На «скорой» я прошел настоящую школу. Александр РОЗЕНБАУМ

Коренной ленинградец, Александр Розенбаум часто приезжает в Москву на свои концерты, записи телепередач, на заседания Госдумы или просто погостить к друзьям. Так что его песня «Покажите мне Москву, москвичи» хоть и неслучайное сочинение, но уже, пожалуй, утратившее актуальность. Чего не скажешь о таких его хитах, как «Вальс-бостон», «Заходите к нам на огонек», «Отслужи», «Есаул», «Налетела грусть», «Извозчик», «На Дону на Доне», «Черный тюльпан», «Утиная охота»… В сентябре Розенбаум готовится отметить свой 55-летний юбилей.

– Александр Яковлевич, вы много лет проработали на «скорой помощи», где, как известно, служит особая каста врачей. Чем для вас была та профессия?

– Медицина – мое призвание. Я родился в белом халате. Я вырос в белом халате. В моей семье все врачи, и сейчас мой дом похож на ординаторскую. А если бы в моей жизни не было «скорой помощи», мои песни были бы слабее вполовину. Не знаю, хорошо это или плохо, но мне достаточно минут 10 поговорить с человеком, и я все про него знаю. Ведь во время вызовов всякого насмотришься. Это неоценимая школа практической психологии для думающего человека! Бывало, примчишься к «умирающему», а тебе в дверях спокойно говорят: «Вытирайте ноги». И ты сразу понимаешь, что в этой квартире никто не умирает или умирает самый ненавистный человек. Или, например, делаешь укол глюкозы диабетику, впавшему на улице в гипогликемическую кому (это когда сахара в крови мало), и мертвый, по мнению собравшейся толпы, человек приходит в себя и уходит домой. А люди на тебя смотрят, как на Господа Бога, сотворившего чудо. И тебя переполняет огромное чувство радости. А бывает, к сожалению, наоборот. Самые сильные эмоции врач переживает ежедневно, ежечасно. Из медицины вышло так много творческих людей, не потому что они умнее, скажем, физиков или журналистов, просто врачи близки к людям в самые счастливые или трагические для тех минуты, и часто видят эту жизнь такой, какая она есть, без прикрас.

– Так вы жалеете, что оставили медицину?

– Нет. Но я безумно по ней скучаю. Когда по улице проносится карета «скорой помощи», я помимо своей воли провожаю ее тоскующим взглядом, и нередко мысленно впрыгиваю в ее салон и мчусь, как мы говорили, «на заказ». Я благодарен медицине не только за то, что она была в моей жизни, но и за то, что со мной осталась до сих пор.

– Из уст профессиональных поэтов приходилось слышать весьма не лестные мнения о ваших стихах…

– Как-то один слушатель мне говорит: «У вас в песне «Вальс-бостон» листья падают вниз. А куда же им еще падать?» Что тут возразишь, замечание верное. Другой дотошный ценитель изящной словесности сказал: «В вашей песне «Умница» есть строки: «Цвела сирень и густо пахло мятой». А вы знаете, что сирень цветет в мае, а мята – только в августе?» На это я в шутку ответил, что песню писал в мае, жуя мятную резинку. А если серьезно, то я не заканчивал ни литературный, ни ботанические институты, и в моих стихах действительно встречаются ляпы. Особенно в ранних. Но я считаю это допустимым и не хочу что-либо исправлять. А свои ошибки я никогда не стеснялся признавать. Все справедливые упреки я принимаю с уважением и благодарностью, как и любой сильный человек, к каковым я себя отношу. Надеюсь, что с годами моя поэзия будет улучшаться. До тех пор, пока меня не хватит атеросклероз мозговых артерий.

В творчестве я никогда не гнался за количеством. Если из многих сотен моих стихотворений наберется 25 вещей, с которыми я могу пойти на суд к Всевышнему, то это хорошо. Но для меня каждое произведение – это ребенок. Нормальный родитель всегда видит: этот ребенок косенький, этот хроменький, этот инвалид, это красавец писаный, а этот принес славу фамилии. Но всех детей он любит. Знали бы мы такую женщину, как Анна Тимофеевна Гагарина, если бы у нее не было сына Юры? Ну, конечно же, нет. Но у нее было еще двое детей. И она их всех любила одинаково. Так и я люблю все написанные мной строчки. И никогда не задумываюсь о том, сколько я их написал и сколько еще напишу. Но постараюсь делать это достойно. Получится – замечательно, не получится – буду трудиться дальше.

