На службе у детства

Уже в конце нашей беседы писатель и общественный деятель Альберт Анатольевич Лиханов рассказал мне, что смысл его жизни лучше всего отражают строчки Марины Цветаевой: «Два на миру у меня врага, // Два близнеца, неразрывно-слитых: // Голод голодных – и сытость сытых!» Несмотря на писательскую известность, множество изданных книг, все годы своей творческой работы Альберт Анатольевич совмещает с благотворительной деятельностью. И даже накануне своего юбилея в первую очередь говорил именно о Российском детском фонде, который был им основан и который он возглавляет уже 33 года.

– Альберт Анатольевич, в этом году вы отмечаете свой 85‑летний юбилей. Ощущаете ли масштаб сделанного вами за все эти годы? С каким настроением встречаете праздник?

– О масштабе я бы предпочел не рассуждать, потому что никакой самый крупный масштаб не сможет ответить на вопросы сегодняшнего детства, причем на кризисные его вопросы. Когда дети благополучны внешне – одеты, сыты, учатся в престижной школе, это еще не значит, что у них нет проблем. Наш Российский детский фонд задумывался для помощи детям в беде, в кризисе. Это была середина – конец 80‑х годов, в Советском Союзе было больше 1 млн 200 тысяч детей-сирот, около 700 тысяч из них содержались в 1500 детских домах. Фонд начался с двух моих обращений к самым верхним эшелонам власти. Мне два раза повезло, откликнулся Господь. Ведь просто так это не бывает. Один раз я обратился к Константину Устиновичу Черненко, и он помог мне, за что я до сих пор ему благодарен, он сам человек из простой семьи. Его помощник читал мое письмо ему по вечерам. И он дал поручение Гейдару Алиевичу Алиеву, который тогда был в Москве первым заместителем Председателя Совета Министров СССР и членом Политбюро, подготовить постановление Правительства СССР о помощи детям-сиротам. Когда я об этом узнал – удивился, не понимая, почему он поручил это именно Алиеву. Но мой товарищ по комсомолу Виктор Васильевич Прибытков, тогда помощник Черненко, сказал мне: «Ты ничего не понимаешь, это самый лучший вариант». Как оказалось, именно Гейдар Алиев смог защитить мою идею от чиновников того времени, которые из соображений ложной защиты бюджета пытались сэкономить на детях. Он защитил и обеспечил подготовку небывалого документа. И я до сих пор вспоминаю Гейдара Алиева как благодетеля, человека чести, который сделал первый шаг в сторону детей-сирот.

– Но детский фонд в тот год все-таки еще не возник?

– Я мечтал возродить Детский фонд имени В.И.Ленина, который был создан в 1924 году на съезде Советов, посвященном прощанию с вождем. В то время М.И.Калинин предложил сделать этот фонд для борьбы с беспризорностью. Организация работала до 1938 года. Считалось, что с этого года с беспризорностью уже было покончено, хотя это очень неоднозначный ответ. В 1985 году на мое предложение воссоздать фонд Гейдар Алиев сказал, извинительно улыбаясь: «Мы до этого еще не созрели». И я эту улыбку очень хорошо помню. Прошло два года, пришел Горбачев. И вдруг в апреле 1987 года меня зовут в Кремль к Николаю Ивановичу Рыжкову, Председателю Совета Министров СССР. Он встретил меня на пороге своего кабинета вместе со своей женой Людмилой Сергеевной. Рассказал, что недавно побывал на своей второй родине, в Свердловске, где для его жены устроили экскурсию в детский дом. Она вернулась оттуда в ужасе. И захотели встретиться с независимым экспертом, человеком как бы со стороны, имеющим собственные и независимые представления о положении детей в стране. Мы проговорили с Рыжковым 3 часа 40 минут. Я его потом, аж через 30 лет, на юбилее фонда спросил, принимал ли он когда-нибудь своих министров так долго. Он сказал, что никогда, но речь ведь шла о детях в беде. Вечером того же дня было принято решение подготовить новое постановление правительства на тему сиротства. Николаю Ивановичу Рыжкову я тоже очень благодарен. Этим же документом поддерживалась идея создания Советского детского фонда.

– Что семью Рыжковых так ужаснуло в детских домах?

