На чтение: ≈ 15 мин.Этот театр – единственный в своем роде. Настоящий профессиональный репертуарный театр – в стенах школы. В московском центре образования №1811 «Измайлово».
В зале – аншлаг. Открытие сезона. Премьера пьесы Горького «На дне».
– Пьеса очень сложная, – обращается к зрителям художественный руководитель театра Александр Владимирович Гребенкин, статный мужчина средних лет в светлой русской вышитой рубахе. – Очень прошу: помогите нам. От нашего совместного доброго настроя зависит качество той истории, которую мы хотим рассказать.
И поклонился, размашисто перекрестясь. И это не ради рисовки:
– Театр – это светский Храм, – убежден Гребенкин. – Это искусство элитарное, оно существует для людей духа и противостоит вульгарности и пошлости массовой культуры. Но для современного подростка пойти в театр – это уже подвиг. Ну а когда учителя организованно «водят в театр» – это вообще опасное дело. Срабатывает стадное чувство, дети галдят и шумят, это их протест, защитная реакция, они не хотят быть стадом…
Ну а в свой собственный театр никто никого не загоняет, спектакли идут каждое воскресенье, на сцене и в зале все свои. У актеров, как правило, два образования: театральное и педагогическое, большинство из них – студенты и выпускники самого Гребенкина, по совместительству старшего научного сотрудника Института художественного образования РАО. Помимо сцены они ведут в стенах школы бурную педагогическую деятельность: две детские студии (младшую и старшую группы), уроки театра с первого по шестой класс, театральный класс для старшеклассников. Собственно, и сам театр возник в 1996 году на базе экспериментального актерского курса для учителей, который вели А.В.Гребенкин, В.М.Букатов и А.П.Ершова по уникальной технологии выдающегося театрального деятеля П.М.Ершова.
За эти последние годы более двадцати выпускников школы стали полноправными актерами, многих ребят приглашают на съемки еще со школьной скамьи, ну а статус зрителя здешние ученики сохраняют пожизненно, приезжая на спектакли уже после окончания школы.
Среди отзывов ребят на спектакли характерны такие: «Именно здесь я впервые понял, что такое настоящий театр». Вот именно: не обычное школьное любительство, не развлекаловка, а серьезная, профессиональная подлинность искусства воплотилась в этих высоких задрапированных черным стенах с надписью у входа в полуподвал: «Театр «111» (название – по номеру дома на Первомайской улице, где расположена школа).
Все как положено: программки, билеты (плата чисто символическая, для поддержания «имиджа»), гром аплодисментов и ворох цветов.
Репетиции многочасовые, изнурительные, по два раза в неделю. (Что само по себе удивительно, ведь в театре этом играют бесплатно, «за идею», и даже костюмы и декорации сооружают на собственные деньги.)
Именно подлинности, правды образов и чувств, скрупулезно и въедливо добивается режиссер Гребенкин на репетициях. Вместо академической реплики Станиславского «Не верю!» здесь то и дело звучит в адрес актеров его задиристое: «Врешь ты!»
На сцене – начало века, ночлежка (у Горького – подвал, похожий на пещеру). Репетируют одну из сцен первого акта. На полу на куче разноцветного тряпья лежит обнаженный до пояса сапожник Алешка (его играет светловолосый восьмиклассник Паша Меленчук с хорошо поставленным «театральным» голосом, уже успевший сняться в нескольких телесериалах). Алешка, не поднимаясь с пола, выкрикивает свой задиристо-отчаянный монолог: «А я ничего не хочу! Я отчаянный человек. Объясните мне, кого я хуже?.. Пойду лягу середь улицы – дави меня! Я ничего не желаю!..»
И тут же меняет тон, увидев на пороге пышнотелую Василису (Татьяна Горчакова), жену хозяина ночлежки, встречает ее глумливой скороговоркой: «Здравствуйте – пожалуйте!» Та с угрозами носится за ним по всей сцене, но вдруг прерывает бег, закрыв лицо руками: «Че-то не могу я сегодня…»
– А ты возьми его за вихры – так и поговорите, – советует режиссер.
И опять, уже вновь, по десятому разу звучат одни и те же реплики:
– Василиса Карповна… хошь, я тебе… Похоронный марш сыграю?.. Недавно выучил! Свежая музыка…
– Ты опять не понял, – прерывает режиссер Алешку, – как тебе Василису обидеть. Чем хочешь ее обидеть?
– Тем, что я себя над ней возвышаю.
– …Еще раз давайте по тексту.
В следующей сцене больше всех достается Андрею Лобачевскому, играющему Ваську Пепла, – смуглому черноглазому парнишке в красной цыганской рубахе.
– …Ты откуда опять не вернулся? Когда ты приедешь на репетицию?
– А что, я еще не «приехал», да?
– Да, ты опять не здесь, не в логике этого поведения. Не играешь, а лишь формально совершаешь телодвижения, вспоминая текст. Приходить надо почаще на репетиции!
И вот новая попытка – Васька Пепел продолжает издеваться над хозяином ночлежки Костылевым, чья жена влюблена в Василия. (Роль старика Костылева – дебют семидесятилетнего педагога Фомина, ведущего в школе театральный класс.) И вновь режиссер не доволен: «Опять вранье! – Повисает удрученная тишина. Актеры понуро замерли. – Ну, закончим на сегодня, чего воду в ступе толочь?» Но в ответ дружное, упрямое «Не-а!»
