Надежда и опора

В Москве на стене дома по адресу: Большой Путинковский переулок, 3, висит гипсовая доска с надписью: «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят». Эта мощная и страшная в своей простоте фраза тащит наружу из моей памяти одну весьма поучительную историю…

Началась она на рубеже XVIII и XIX веков. Жили в Пруссии два брата Гумбольдта. Младший, Александр, был естество­испытателем, большим непоседой, к чинам относился с презрением, старался держаться подальше от Европы и открыл для науки Америку спустя триста лет, после того как Колумб открыл ее для колонизации и разграбления.

Старший, Вильгельм, любил свободу не меньше младшего, и одна из первых его серьезных работ, Ideen zu einem Versuch, die Grenzen der Wirksamkeit des Staats zu bestimmen («Идеи о попытке определить пределы эффективности государства»), несла мысль, что государство не должно совать нос в человеческие дела, ограничиваясь защитой своих граждан от внешних врагов. До времени Вильгельм занимался человеческими делами (сейчас бы сказали – саморазвитием) – читал великих греков, изучал языки. Позже его назовут основоположником современной лингвистики. В это же время он обзавелся семьей.

Все стало стремительно меняться в начале 1800‑х годов, когда германские государства одно за другим заключили соглашения с Наполеоном. Пруссия оставалась в одиночестве, и в конце 1806 года Наполеон разбил прусскую армию при Йене и вошел в Берлин победителем. Самые богатые ресурсами части Пруссии, составлявшие половину площади страны, в том числе угленосные Рур и Силезия, были отняты у нее условиями Тильзитского мира.

Кроме того, Бонапарт, как бы сейчас сказали, поставил прусского монарха Фридриха Вильгельма III на «бабки» – Пруссия должна была уплатить Франции контрибуцию (дань) в 100 миллионов франков. Для Франции это была примерно седьмая часть годового военного бюджета (мало!), для Пруссии – вероятно, стоимость трети королевских владений (много!).

Вышло как в анекдоте про десант прапорщиков – «никаких материальных ценностей, одни люди», но пруссакам было не смешно. Они стояли перед выбором – спасти страну или исчезнуть. И нашли парадоксальный, но действенный способ спасения. Король Пруссии объявил: «Государство должно заместить духовной силой то, что оно потеряло в физической» (по другим данным, сказал это все-таки не король, а Гумбольдт, а по третьим – старый прусский либерал барон фон Финке, словом, мысль носилась в воздухе).

Вот тут-то Вильгельм Гумбольдт и понадобился. Король Фридрих Вильгельм III предложил ему возглавить Департамент народного просвещения и духовных дел в Министерстве внутренних дел. Вильгельм решил, что служить родине в трудное время – наилучшее продолжение саморазвития, а его образовательные идеи давно нуждаются в воплощении. И взялся за дело.

К моменту вступления Гумбольдта в должность школы Пруссии государством не финансировались. Ни программ, ни единых учебников не было. Учителями в деревнях часто работали полуграмотные инвалиды войн, которых больше некуда было пристроить. Горожане учились в разноплановых школах, чаще всего церковных, а элита получала начальное образование на дому и продолжала его в рыцарских академиях.

В считанные месяцы Гумбольдт задал направление масштабной реформе образования. По его мысли, школы сводились к двум типам – народным школам (фольксшуле) и гимназиям; вводились учебный год и каникулы, учебные планы и выпускные экзамены (абитуры). В эту форму отливалось новое для Пруссии содержание: школьники обучались главным образом общегуманитарным наукам, их обучение не привязывалось к какой-либо профессиональной судьбе. Никакой конкретики!

По мысли Гумбольдта, именно это делало учеников свободными и позволяло им реагировать на изменяющийся мир, а в идеале – опережать и даже строить его. Но до того, как строить меняющийся мир, ученик сам должен строить свое знание. Идеи вполне соответствовали тому, что говорили об образовании философ Фихте и педагог Песталоцци, но Гумбольдт пришел к ним сам, или ему, как и тем двоим, принесло их ветром времени.
Для такой реформы необходимы были кадры.

Гумбольдт задумывает создание построенных на идеях Песталоцци учительских семинарий. Его младший коллега и будущий преемник Иоганн Зюверн примечает в Швейцарии последователя Песталоцци, уроженца южнонемецкого герцогства Вюртемберг Карла Августа Целлера. В 1809 году Целлер, выполнив обязательства перед несколькими сопредельными монархами, оказывается в Пруссии и организует под Инстербургом (ныне это Черняховск Калининградской области) учительский семинар Каралене. Гумбольдт одобряет деятельность Целлера и даже, по словам немецкого историка, философа и публициста Рудольфа Хайма, отдает в Каралене своего сына (к тому времени в живых у него остался только младший сын Герман).