– Во-первых, безысходность, во-вторых, как говорится, «тираж» – 1200000 сирот! У нас после войны было 678000. После кровавой войны! Кроме того, по-прежнему, несмотря на постановление 1985 года, власти относились к этому как к чему-то вторичному, и надо было изменить сам дух отношения и партии, и государства к проблеме по высшему счету, государственному. Каким первоклассным бы ни был детский дом, ребенку худо, если он там чувствует себя одиноким. А многие дети в то время были сиротами при живых родителях, их отнимали у пьянствующих, у тех, кто сидел. Около 700000 детей находились в казенных учреждениях. Надо было изменить статус казенных учреждений, надо было сделать группы в домах ребенка, то есть для младенцев, не на 30, а хотя бы на 20 человек. Требовалось решить множество вопросов. После того как Детский фонд был создан, одним из первых наших решений было сделать менее крупными группы в домах ребенка: вместо 20 детей на одну нянечку – 10. И мы выделили деньги этим государственным учреждениям на первый год действия такого решения. Во-вторых, мы подарили детским домам 1500 автобусов, грузовиков и микроавтобусов. До этого у них не было своего транспорта. Хотя у детских домов, с одной стороны, есть хозяйственные задачи, с другой – детей надо постоянно возить на экскурсии, приобщать к жизни. Таким было начало нашего фонда. За все эти годы было множество благих дел, но и испытаний, в том числе финансовых, организационных. Например, в 1988 году совершился межнациональный конфликт между Арменией и Азербайджаном. Потоки беженцев, включая множество детей, из одной страны бежали в другую. Мы направили и в Армению, и в Азербайджан самолеты с одеждой для детей, обувью, медикаментами по просьбе Николая Ивановича Рыжкова. Нам помогла транспортная авиация Министерства обороны СССР. В эти же дни случилось армянское землетрясение, я вошел в оперативный штаб помощи Армении, бригада фонда вылетела в Ереван. Множество маленьких детей потеряли своих родителей, знали только, как зовут их самих. Тогда мы стали выпускать в Ереване приложение к нашей газете «Семья» на двух языках, вывезли туда небольшую редакцию. Печатали фотографии этих детей в газетах, раздавали номера на углах и перекрестках. Таким способом вернули 543 ребенка их родственникам, причем к нам обращались прежде всего органы МВД – газетные публикации в этой ситуации помогали найти родню потерявшихся детей эффективнее всего. Штаб наш располагался в ереванской консерватории, работал круглосуточно. В фойе висели портреты детей с той минимальной информацией о них, которая нам была известна. Не раз я слышал ночью крики женщин, которые узнавали на этих фотографиях своих племянников, детей, внуков… И дети попадали в семью родственников, а не в детский дом, что было чрезвычайно важно. Часть детей мы принимали буквально из-под развалин, направляли их в санатории. Я до сих пор помню, как формировал эти рейсы в ленинаканском аэропорту… Это просто один из первых примеров, где мы понадобились радикально.

Наш фонд работал и во время других трагедий. Последние из них: Амурское наводнение и наводнение в Якутии, в котором пострадали дети. Мы помогли почти 9000 ребятишек, переодев их, дав их родителям необходимое оборудование для дома. Мы смогли привлечь 35 млн рублей, а управляли делом четыре наши женщины, которые возглавляют отделения фонда в тех регионах. Когда мы узнали, что в Комсомольске-на-Амуре затоплена детская библиотека, то, естественно, не смогли не сформировать новые фонды для нее. А после иркутского наводнения поняли, что детям, которые пострадали, не в чем идти в школу 1 сентября – на иркутской швейной фабрике заказали 5000 костюмов по размерам каждого ребенка. Мастера на этой фабрике пахали день и ночь, и 1 сентября прошлого года дети пошли в школу в новой форме.