– Как вы оцениваете состояние авторской песни сегодня?

– К этому понятию отношусь настороженно. Нет такого жанра «авторская песня». Есть хорошая песня и плохая. Разве песни «Битлз» не авторские? Всякая песня имеет своего автора, даже когда его имя неизвестно. Но если говорить о явлении «бардовская песня», которое сложилось у нас, то, на мой взгляд, его приверженцы должны больше думать о музыке. Иначе они так и останутся знаменитостями в узком кругу посвященных. Хотя Грушинский фестиваль – событие замечательное. Но, похоже, они забывают, что на дворе 2006-й, а бардовская культура осталась в 1965-м, когда некоторые физики стремились стать лириками. Не самая лучшая доля. Сегодня надо быть хорошим физиком среди физиков и хорошим лириком среди лириков.

Начинающие исполнители нередко мне рассказывают, что обращались в клубы самодеятельной песни, где «мэтры» им говорили: то, что вы принесли – это не наше, потому что похоже на джазовое или фольклорное. А молодые недоумевают, а что плохого во взаимопроникновении жанров? Это разве не обогащает музыкальный материал?

Барды часто грешат тем, что не чувствуют форму. Как можно растянуть песню на 40 куплетов? Как ни крути, но больше 3-4 минут звучания одной вещи вынести очень сложно, народ в зале просто уснет. То же самое и со стихами. Высоцкий и Окуджава были великими песенниками, потому что они очень чутко воспринимали форму. Песня – это совсем не легкий жанр.

– Принято считать, что настоящий художник противостоит власти, находится к ней в оппозиции, а представитель авторской песни, которая родилась в застойные времена именно как протест, и подавно. Однако Александр Розенбаум активно занялся политикой. Вы можете себе представить Окуджаву или Высоцкого, заседающих в Госдуме?

– Нет, конечно. Кто бы их пустил в то время? Сейчас все по-другому. Кстати, в последние годы многие бунтари – и Вознесенский, и Евтушенко, и Окуджава, и Ахмадулина – любимы и обласканы властью, которая, как мне хочется верить, умнеет со временем. Я понимаю сарказм вашего вопроса. Но, знаете, работа в Госдуме – это не губернаторство. Депутатство для меня (и мое руководство в «Единой России» об этом знает) – это возможность делать те добрые дела, которые мне не позволяло делать отсутствие депутатского мандата. Будь ты хоть дважды народным артистом и трижды любимым публикой. Например, я семь лет добивался снятия рекламных растяжек с Невского проспекта и, только получив депутатский мандат, смог это сделать. Теперь вид на Адмиралтейство не уродуют призывы покупать иномарки или играть в казино «Красный лапоть». Благодаря моим хлопотам вход в Летний сад стал бесплатным.

На мой взгляд, политика – это комплекс отношений внутри и вне государства, который позволяет людям достойно существовать и продвигаться к процветанию. Может ли политика быть чистой и честной? Думаю, скорее нет, чем да. От «подстав» и обмана в этой области человеческой деятельности никуда не денешься. Но если политик старается не только для себя, а искренне хочет помочь людям в своем районе, в своем городе, в своей стране, то я согласен с ним встретиться и поработать. А если в поведении человека доминирует только собственное эго, мне с таким не о чем разговаривать.

Тут некоторые злые языки поговаривают, что Розенбаум пошел в Госдуму и сочинительство забросил. Такое мнение меня только подстегивает. Я буду еще больше работать, чтобы моим слушателям не было со мною скучно.

– Несколько лет назад в Москве разгорелся скандал с попыткой Минкульта безвозмездно передать Германии «Бременскую коллекцию» – 362 рисунка и 2 картины старинных мастеров, вывезенных из Германии в победном 45-м капитаном Советской армии Виктором Балдиным. Эта коллекция, оцениваемая от 20 миллионов до полутора миллиардов долларов, уже более 50 лет принадлежит нашей стране, и в последние годы находилась в Эрмитаже. Предшественник вашего шефа на посту председателя Комитета по культуре в Госдуме Николай Губенко тогда подал запрос в Генпрокуратуру, и сделка с передачей была заморожена. В каком состоянии находится это дело сейчас?