Никакие уроки литературы и сочинения не способны столь полно передать ребятам ту правду жизни, которой и добивается режиссер со своими актерами. В самом начале и в самом конце спектакля освещение вырывает из мрака застывшую композицию: сидящие за столом в разных позах действующие лица, будто сборище восковых фигур. Неподвижные, как хрестоматийные образы этих лиц в учебнике. Но вот эта неподвижность взрывается горячечной, истеричной пляской с постоянным рефреном: «Эх, пить будем, гулять будем!..» И из этой пляски, как из мутной пены, появляются один за другим все ожившие персонажи: вкрадчивый Сатин, потрепанно-щеголеватый Барон, странник Лука с лучисто-лукавым взглядом… Калейдоскоп лиц, представляющий собой все социальные слои общества, сошедшиеся на самом его дне.
Но для режиссера и актеров важен при этом не столько социальный протест, сколько постижение самого «дна» человеческой души, оказавшейся без обычных социальных подпорок, острое и неизбывное переживание пустоты, смыслоутраты. На разные лады жители ночлежки отчаянно бормочут: нет пристанища, …нет работы, …нет у меня здесь имени… и взрываются истерически-потрясенным: «НИЧЕГО НЕТ!» Но это и становится необходимым, хоть и жестоким, условием постижения правды человека: «…Все слиняло, один голый человек остался», – признает Бубнов.
И вот герои выворачиваются наизнанку друг перед другом, истово ищут «последние», окончательные ответы на вечные вопросы, будто именно здесь им дано постигнуть «окончательную» правду о человеке. И зачем люди живут, и что спасительнее – утешительная ложь или жестокая правда?.. Во что верить?
Зав. труппой, педагог дополнительного образования Елена Ершова утверждает:
– Для меня важнее всего то качество спектакля, которого добивается Гребенкин, обнажая глубинный, философский смысл в каждой постановке.
…В напряженный, отчаянный диспут на сцене втянуто еще одно действующее лицо, не названное в программке: сам зрительный зал. Сидящие в зале, поясняет режиссер, невольно отгораживаются внутренне от персонажей пьесы: это не про нас, мы никогда так не опустимся, мы лучше, успешнее, это другие, грязные и темные людишки… А мы – лучше! «Вот это заблуждение вы и будете весь спектакль разрушать», – подытожил еще на репетициях Гребенкин.
Потому-то часть реплик, адресованных в пьесе друг другу, герои «разворачивают» в зал, адресуя их напрямую, глаза в глаза кому-либо из зрителей. Вот Пепел держит паузу, в упор глядя на кого-то в первых рядах, и враждебно цедит сквозь зубы: «Никто здесь тебя не хуже!» А потом по ходу пьесы импровизирует: «Ну что, привыкаешь к нам? Везде – люди».
Актеры, то и дело дурачась, выбегают в зал, предлагая зрителям то пивка хлебнуть, то в карты сыграть, а то устраивают потасовку прямо в проходе между рядами кресел… Молодежной аудитории импонирует некая комедийность спектакля, рождающаяся из трагизма происходящего как отчаянный, бесшабашный вызов этой реальности. Зал то и дело взрывается хохотом.
А знаменитые монологи Сатина о величии человека, созвучные мыслям самого Горького, проникнуты в спектакле именно этой трагикомичностью. Так, свой финальный монолог Сатин произносит возле пьяного, храпящего, спящего Барона (по тексту пьесы тот бодрствует), то и дело показывая рукой на него, как лектор на учебное пособие. Вот и самая знаменитая цитата: «Че-ло-век! Это – великолепно! Это звучит (тут Барон храпит громче)… гордо!» И дальше продолжается его пьяная вялая речь, весьма далекая от патетики содержания этой речи. В спектакле школьного театра человек «звучит» скорее горько, чем гордо. И потому центральной фигурой становится в этой трактовке всеобщий утешитель Лука, роль которого тепло и иронично исполняет талантливейший актер А.Вичканов, умеющий выразительно играть даже простым поднятием бровей.
Это вообще очень серьезная школа. На выездных сессиях ДВА (детско-взрослой академии) по методике выдающегося философа Г.П.Щедровицкого идет глубокое погружение в сложнейшие тексты, включая Ветхий Завет или, например, «Гамлета» Шекспира – этот спектакль привезли в летний лагерь актеры театра «111» с последующим обсуждением в микрогруппах и с уникальными спецэффектами: горящие факелы, громыхающая телега, самодельные гусли…
И у школы этой действительно есть свой стиль: социоигровой стиль в педагогике, как назвал его Гребенкин.
– Суть в том, что «парная» педагогика (учитель – ученик) постепенно уходит, люди начинают учить друг друга, работая в микрогруппах. И роль педагога при этом не транслятор знаний, а организатор самого процесса получения знаний. Этот принцип мы взяли из театральной педагогики.
Директор же школы Рывкин Александр Аронович убежден:
– Театр реально необходим для преодоления в человеке различных школьных комплексов. Прежде всего он учит слышать и слушать. Наличие театра и многих других форм театральной деятельности дает возможность поддерживать такую среду, где люди «горят творчеством». И все вместе взятое работает на повышение мотивации ребят на уроках. По сути, мы даем реальное профессиональное образование: сценическая речь, актерское мастерство, сценическое движение, пластика, сценография, история театра…
Для нас очень важна изначальная идея профессионализма. Я заметил: как только дети начинают заниматься деятельностью, которая может быть оценена здесь и сейчас (а не просто в туманном будущем, в котором якобы пригодятся школьные знания), так сразу же возникает серьезное отношение к делу. Никто ведь вместо тебя декорации не создаст, музыку не напишет… И этот «серьез», естественно, переносится затем и на учебную, общеобразовательную сферу.
Выбор читателей
Комментарии