– В этом году фонду 33 года…

– Возраст Христа. Надеемся, что в скором времени мы вновь увидим поддержку от нашей власти, потому что проблемы остаются глобальными. Сами понимаете, мы не бюджетная организация, деньгами можем распоряжаться только тогда, когда они у нас есть, а для этого мы их должны собрать. Вот это одна из величайших тягот благотворительных организаций в нашей стране. И я сегодня всячески поддерживаю заявление нашего президента, который предложил, чтобы один процент облагаемой налогом прибыли бизнес мог передавать благотворительным фондам. Вот и хочу через «Учительскую газету» первым поднять руку и сказать, что мы претендуем на эти деньги и способны трансформировать в страждущее детство самые значительные отчисления, хотя бы потому, что обладаем тридцатитрехлетним опытом и за эти годы вложили в детство 25 миллиардов рублей, предварительно их собрав. И наш детский фонд – одна из самых стабильных организаций в смысле отчетности, чистоты нашей практики. У нас 74 отделения, мы самая структурированная благотворительная организация страны. Сейчас, во время пандемии, конструкция нашего устройства сыграла позитивную роль. Наши отделения имеют устойчивые, многолетние отношения с торговыми фирмами, производителями питания. Во Владимирской области отделение фонда стало региональным координатором всей благотворительной помощи в своем регионе во время пандемии. То же самое в Пензе. Семь руководителей местных отделений фонда именно за эту помощь представлены к государственным наградам.

Досье «УГ»

Альберт Анатольевич ЛИХАНОВ – писатель, общественный деятель, президент Международной ассоциации детских фондов, председатель Российского детского фонда, директор Научно-исследовательского института детства. Родился в 1935 году в Кирове. Первый рассказ «Шагреневая кожа» был опубликован в 1962 году в журнале «Юность». Более 13 лет возглавлял журнал «Смена». В 1987 году по его инициативе был создан Советский детский фонд имени Ленина, который в 1992 году был преобразован в Международную ассоциацию детских фондов, в 1991 году был учрежден Российский детский фонд.

– Нынче благотворительные организации столкнулись с множеством проблем, люди стали меньше жертвовать, да и средний чек пожертвования сильно сократился. Организациям приходится выживать. Вы тоже все это проходите?

– Да, конечно, мы поэтому и радуемся тому, что предприятия смогут отдавать нам этот процент. Что создается реестр благотворительных организаций, которым государство доверяет. И мы, разумеется, туда входим и очень надеемся на эту поддержку. А граждане, конечно, обеднели. Благотворительная помощь сократилась в тысячи раз.

– Часть вашей деятельности была посвящена помощи детям с инвалидностью, сегодня все больше говорят и пытаются сдвинуть с мертвой точки построение инклюзивной среды в образовательных и культурных учреждениях. На это уходят средства, но тем не менее мы по-прежнему очень редко видим детей с особенностями даже в обычных общественных местах. Недавно в Петербурге произошел скандал, связанный с фондом «Антон тут рядом», когда жителям дома в центре города просто не нравилось, что рядом с ними живут люди с особенностями… Как вы считаете, в чем главная причина такого отчуждения: в России не хватает инфраструктуры? Или общество еще не готово принять людей с инвалидностью?

– Такая же проблема недавно возникла у центра онкологии, когда НКО снимало несколько квартир в одном подъезде и жители этого подъезда также воспротивились этому. Тут мне кажется, что всякие силовые жимы со стороны НКО мало помогут, потому что речь идет об убеждениях, мировоззрении людей, с которым бесполезно бороться. Пока не пройдет какой-то круговорот времени, люди не начнут одинаково относиться ко всем. В народном бытовании до сих пор распространена версия о том, что онкология имеет заразный характер, как инфекция. Конечно, это ложь, но людей переубеждать трудно. Поэтому здесь надо искать какие-то другие доводы, двигаться друг другу навстречу, пытаться разрешить разногласия мирным способом. А борьба НКО с гражданами безуспешна: чем круче обострения, на мой взгляд, тем ниже результативность. В отношении людей с тяжелыми заболеваниями вообще ситуация сложилась непростая – им требуются дорогостоящие процедуры, дорогостоящие операции. Сейчас на них собирают деньги разнообразные организации, не всегда чистоплотные, а надо, на наш взгляд, финансирование этих услуг переводить на государственный уровень. Ведь один укол, например при спинальной мышечной атрофии, может стоить 700 тысяч долларов. В США это изобретение уже приватизировано, у него есть коммерческий хозяин, укол привезут прямо к ребенку, чтобы поднять его на ноги. У нас эти средства по-прежнему пытаются собрать общественные организации, которые не всегда могут это сделать. Но ведь существует Министерство здравоохранения, которое на профессиональном уровне должно оценивать здоровье того или иного ребенка, где работает комиссия, которая выделяет средства на лечение этих детей. Я не устаю поражаться, когда в годовых отчетах министерства встречаю цифру в 10, 11 человек, которым Минздрав выделил средства на зарубежное лечение. 11 человек на всю нашу страну! Очевидно, что благотворительные фонды не в состоянии помочь всем остальным тяжело больным детям. Мы собираем гроши на то, чтобы купить ребенку штаны к школе. С этим мы справимся, но лечение тяжелобольных детей должно идти от имени государства.

