Настоящий мастер и стены покрасит так, что глаз не оторвешь. Главное – рисовать. А что – жизнь подскажет

Картины народного художника России Владимира ТЕЛИНА искусствоведы сравнивают с россыпью самоцветов: «Его скромные по размеру, подчеркнуто камерные работы монументальны по своей сути: они приобщают зрителя к возвышенно-символическому пониманию жизни. Художник делится со зрителем умением выявлять в повседневности поэтическое начало. Эта характерная черта народного искусства является постоянным подтекстом его живописи, всегда современной, никогда не теряющей связь с питающей ее жизнью». Владимир Телин – член-корреспондент Российской академии художеств, секретарь Союза художников России, лауреат Государственной премии имени Ильи Репина, профессор художественного института имени Сурикова. Почти сорок лет участвует он в различных выставках. Работы Владимира Телина хранятся в художественных и краеведческих музеях России, а также в Государственной Третьяковской галерее и Русском музее.

– Владимир Никитович, один знакомый художник как-то сказал мне, что тема цвета малоинтересна. Это чисто профессиональная вещь: холодный тон, теплый тон. Главное – уметь видеть, замечать, выбирать. Это либо дано, либо нет… Арбуз обычному человеку кажется просто зеленым, а художник может увидеть несколько десятков оттенков зеленого цвета. Но мне все-таки кажется, что здесь есть нечто большее – некая магия цвета. Так, например, в поэзии рифма обладает такой магией. Если сказать: «Сережка – морковка», то Сережка не станет обижаться, а если: «Сережка – картошка», обидится. Это, конечно, условный пример. А все-таки в чем, по-вашему, состоит эта магия цвета, его метафизическая тайна, его поэтический секрет?

– Цвет обладает магией, особенно в живописи, если он действительно соответствует содержанию, решению образа, когда цвет исходит от идеи. И ваш знакомый художник прав. Да, можно научить тону, рисунку, каким-то пластическим моментам. А вот цвет – это чисто индивидуально. Как тембр голоса у певца. Цвет, как и тембр голоса, может быть и красивым, и загадочным, и раздражающим. И когда цвет неприятен, он вполне способен оттолкнуть от живописи, разрушить культурное состояние человека. Бывает, слушаешь какого-то классического певца и не совсем понимаешь, о чем он поет, но насколько выразителен тембр! А если еще и содержание, настроение… Вот то же и цвет.

Сейчас понятия «художник», «живописец» – расплывчаты. Окончил отделение живописи, значит, живописец. Получил профессию. Живописцев много. Но самая высшая проба – колорист. Я где-то читал, что все люди делятся на три категории: живописцы видят, как все люди, дальтоники не различают цвета, и третья категория – колористы. Это тоже своего рода природная аномалия. Это когда все сгармонировано, цельно, когда все – мир, природа – видится в ином колористическом фокусе, будто через особое цветное стеклышко, сохраняя при этом свои очертания. Это сравнение в чем-то грубовато, но верно. Колористы могут просто красить стены и через цвет выразить свои идеи, его красоту. Можно смотреть и любоваться. Порой они уходят в какие-то чисто формальные решения, в нефигуративное, абстрактное искусство.

– Кстати, наверное, сейчас любой старшеклассник вспомнит «Черный квадрат» Казимира Малевича. В чем здесь дело и почему об этой картине говорят до сих пор? Ведь здесь один цвет – черный…

– Об этом лучше, наверное, поговорить с художником другого направления. Я смогу выступить как посторонний зритель. Здесь тоже есть свои тонкости, тайны, и чтобы их изучить, надо, наверное, жизнь потратить! Я говорил о колористах. Кандинского, например, еще держала фигуративность, заставляя где-то привязываться к земле. Красоту, культуру, вкус цвета он оставляет… Но в этом направлении я не специалист.

– Можно ли развить умение видеть цвета, отбирать их?

– Можно научить культуре цвета. Профессионалов много, и многие привлекают цвет для выражения своих мыслей. Вообще редко кого можно поймать за хвост: вот это у тебя с точки зрения цвета плохо. Но если по-настоящему… Знаете, одно дело – мастер, его научили, и совсем другое, когда этот мастер выходит из неких стандартных рамок и хватает, ловит, берет что-то свыше, что трудно объяснить. Есть много художников, которым немало дано, но что-то еще зависит от судьбы, от случая… Например, Дейнека почувствовал себя художником, когда, играя на Новодевичьем поле в футбол, увидел вратаря, летящего за мячом – в этой его энергии, в этом его полете. Он понял вдруг, что никто никогда подобного не видел. То же было с Петровым-Водкиным. Он шел вдоль нивы (не машины, конечно!) и, оступившись, начав падать, увидел, ощутил неожиданный ракурс, с которого открылось ему это поле, эта нива. Так было со многими. Упало сверху яблоко, стукнуло…

– У вас большой опыт преподавательской деятельности: в Абрамцевском художественном училище, в изостудии, наконец – в Московском государственном академическом художественном институте имени Сурикова. Каков он, молодой художник? Трудно ли с ним?

