Над Канадой. Территория смыслов

Двух героинь моего текста объединяет Канада. Одна родилась в провинции Онтарио в семье фермера и школьной учительницы, выйдя замуж, переехала в Ванкувер, оттуда – в Викторию, а потом вернулась на родину и живет в городке Клинтон. Другая родилась и бóльшую часть жизни провела в Москве, в Канаду переехала к мужу, последние несколько лет живет в Торонто, время от времени приезжая домой, в Россию. От Торонто до Клинтона пара сотен километров, но не знаю, знакомы ли они. Могли бы – ведь обе пишут, правда, одна прозу, а другая стихи. Первая – лауреат Нобелевской премии по литературе за 2013 год писательница Элис Манро. Вторая – русский поэт Вера Павлова.

По крайней мере, на моем столе их книги в последнее время встречаются друг с другом часто. Недавно вечером скользнул взглядом по обрезу недавно вышедшей книги Веры Павловой «Проверочное слово» и увидел на нем светящиеся силуэты букв «МАН» ­- они отражались с обложки лежащего под ней сборника рассказов Манро: книги разговаривали друг с другом. Мне оставалось только прислушаться.Элис Манро называют канадским Чеховым: как и он, за всю свою литературную карьеру она не написала романа – только множество рассказов. Так же как и у нашего классика, во многих из ее пружинящих деталями текстов происходит столько внешних и, главное, внутренних событий, что с лихвой хватило бы на целый роман – но Манро достаточно 30‑40 страниц.В стихотворениях Веры Павловой чаще всего 8 строк. Одно четверостишие на вдох, другое – на выдох. Вмещается в них целая жизнь. Вот обращенное к умершему мужу: «Тосковать? Горевать? // Все обеты в силе. // Хорошо загорать // на твоей могиле. // Тих ли сад? Пуст ли гроб? // Не сгорела чтоб я, // прикрываешь мне лоб // тенью от надгробья». Что тут еще добавишь.В «Утрехтском мире» Элис Манро только ускользнувшая из рук одной из сестер старинная салатница розоватого граненого стекла, разлетевшись на осколки, смогла разбить молчание между ними (одна, Хелен, давно уехала из родного дома, а другая, Мэдди, осталась и ухаживала за умиравшей матерью до последнего дня): «- Посмотри, что я наделала. Принеси мне веник. – Это твоя жизнь, Мэдди, только твоя. Живи своей жизнью. Уезжай, не оставайся здесь. – Я так и сделаю. – Она наклонилась и стала подбирать осколки розового стекла. Я обошла кухню в поисках веника, потому что, кажется, напрочь забыла, где его место, а она вдруг спросила: – Но почему я не могу, Хелен? Почему я не могу?» И здесь тоже больше нечего говорить.В качестве эпиграфа к сборнику Вера Павлова взяла слова своей младшей дочери Лизы, сказанные, когда та была в первом классе и учила правила русского языка: «Она. Через О. Проверочное слово – он». И с юмором сама о себе написала: «Тридцать лет слагаю оду, // избегая крупных тем, // одеялу.  А народу // буду я любезна тем, // что с улыбкой Моны Лизы, // с простотою букваря // любящихся вокализы // подтекстовывала я».В героинях Элис Манро тоже зачастую отсвечивает ее собственная – женская – биография. Их детство проходит на канадских фермах, они сбегают оттуда в большой мир и все равно возвращаются обратно – в действительности или в своих мыслях, что, в сущности, одно и то же, они выходят замуж и уходят от своих мужей, выбирая одиночество и независимость, а потом вновь влюбляются, они боятся будущего, но оно неотвратимо настигает их, уничтожая или освобождая, чего иногда не различить. В рассказе «Плавучий мост» больная раком героиня, отстраняющаяся уже от жизни и от своего мужа, на этом самом зыбком, качающемся мосту целуется с едва знакомым ей молодым парнем: «Ей показалось, что впервые в жизни она соучаствует в поцелуе, который стал событием. Не поцелуй, а целая история, развертывающаяся в себе. … Джинни вдруг подумала о муже, оставшемся там, на твердой земле… И она почувствовала к нему нечто вроде беззаботного сострадания, легкого, почти как смех. Этакий внезапный вихрь нежной веселости, унесший все ее раны и тяготы… На время, конечно. На время».