– Этот вопрос по-прежнему пока никак не решен, и вообще взвешенная позиция по реституции у нашего Комитета пока не выработана. Судьбу коллекции Балдина мы еще не обсуждали. Лично у меня сложное отношение к проблеме перемещенных ценностей. После войны мы много чего вывезли из Германии. Как, впрочем, и немцы из Советского Союза во время оккупации. Я думаю, что нам не обойтись без создания большой комиссии по реституции с участием экономистов, искусствоведов, юристов. В этом я солидарен с Николаем Николаевичем Губенко. Вторая мировая война принесла много горя и уничтожила огромное количество художественных и материальных ценностей. Но, может быть, уже настало время, когда уместно применить русскую пословицу: кто старое помянет, тому глаз вон. Если мир через какое-то время все равно станет общим, то почему бы нам не смотреть наши шедевры в Дрездене, а немцам не приезжать на экскурсии в Эрмитаж. Не знаю. Не уверен. Я пока всего лишь полемизирую сам с собой.

– Остались ли у вас нереализованные мечты?

– Конечно. В последнее время в компании с Андрюшей Макаревичем я кое-что реализовал из юношеских желаний: полазил по веткам в дебрях Амазонки, побродил по Гренландии, проехался на собаках по Аляске… Есть одна пока недостижимая мечта: все забросить, взять гитару и уехать на год на необитаемый остров. Куда-нибудь на Таити. Хотя Таити, кажется, уже давно обитаемая территория.

Но моя основная мечта – хотите верьте, хотите нет – чтобы мои дети и внуки, как, впрочем, и вся страна, стали наконец жить прилично и достойно. И я сам хочу успеть пожить в такой стране, где будет меньше злых людей и где как можно больше граждан будут уверены в завтрашнем дне.

– Можно ли сказать, что Александр Розенбаум – счастливый человек?

– В моей жизни есть масса неприятных вещей, которые, как и всякому другому человеку, доставляют мне неприятности и горести. А случаются моменты счастья. Мужское и женское счастье я розню, спасибо «скорой помощи». Для мужчины счастье – это прежде всего обретение себя в профессии. Ни любимая женщина, ни самая благополучная семья не помогут мужчине, если он не получает удовлетворения от своего труда. В этом отношении я человек счастливый, поскольку занимаюсь любимым делом. Хотя жизнь у меня такая напряженная, что за здоровьем не очень уследишь. Однако если бы она была поспокойнее, наверное, и здоровье было бы похуже. Как доктор скажу, работа всегда стимулирует. Пожилые люди находятся в тонусе до тех пор, пока трудятся. Как только выходят на пенсию, то начинают болеть и сдавать просто на глазах.

То, чем я занимаюсь, считаю такой же работой, как и всякая другая. Когда сочиняю дома, я переживаю муки, бессонницы, трагедии, но когда появляюсь на сцене, начинается тяжелая пахота, которая, впрочем, мне по душе. Это не тупое рытье канавы, но труд, который я должен без остатка отдать: с душой, с головой, с ногами-руками, с печенью и сердцем. И народ это чувствует. Есть такое понятие – любовь к своим зрителям. Когда артист любит свою публику – это видно. Это слышно. Концерт – процесс взаимообразный. Когда спрашивают: откуда вы берете силы? Да только из зала. Я впитываю в себя всю энергию, которую мне дает зал, чтобы потом вернуть это обратно.

Лет 15 назад ко мне обратились КСПешники: зачем вы поете во дворцах спорта, приходите лучше к нам, у нас подготовленная аудитория. Секундочку, что это за «подготовленная аудитория»? Ко мне на концерт приходят студенты, врачи, рабочие, военные, милиционеры, чиновники, продавцы. Все они передо мной равны. А как только артист начинает людей делить – все заканчивается. Я ненавижу термин «звезда». И очень хочется, чтобы меня когда-нибудь без всяких регалий просто назвали артистом. И желательно с большой буквы. Если не заслужу, то хотя бы с маленькой.