ивановна немного подождала: не появится ли призрак. Тот не возвращался. Тогда она, на всякий случай вооружившись железным совком, сама направилась к кабинету N 33.
Мотыльков сидел на том же месте в том же ряду.
Софья Ивановна осторожно шагнула вперед. Призрак не двигался. Постепенно она подобралась к доске и стала напротив Мотылькова. Свечение, которое исходило от него, немного слепило ей глаза, и Софье Ивановне пришлось отступить к учительскому столу.
Глаза Мотылькова были бездонны.То и дело менялись в них оттенки: от кремового до сизо-серого. Иногда вдруг проскальзывала ослепительно-красная вспышка, и Софья Ивановна всякий раз вздрагивала. Чудилось ей, что всполохом этим Мотыльков напоминает о теплом вечере начала июня, когда в школьном актовом зале рубиновыми звездами сияла светомузыка. И танцевал самозабвенно ее уже 8-й “Б”.
Вежливо кашлянув, Софья Ивановна спросила:
– Сеня, скажи, ты… живой?
Призрак долго сидел без движения. Потом кивнул.
Софья Ивановна облегченно вздохнула. Опустилась на краешек стула.
– Чего же ты хочешь? Зачем ты здесь появляешься?
Софья Ивановна уловила в своем голосе заискивающие нотки и смутилась. “Будто не он ученик, а я. Так нельзя”, – по привычке подумала она и смутилась еще больше.
– Как же мне найти тебя? – пробормотала Софья Ивановна вслух.
Мотыльков при этих словах встрепенулся. Школьная форма на нем задрожала, в глазах появилось выражение ужаса. Резко выбравшись из-за парты, он торопливо поплыл к выходу. Софья Ивановна бросилась за ним.
– Сеня, подожди! Что я такого сказала? Сеня, остановись, мы должны поговорить. Зачем ты здесь появляешься? Что тебе от меня надо? К другим ты не приходишь, значит, хочешь чего-то от меня. Чего? Се-еня…
Софья Ивановна бегала по школе около получаса, пока в одном из коридоров Мотыльков не налетел на стену. Его фигура начала быстро утончаться, превращаясь в узкий белый луч, который пропал, просочась в уродливую трещину. Софья Ивановна потыкала пальцем в это место, постучала, прося призрак вернуться, но поняв, что все безрезультатно, прислонилась к противоположной стене. Ей было обидно. Из-за выражения ужаса в глазах Мотылькова. Кем-кем, а училкой, от которой шарахаются дети, она себя не считала. Помнится, девчонки из 8-го “Б” приносили ей записки, где мальчики назначали им свидания. Дима Соколов, вымучивая смешок, подарил собственное стихотворение. Что-то про “сережки, осень и сапожки”. Олечка Лебедкина… Что же Олечка Лебедкина? В 8-м “Б” перестала спорить, увлеклась географией. Зачем-то отрезала свои роскошные белые волосы и стала носить очки. Проверяя ее экзаменационное сочинение, Софья Ивановна обнаружила четыре ошибки и изумилась: Олечка всегда писала очень грамотно. Кое-как натянула троечку. Потом уже, через десять лет работы в школе, начала на экзамене ходить по рядам. Для того, чтобы подбодрить. Поняла: экзамен – испытание, от волнения и отличник может написать на “два”.
Софья Ивановна возвратилась в кабинет N 33. Включила свет. Темнота стремительно кинулась за окно и притаилась там, похожая на сгусток каши. С портретов на Софью Ивановну глянули проницательные глаза великих писателей. Она села.
…Догадывалась ведь, что Мотыльков не любит физкультуру. Из-за маленького роста его ставили последним, а при наборе в баскетбольные команды вообще не вспоминали. Догадывалась и не могла поговорить с Гошкой. Через “козла” он тоже перепрыгнуть не мог, физрук багровел от смеха, вспоминая, как Мотыльков висел на его руках. Они с Анечкой тоже смеялись. Впрочем, Анечка разговоров об учениках не терпела: ревновала Гошку к старшеклассницам. Недаром, как оказалось. Женился-таки на выпускнице…
Думала, классное руководство все равно что дружный марш под ее предводительством, а в восьмом классе к директору пришла мать Лебедкиной и нажаловалась, что во время болезни Олечки никто из школы ее не проведал, кроме Мотылькова. И тот если посещал, то никаких новых тем объяснить не мог, утверждая, что пока проходят старый материал. Директор просветил старшую Лебедкину насчет второгодничества Мотылькова, а ей прямым текстом сказал, что хорошо бы ввести в педвузах вступительный экзамен на черствость. Она тогда весь вечер проплакала.

Продолжение.
Начало в “УГ” N13,14