– Тем не менее у вашего фонда есть проекты помощи слабослышащим и глухим детям…

– В советское время аппараты для неслышащих детей производил завод в Таллине. И вдруг он исчез вместе с Эстонией. Надо было искать нового производителя слуховых аппаратов, которые бы работали качественно и по доступным ценам. Мы нашли датскую фирму Oticon. Оказалось, что в ее руководстве есть наш эмигрант первой волны, человек, расположенный к России. Мы стали заказывать аппараты по аудиограмме индивидуально для каждого ребенка. Провели огромную работу, заказали 60 тысяч аппаратов. В некоторых регионах этот вопрос был полностью закрыт, потому что кроме индивидуальных слуховых аппаратов мы закупили еще и оборудование для обеспечения целых школьных классов новейшей техникой. Так, например, в Белгородской области появились первые радиоклассы, радиогруппы. Но мы идем дальше. Есть дети, которые рождаются глухими. Таким пациентам необходима кохлеарная имплантация, когда в голову вживляется специальный чип, к нему подключается слуховой аппарат в разных комплектациях. Но после операции ребенка еще нужно реабилитировать – фактически научить слышать и говорить. И эта адаптация, социализация – отдельная отрасль восстановления ребенка. Мы разработали свою медико-педагогическую методику, у нас работают лучшие специалисты института коррекционной педагогики. Мы этих детей переводим от состояния беспомощности, инвалидности к нормальной жизни, общению, разговору, чтению, наконец, обычному труду. Проводим для них – и их родителей! – тренинги, дважды получали на это гранты президента. Спонсорами программы сегодня выступают Гознак и «Норильский никель». Программа «Звуки жизни» осуществляется прямо в нашем фонде, на высоком уровне. Наша методическая разработка негласно, но принята для использования в других государственных учреждениях по всей стране.

Благотворительность – это прежде всего долго работающие люди, долгосрочные программы, которые должны переходить из поколения в поколение, совершенствоваться. Тогда общественная организация сможет занять свое достойное место в государственном строю. Почему на Западе благотворительность называется третьим сектором экономики, а у нас нет? Где-то около 20 лет назад военный бюджет США был таким же, как бюджет всех американских НКО, – 600 миллиардов долларов. Я видел там театры, крупные библиотеки клиники, построенные на благотворительные средства. Наш фонд на благотворительной основе прооперировал в США 880 детей, и это были всякий раз дорогостоящие, но бесплатные для нас, детей и семей сложные операции, которые мы организовывали с нашими государственными структурами. Эти операции у наших партнеров практически освобождаются от налогов, и это дает благотворительным организациям экономический инструментарий для работы.

– В этом году 30 лет с тех пор, как была принята Конвенция о правах ребенка. Вы принимали активное участие в этом событии. Что изменилось за эти годы в российском обществе, насколько изменилось положение в нем ребенка? Видите ли вы, что конвенция внесла существенный вклад в развитие прав ребенка в России?

– Я по-прежнему считаю этот документ конституцией детства в нашей стране. Конечно, он играет позитивную роль, и я счастлив, что принял тогда участие в ее подготовке, выступал в Организации Объединенных Наций от имени Советского Союза. Хочу сказать, что я был тогда сенатором, членом Верховного Совета СССР. Сначала слово дали мне, а потом сенатору от США. Вернувшись домой, я предпринял множество усилий для ратификации этой конвенции у нас в стране. Так что первыми ее ратифицировали СССР и Китай. А США не ратифицировали ее до сих пор – стыд и срам просвещенной и состоятельной этой стране. Конвенция по правам ребенка должна быть принята повсюду. Я горжусь и тем, что, увы, при распаде нашей великой страны все автономные ныне государства признали конвенцию действующей у себя, распространили общую тогда ратификацию на свои территории. И она работает во всех бывших республиках нашей страны. Непреложность этого документа сохраняется.