– В институте имени Сурикова у меня появилась любовь к преподаванию, а раньше я считал, что это все-таки не мое… Здесь жесткая программа, студенты уже где-то учились до института. Все взрослые люди, любят искусство. На первом-втором курсах еще идет шлифовка. Я веду персональную мастерскую по живописи. В мастерскую приходят студенты, кто считается с тем, что я делаю как художник. Я тоже принимаю их по творчеству. Особых проблем не возникает. Здесь идет даже не обучение (они умеют почти все), здесь – творческое общение. При мне они начинают писать первую картину. Малый диплом. Затем – большую картину. У них нет опыта, у меня есть. Мне нужно что-то где-то посоветовать. Даже не навязывать, а просто высказать свои пожелания. Другое дело, кто из них станет Художником. Это, как я говорил, откуда-то свыше… Ведь многое зависит от того, где человек будет жить, какая среда, вплоть до того, какая жена попадется!

– Если бы вы преподавали в школе, то…

– То мне было бы жаль моих учеников, я бы их ничему не научил! Я заметил, когда ты преподаешь, первое, что нужно, необходимо – в день по нескольку раз одно и то же повторять. Вдалбливать. Я этого не могу. Один раз скажу, а второй, если и повторю, то кому-нибудь уже другому… Бывает так, что люди, например, боятся высоты, воды, это у них внутри. А у меня вот этого – преподавать – внутри нет… Но когда человек уже что-то умеет, тогда мне легко.

– Ваш подход к цвету как-то менялся с течением времени? Ведь творчество – как река, вечно движется, меняется…

– Нет, потому что я о цвете особо-то и не задумывался… Я не занимался поисками, а делал, как чувствовал, как видел. И никого не хотел обманывать: мол, я лучше или хуже. Знаете, как Басков поет?

– Ну да, слышал, конечно…

– И как Галкин его пародирует. Закроешь глаза, будет непонятно, кто из них поет. Мне не хотелось быть пародистом.

– А любимый цвет у вас есть?

– Есть, синий. Почему – не знаю. Может, глаз так устроен… Синий больше получается. Холодные гаммы… Но это так, умозрительное восприятие.

– В русском языке очень схожи слова «цвет» и «свет». Это просто совпадение или между ними есть глубинная взаимосвязь?

– То, о чем говорил ваш приятель, очень хорошо сформулировал Николай Петрович Крымов – художник начала прошлого века, писавший также и в советское время. Он создал свою школу тона. Тон – это связь цвета и света. Он заставлял своих студентов ходить на этюд со свечкой. Самым светлым должен быть свет от свечи, зажженной в темноте. Цвета чистого нет. Цвет зависит от света. Он брал табуретку: смотрите, говорит, на свету она красная, горит. В полутьме – цвет приглушен. В тени цвета нет, она черная. Больше света – и цвет интенсивнее, ярче. Меньше света, и цветовая активность падает. Это вообще удивительно. И это – в мировом искусстве. Порой ходишь по развалам, по старому Арбату, сразу видно, кто обладает этой школой, этим секретом, кто нет. Даже за рубежом, я и там ходил по развалам. Во всем мире одно и то же. Или культура цвета, или бескультурье. И вы это очень верно заметили: цвет и свет связаны.

– У вас есть любимый художник?

– Когда я учился в школе и в институте, были и любимые художники, и любимые картины. Но время пришло, и когда я узнал, что это такое – живопись, когда сам через многое прошел, то почти в каждом художнике вижу что-то для себя любимое. Одно время мне нравился Борисов-Мусатов, я только им жил, были Суриков, Александр Иванов, Крымов. А потом, когда подобная «палитра» собирается воедино, к каждому начинаешь относиться с великим преклонением. Раз в неделю я стараюсь сходить в Третьяковку. Не для того, чтобы определенного мастера посмотреть, нет. Я просто гуляю по залам. Стараюсь за что-то, за кого-то зацепиться. За какого-то художника, за какую-то вещь… И бывает так: сотню раз проходил мимо этой картины, знал ее, но вдруг – зацепило. Она приглашает меня: иди, посмотри! И действительно, остановишься, начинаешь разглядывать, оценивать, открывать для себя. И это не обязательно большие картины, а какая-нибудь маленькая, с ладошку. Бывает, что это просто рисунок. На одной из выставок меня поразили маленькие рисунки Врубеля. Я их видел и раньше, они печатались. А в другой раз зацепили рисунки Борисова-Мусатова.

– В чем же здесь дело? В настроении? Или просто вы с какого-то особого ракурса посмотрели? А может, в той самой магии цвета, о которой мы заговорили вначале?..

– Наверное, что-то художник «кодирует», что-то оставляет, и в какой-то момент, когда происходит некая совместимость – тебя, зрителя, и автора, – происходит «сцепление»: бац, и ты увидел! Это самые счастливые моменты! А бывает: просто что-то надо посмотреть. Проверить себя. Иногда идешь, знаете, понаслаждаться. Разные варианты соприкосновения бывают.

– На ваших картинах – суздальские дворики, зима, вот деревенский дом с большим резным наличником на окне и встреча двух женщин, пожилой и молодой, которая держит ребенка на руках, видимо, вернулась из города в отчий дом… Вот воронье на фоне кроваво-красного заката и на другой картине – совсем необычная ночная радуга… Что вам еще хотелось бы нарисовать?

– Если честно, то хотелось бы просто рисовать. А что – жизнь подскажет. И цвета, и краски, и идеи. Больше всего я боюсь, что наступит такой момент, когда и в душу, и в голову ничего не пойдет, и рисовать не захочется. Вот это страшно! Когда наступает кризис в молодости, ну переболел, выздоровел, снова за работу. А с годами сложнее. Немало художников, как говорят, исписались. Николай Ге, например, десять лет кисть в руки не брал. Боттичелли совсем молодым покинул искусство. Вот Леонардо да Винчи мог отдохнуть от живописи: не рисуется – проектирует дирижабль…