Наконец, Гумбольдт открывает в Берлине университет нового типа, созданный, чтобы преодолеть общеевропейский кризис университетского образования. Но об этом пришлось бы писать отдельную статью. Здесь уместно заметить разве вот что: из всех образовательных проектов Гумбольдта этот единственный должна была полностью кормить бухгалтерия. То есть король.

Деятельность Вильгельма Гумбольдта на посту директора Департамента народного просвещения и духовных дел длилась чуть больше года: назначен в январе 1809‑го, подал в отставку (в связи с тем что ему отказали в финансировании) в апреле 1810‑го. Самое интересное началось после отставки Вильгельма – его проект зажил своей жизнью. Абитуры, задуманные Гумбольдтом, впервые были проведены в школах Пруссии в 1812 году. Сеть учительских семинаров набрала обороты только к концу 20‑х годов XIX века. А университеты по образцу Берлинского стали создавать в мире только к концу XIX века.

И вот здесь уместно будет задаться вопросом: а что за люди были прусские учителя эпохи гумбольдтовских реформ? Не такие ли же инвалиды войн и пройдохи-ремесленники, что до Гумбольдта?

Пожалуй, лучшим образцом гумбольдтовского учителя можно считать первых семинаристов Целлера. Эти парни (семинар, конечно, был мужской) получали не только педагогическое образование, но и отменную физическую подготовку, работали в саду и на пасеке и по итогам обучения справлялись с садовыми деревьями и пчелами лучше крестьян. Такие учителя вызывали у сельских жителей законное уважение. Пожалуй, если характеризовать этот тип учителя несколькими фразами, выйдет: «Не боится жизни, не боится работы, не использует розгу».

Гумбольдтовские учителя сделали свое долгое дело. Когда спустя шестьдесят лет прусская армия победила австрийскую в битве при Садове, лейпцигский географ Оскар Пешель произнес фразу, которую потом приписали Бисмарку: «Народное образование играет решающую роль в войне… Когда пруссаки побили австрийцев, то это была победа прусского учителя над австрийским школьным учителем». А генерал-фельдмаршал фон Мольтке поправил: «Не учителем выиграны наши сражения, а воспитателем».

Но победы победами, а люди, которые эти победы делают, слишком часто бывают неудобны. Наполеоновская империя пала, Пруссия освободилась и начала возврат к былому величию – сначала дипломатическим путем (на Венском конгрессе, вернувшем Пруссии Рейнскую Пруссию, Вестфалию, Познань и часть Саксонии, страну представлял, как ни странно, тот же Вильгельм Гумбольдт), а затем и военным.

И вот тут после революции 1848‑1849 годов новый король Фридрих Вильгельм IV, уже успевший отменить цензуру и отказаться от принятия Конституции, собрал учителей и заявил, что бунт – их рук дело. Фридрих Вильгельм IV назвал учителей übergebildet, то есть «шибко вумными». Вероятно, из современных нам политиков так резко мог бы выразиться разве что Жириновский, но донести мысль, сходную с мыслью прусского короля, поручили другому человеку. В 2013 году нам предложили выращивать «квалифицированного потребителя».

Однако вернемся в Пруссию. За заявлением монарха спустя некоторое время последовало и законотворчество: в 1854 году министр образования, науки и медицины Пруссии Карл Отто фон Раумер выпустил «Регулятивы», расширяющие преподавание в народных школах религиозных предметов и ограничивающие образование в учительских семинариях, вплоть до запрета чтения немецкой классики.

Быстро ли после выхода «Регулятивов» сформировался новый психологический тип прусского учителя, выращивающего квалифицированных потребителей, да и сформировался ли, история умалчивает. Но в любом случае это история социологическая, не индивидуальная. Учитель, который дал себя сломать, – несчастный человек. Как говорил Петр Кропоткин, чем человек несчастнее, тем больше он боится изменить свое положение из страха стать еще несчастнее. Таким учителям хочется пожелать счастья.

А учитель, который не хочет принимать навязываемые ему способы профессиональной деятельности, уйдет из государственной школы в частную, уйдет в конце концов в дополнительное образование (если в стране оно есть). Но в высшем, духовном, смысле он останется тем самым человеком, который кормит себя сам, пусть даже зарплату он получает в бухгалтерии. И на таких людей по-прежнему вся наша надежда.

Сергей АЛХУТОВ, практикующий психолог, педагог, соучредитель студии психологического консультирования «Каштаны»