Однако, к сожалению, сегодня возникают ситуации, когда право обращается против детей. Это так называемая ювенальная юстиция. Я никогда не соглашусь с тем, что какие-то чиновники из органов опеки и попечительства могут прийти в семью и отнять у матери, которая испытывает проблемы с деньгами и обратилась к властям за помощью, пятерых детей. Надо не против детей действовать, а в пользу детей. Иначе наносится непоправимый удар по детским душам, они этой власти никогда верить не будут. Органы опеки и попечительства как институт давно требуют капитального ремонта, они находятся на нижнем уровне нашей власти и подчинены не всегда компетентному местному начальнику. Законом описать все подробности бытия невозможно, должен действовать здравый смысл. Я вообще считаю, что органы опеки и попечительства должны сами стать ремонтными бригадами, не выдирать детей из семей, а этим семьям помогать, в том числе с помощью наших организаций, некоммерческих. Да и бюджета в первую очередь. Но ни в коем случае не наращивать число сирот.

– Второго сентября вы представили читателям свои новые издания, в частности книгу воспоминаний «Мой Гранин» и повесть «Незабытые игрушки» из романа «Русские мальчики». Как проходила работа над книгами?

– Книга «Мой Гранин. Встречи. Дневники. Разговоры» вышла в 2018 году. «Незабытые игрушки» вышли в апреле этого года. Что касается книги про Гранина, то в ней мне ничего не пришлось выдумывать, потому что история наших отношений росла с советских времен, с тех пор как мы познакомились на съезде Союза писателей. Спустя много лет я был избран почетным доктором Гуманитарного университета профсоюзов в Петербурге, мне вручили мантию. А на фуршете мне кто-то стучит в спину и говорит: «Альберт, а я тебя не сразу узнал». Вот так восстановилась наша дружба в новые времена. Я его глубоко уважаю, за что – перечислять смысла нет. Конечно, это блокада, множество его романов, на которых я обучался как молодой писатель. В то время жизнь технарей, исследователей, ученых проходила на отшибе от литературы. И тут Гранин! Неизведанная область литературы. Помню, когда мне пришлось работать собкором в Новосибирске, я познакомился с огромным количеством выдающихся ученых. Чтобы с ними разговаривать, нужна была особая подготовка, особая психология. Для меня Гранин был таким писателем, который первым об этом сказал. Он, кстати, пытался создать в Петербурге общество милосердия, потом написал об этом книгу, в которой горестно рассказывал, как он от этой идеи отказался. Все время интересовался, как обстоят дела у меня с Детским фондом. Очень неравнодушный был человек, это наполняло наши отношения. Разговоры с Граниным я записывал, сохранял письма. В итоге сложил все эти материалы – и получилась самостоятельная книжка. У меня есть намерение, если Господь даст, сделать подобную книгу еще и про Астафьева. В книге «Не истает в памяти» я уже поделился доброй памятью и документами, публикуемыми впервые, о Гейдаре Алиеве. Наверно, это и есть форма мемуаристики, которая мне сейчас интересна. Насколько хватит, трудно сказать.

Что касается литературы текущей, моей собственной – повесть «Незабытые игрушки» входит в цикл «Русские мальчики», в нее вошли повести разных лет о детях и подростках. Я писал их рывками, по несколько повестей, в течение 40 лет. Но сейчас они изданы в хорошем оформлении, под общим названием «Дети Победы», и мне дороги. Особенно последняя повесть. Написана она от лица ребенка. Последний довоенный год. Этот год я хорошо помню – чем была наполнена детская душа, не подозревающая, что начнется война. И вот этот трагизм неподозревания туда и заложен. Хочется, чтобы новые поколения знали все про это знание. Оно адресовано им, чтобы они не забыли нас.

– На встрече также были подведены итоги Всероссийского читательского конкурса по вашим произведениям. Я знаю, что в этом году в адрес фонда поступило множество работ от детей. О чем пишут современные дети, могли бы выделить главные проблемы, которые они ставят в своих работах?

