На чтение: ≈ 4 мин.На художника смотрит полотно, золото становится отражением и заливные луга почти пахнут. Почти.
Бездарность. Такая мысль пронестись может только у самого самовлюбленного, который одарен, как никто другой, либо не одарен вовсе. Такой подумает, и что, раз увидит мое отражение один из ста зрителей, пока сосед, измазанный в краске, будет мечтать о том единственном, кто его разглядит. И какой бы ни была кромешная злющая тень, будет мутить от одной честной звездочки, неверно ведущей кисть.
Жалость и высокомерие в художнике есть самые сильные чувства, когда он замазывает эту звезду чернотой, обрамляет синевой и говорит: «Умерла, представляете, хотя представить такое невозможно».
А я завела себе под деревом лавочку, зажгла над ней лампочку, стала писать. Столом мне стала брусчатка, мыслями – листья, а слезы – редактором. Так я писала две ночи роман, роман вышел в три строчки. Муравей под лавкой и тот успел написать четыре и письмо брату из соседнего муравейника. Вот он, талант, гений своего муравейника, только его гений заперт в голове двух его читателей-муравьев, и насекомичья жизнь его коротка. А мой роман понятен и птице, и человеку. Мне только непонятен, так он меня мучил, так терзал, пока луна ходила по небу из стороны в сторону, ведь за этими строчками ни человеку, ни птице ничего не видно, пока я вижу исписанные, измученные листы, превратившиеся в три простых слова.
Древний мир, история ставили выше всего слово, ведь от него начинался мир, сейчас же слово летит отовсюду, где ему не лень. Золотая его окантовка давно превратилась в пыль, пыль осела на глобусе, да и тот валяется теперь черт знает где, потому что зачем он теперь нужен, все и так знают, что земля круглая.
Так и искусство – давно стало у каждого и про каждого, перерождалось столько раз, что новые витки искать ему невозможно. И творец теперь называется только презрительными словами, смотрите, из всех из них удались только муравей и Пушкин.
А этот художник, сгорбленный над замаранной звездой, эта дура в состязании с муравьем и этот глобус в грязи тем временем рвут себе кости, чтобы показать кусочек треклятого живого. Живое из них идет, самое настоящее, но оценят его так же, как оценят стол или тостер. Живое измерят по параметрам полезности, и все равно эти, неживые, будут считать себя лучше, свысока мерить будут вырванное сердце.
И вправду, пылающее вырванное сердце, кого им теперь выведешь, раз дорога усыпана фонарями и указателями? Они и понятнее будут, с искусственным всегда так бывает.
Анна МИХАЙЛЮК, студентка Литературного института имени М.Горького;
Елена СВИСТОВА (фото), ученица 10‑го класса школы №1358, пресс-центр «Акценты»
Выбор читателей
Комментарии