Настало время работы понимания

Теперь уже можно смело признать, что он великий. Живым в лицо такое говорить неловко, но Андрей Тавров (1948-2023), поэт, прозаик, эссеист, мыслитель, умерший 21 сентября, оставил нас перед этой даже не возможностью – необходимостью. Насколько он велик и что значит сделанное им для нас, оставшихся, еще предстоит оценивать и анализировать, но размер его совсем недавнего присутствия и оставленной им пустоты ощутим уже сейчас.

Андрей Тавров очень много сделал – даже чисто количественно (не говоря уже о возможностях, которые он создавал для русской поэзии до последних дней своей жизни). Вышеприведенный перечень его занятий неполон – это только самое основное, без чего говорить о Таврове совсем уж нельзя. Кроме всего названного, он – филолог по образованию – был журналистом, радиоведущим – вел передачи о современной мифологии на «Радио России», писал сценарии для телеканала «Культура», одно время работал художником по мозаике. Но главное – поэт, прозаик, эссеист, мыслитель. Может быть, Андрей Михайлович не согласился бы, но есть сильный соблазн поставить мыслителя в этом перечне первым – или, по крайней мере, так, чтобы мыслитель и поэт стояли первыми оба, на равных.

Важно: он мыслил именно поэтическими средствами, для него незаменимыми, о таких предметах, о которых, по его разумению, только поэзия способна мыслить и говорить адекватно. (О чем? Совсем коротко – о структурах существования, о его основах, истоках, тайне. Обычно этим занимается философия, но у поэзии есть свои, возможно незаменимые, способы к этому приближаться.) В каком-то смысле он стремился мыслить немыслимое, «незримое очами», говорить о неизреченном. Он вообще нетипичным для русской словесности образом настаивал на том, что слова в поэзии – не главное (но на это главное возможно указывать словами). И создавал для этого средства, и сам работал с ними – первый, может быть, единственный.

Больше всего он сделал во втором своем облике. Обликов у него как у поэта было два: Андрей Суздальцев и Андрей Тавров – второй пришел на смену первому. То были стороны одной цельности, но очень разные. Смена поэтического имени означала радикальную смену поэтических (скорее всего, и не только – мировоззренческих вообще) установок. Как у мыслителя, наверное, облик был у него один – насколько можно судить, Суздальцев мыслителем еще не был, он был лириком – умным, тонким, глубоким, но все-таки только лириком. Мыслитель начался со сменой поэтического облика – когда автору было уже пятьдесят, в 1998‑м. Иные к этому возрасту уже заканчивают, а Тавров тогда только начал делать самое интересное, самое неожиданное – и не прекращал до конца. Он непрерывно рос, перерастал самого себя, непрерывно усложнялся и непрерывно мыслил – в разных форматах и жанрах, вплоть до постов в социальных сетях.

Как Суздальцев он издал пять книг: «Настоящее время» (1989), «Осенняя песнь кентавра» (1992), «Эль» (1996), «Театрик» (1997), «Две серебряных рыбы на красном фоне» (1997). Казалось бы, уже немало. Как Тавров – двадцать пять. Поэтические сборники, романы, сборники статей и эссе… Поэзией, прозой, стихотворениями в прозе он делал одно и то же дело (эссеистикой скорее комментировал – настоящее совершалось в художественном слове). В каком-то смысле все, что он писал, было одним большим многомерным текстом.

Можно, конечно, сказать, что он создавал свою, персональную, мифологию – основания найдутся. Но к чему он точно не стремился, это к персональному как к конечному пункту усилий – куда скорее к надперсональному; и вряд ли мифология была для него самоцелью – скорее средством уловления неуловимого.

Его относили к метареалистам, он не то чтобы совсем это отрицал, но говорил, что метареализм у него собственный. Так оно и есть хотя бы уже потому, что метареализм, по более-менее устоявшемуся его определению, ограничивается временными рамками 1970-1990‑х годов, а Тавров продолжал работать еще четверть века. Да и вообще дело не в «-измах».

Читать его трудно (по мере его поэтического развития все труднее и труднее): он менял сами структуры русского поэтического мышления, поэтического восприятия, отчасти и поэтической речи (язык как таковой у него как раз был вполне ясный, можно даже сказать традиционный, а то, о чем он этим языком говорил, очень нетипично).

Вот и объяснение того, с чего мы начали этот текст благодарности ему: «великие» – те, кто меняет видение мира. Именно это делал Тавров.

Сейчас в «Русском Гулливере» – издательстве, которое Тавров создал вместе со своим другом, поэтом Вадимом Месяцем, – начало выходить его многотомное собрание сочинений. Не полное, избранное – томов пять, кажется. Поэт успел составить его сам, включив туда то, что считал важным (в том числе ранние, «суздальцевские» стихи, которые раньше никогда не публиковал под именем Таврова). Давайте будем его читать и перечитывать – медленно и внимательно.

Настало время работы понимания, и она будет долгой. Хочется верить, что она уже началась.