– Речь идет о конкурсе «Читаем Альберта Лиханова: книги о вере, надежде, любви». Второй раз мы проводим такой конкурс вместе с Российской государственной детской библиотекой. Организуем его раз в 5 лет, чтобы была какая-то ротация, менялось поколение детей. Я замечаю: дети глубоко мыслят, видят не только радости, но и наши пороки. Возможно, в моих повестях они находят какую-то поддержку, может быть, какой-то совет. Вот, например, мой «мальчишечий роман» «Лабиринт», написан в 70‑е годы. Он о разводе. Но о разводе, когда жертвой становится ребенок. Впрочем, всякий развод приносит ребенка в жертву. Книга не имеет временных очертаний, это страдание любого времени, любого социального уклада, это урон для детской психики. Сочинения детей, буктрейлеры, рисунки не могут не трогать и не могут не волновать. Время проходит, цивилизация совершенствуется, но многие вещи становятся хуже. Не все идет к совершенству. Мы несем и моральные, нравственные потери. Когда смотришь статистику и видишь, что число разводов практически сравнялось с количеством браков, то поневоле задаешь вопрос: да что же такое с нами происходит? И какой аналитики это требует?

– Вы учредили премию А.Н.Тепляшиной, она создана в память об учительнице, которая преподавала у вас в годы войны и была награждена за свой труд двумя орденами Ленина. Что было особенного в этом педагоге?

– Аполлинария Николаевна героиня многих моих книг, есть повесть, которая ей посвящена впрямую. Она называется «Кресна». Моя учительница начинала свою работу в той школе, которая до революции была церковно-приходской школой храма, где меня еще и крестили. А моя тетя покойная все время называла Аполлинарию Николаевну крестной. Как оказалось, она крестила чуть не половину района. Когда я учился, на религиозные темы никто, естественно, не говорил. Но она была учительницей от Господа, она избрала служение своим детям образом жизни. Она не была никогда замужем, служила только детям. И никогда не ставила двоек, ставила точку, это значило – нужно остаться после уроков в этот день, она разжует все тебе до конца. И на другой день заставит решить все эти задачи. И если ребенок отвечал на «5», она ставила «4». Но когда отвечал на «3», она все равно ставила ему «4». Так она поднимала в ребенке дух, желание учиться. В самый разгар войны она получила орден Ленина, а после войны – второй. Учительница начальной школы, которая получила два ордена Ленина… Она была сказкой. Она нам говорила очень взрослые вещи. Например, что она не считает вправе тратить деньги за ордена на себя и покупала нам витамин С в аптеке. А когда заканчивались эти деньги, добавляла со своей зарплаты. А когда и этого не оставалось, поила нас заваренной хвоей, спасала от цинги. Какая же это учительница?! Это спасительница. Ее образ со мной всю жизнь. Я с ней встретился за год до ее кончины, она ушла в 97 лет. Оказавшись в Кирове, я разыскал ее. А когда входил в ее подъезд вместе с директором школы Фаиной Васильевной Лютиной, у которой тоже был орден Ленина, там погас свет. Зайдя в комнату, ощутил себя как будто в военном классе. Свечка, а рядом сидит Аполлинария Николаевна. Я ей говорю: «Здравствуйте, я ваш ученик, моя фамилия Лиханов». А она спрашивает: «Алик?» Так мы и встретились.

– Она вас вспомнила?

– Как видите. Я вообще считаю, что учитель начальной школы – это особая стать. Это первый человек, который встречает ребенка на пороге школы, и от того, как он его встретит и как он проведет с ним четыре года, зависит будущая сущность ребенка – или он будет добрым человеком, который имеет нравственные установки, знает, как себя вести, или нет. В нашей маленькой начальной школе были четыре учительницы, и у них было на всех пять орденов Ленина. Ордена Ленина давали за крупные военные победы военачальникам, но тогда их не жалели и учителям. Я что-то не вижу, чтобы сегодня учителей очень уж поощряли, а ведь уходят последние гиганты русской педагогики. Приходят учителя-недоучки, которые выпускают неграмотных детей. Дети не знают, как пишутся русские слова, но знают, как пишутся нерусские. Именно поэтому, когда возник наш фонд, я предложил местным органам власти Кировской области учредить эту премию. Деньги там небольшие – по 10000 рублей, часть средств направляю из своих гонораров. Но будь такие премии во всех регионах страны, они бы очень укрепили учительский корпус. Учительницы из нашей начальной школы были из священнических семей, но ордена Ленина они получали. Это не просто так: учительство сродни служению.