С Верой Павловой мне посчастливилось быть знакомым. Прошлой зимой, когда по ее приглашению я гостил на «Желтой мельнице» Славы Полунина, в последний момент перед отъездом обнаружил, что от моего пиджака отскочила пуговица. Времени на поиски не оставалось, и я было уже смирился с утратой, как вдруг Вера попросила тишины и буквально через несколько секунд указала на затаившуюся в углу потерю: «Вот же она!» Сама Вера в одном из эссе, которыми перемежаются стихи в «Проверочном слове», пишет: «У меня есть особый талант – я умею находить пропавшие вещи. … Я как-то похвасталась этим своим даром другу. Описала свой метод: я расслабляюсь и жду, пока пропавшая вещь меня не окликнет. Ключи, блокнот, мобильник, резинка для волос… Я, кажется, могла бы узнать их по голосу. – Но ведь ты и стихи так пишешь! – И правда! Только в случае со стихами не знаешь, что именно потерялось».У них обеих есть этот дар. Их окликают пропавшие вещи. Вернее, те, которые могли бы пропасть, но, благодаря тому что их голос услышан, не исчезают, не умирают. Не только вещи – чувства, мгновения, люди. Проще говоря – жизнь. «С кем я на самом деле хотела бы поговорить, так это со своей матерью. Но та была уже недосягаема. Я не поехала домой, когда мать окончательно слегла перед смертью, и на похороны тоже не поехала. У меня было двое маленьких детей и не с кем оставить их в Ванкувере. У нас и денег не было на поездку, и вообще мой муж презирал формальное следование правилам этикета. Но что валить на него? Я думала точно так же. Мы называем некоторые вещи непростительными или говорим, что никогда себе не простим того или этого. Но все равно прощаем. Каждый раз прощаем» – так заканчивает Элис Манро последний рассказ своего пока что последнего сборника «Дороже самой жизни» (сама она об этих текстах пишет: «Это – первое и последнее, а также самое точное, что я могу сказать о своей собственной жизни»). Вера Павлова так говорит, обращаясь к Нему: «Не сердись, что молитвы те // колыбельною кажутся песней, – // я люблю Тебя на кресте, // но в пеленках Ты мне любезней, // я такому Тебе молюсь, // возношу ектеньи и осанны – // засыпающему, малю- // сенькому, у груди, после ванны».Именно это мгновенное взмывание вверх, в вертикаль, которое дается через пристальное всматривание в обрывки бытия, какими бы неприглядными они порой ни казались, сосредоточенное вслушивание в его звуки, чувственное прикосновение к его коже – общее свойство моих героинь. Наверное, оно и вправду женское, в том смысле, в котором писал об этом Ромен Гари: «Де Голлю я предпочитаю женщин, тебе подходит такое объяснение? Просто я констатирую, что если я посмотрю на свою жизнь, если я обращу взор на свое прошлое, я увижу, что мои самые прекрасные моменты связаны с женственностью. И что «христианские ценности» или «социализм с человеческим лицом» – это женские понятия. Все ценности цивилизации – это женские ценности. Доброта, нежность, материнская любовь, помощь тому, кто слаб». И я тоже – вслед за Гари – сегодняшним де Голлям предпочту этих двух женщин, которым важен человек, и в слабостях своих, и в радостях. Просто потому что они его – этого человека – любят.От Клинтона до Торонто пара сотен километров, но это совсем не важно. Встреча Веры Павловой и Элис Манро происходит над Канадой. И над любыми другими расстояниями и границами. Внутри нас.