«Мы все спешим за чудесами…». Человек познает мир сначала чувствами, а потом умом

Это случилось в монгольской степи. Я оставил велосипед на обочине и направился к балке, где росли дивной красоты сиренево-розовые ирисы. Только присел, чтобы разглядеть букашку, что ползла по лепестку, как вдруг раздался голос. Какая-то тарабарщина на незнакомом мне языке. «Ветром надуло», – подумал я, выпрямляясь. Потряс ухо и тут же опять присел. Голос прозвучал снова. Уже громче, отчетливее. Но по-прежнему неразборчиво. Я замер и осторожно оглянулся. Вокруг дикие просторы, безлюдье. Лишь в белесом небесном далеке парил орел.

По преданию, первый монгольский шаман был сыном небожителя, который опустился на землю в образе орла. Может, это он подал сигнал? И об этом подумалось. А еще о загадочной стране Шамбале, которая была затеряна в горах, смутно угадывающихся на юге. Так я стоял, размышлял, в конце концов угомонил воображение, успокоился. Пора, наверное, сделать привал, отдохнуть. И я снова присел, намереваясь сорвать цветок. Гром среди ясного неба поразил бы меня меньше, чем в третий раз раздавшийся голос. Я не испугался, но вдруг стало очень тоскливо и зябко. Рука от груди, от того места, где по идее должно было находиться сердце, скользнула вниз, будто проверяла, все ли на месте…Чудо родилось вместе с человеком. Появившись на свет, он стал познавать мир сначала чувствами, что даровала ему природа, а потом и умом, который уже совершенствовал и оттачивал сам человек. Но ни взором, ни разумом не дано ему проникнуть во все уголки мироздания, разгадать все его тайны. Однако любопытство оставалось, не давало покоя ни уму, ни сердцу. Тогда человек призвал на помощь воображение, а оно уже, как за соломинку, ухватилось за мистику. Слово это пустили в обиход еще греки, определив им все скрытое, тайное, находящееся вне естества, в связи с тайными существами и силами мира. Однако еще до греков мистика чувствовала себя полноправной хозяйкой под крышами дворцов и хижин. Потребность в мистике у человека в крови, как потребность в глотке свежего воздуха. Это извечное желание заглянуть за горизонт, представить глубину Космоса, воспарить под облака, нырнуть на дно океана. Другое бытие. Какое? Другая жизнь. Какая? Человек всегда так жил, так думал и такими задавался вопросами. Неуемное любопытство и стало главным двигателем натур, для которых охота к перемене мест сродни аппетиту обжоры…Чужая душа потемки, но и в своей не светлее. «Сам человек есть большее чудо, чем все чудеса, творимые людьми», – утверждал Августин Блаженный. Однако к себе чудному человек все-таки попривык, с причудами, что творили окружающие, свыкся, даже ко всему чудесному, что лицезрел из своего окошка, стал относиться без удивления. Из благоденствия и уюта не проистекает ничего необычного и удивительного. Жизнь в больших и малых городах внешне вроде бы мозаично-пестра, празднична, разнолика, на самом же деле все течет и изменяется по накатанным колеям, по известным замусоленным сценариям, красиво, но скучно выписанным законам и правилам. «Скачи баба, хоть задом, хоть передом, а дела идут своим чередом», – говорят по этому поводу отпетые домоседы. Другое дело дорога с ее непредсказуемостью, стихийными сюрпризами, случайными встречами. Что там за очередным поворотом? Где застанет ночлег? Кто приветит тебя? Нет быстрого и точного ответа. Неисповедим не только небесный путь Создателя, но и земные пути человека (человечества)!Мистическим ореолом лишь были окружены реалии других пространств, другого времени, поразить, взволновать воображение могли лишь другие земли и страны (пусть даже придуманные), в которых (а где же еще!) «на неведомых тропинках следы неведомых зверей». Мистика тут же напрашивалась в попутчицы к страннику, покинувшему родной дом. Чем дальше от него, быстрее и вернее шаг по незнакомой земле, тем больше чудесного вокруг, тем сильнее работает воображение, и домысел становится господином голове. Дорога азартна и «взрывоопасна» приключениями, она полна неожиданностей и авральных ситуаций, которые и рождают дива, одаривают чудесами. Мистические сюжеты – это череда перевоплощений, происходящих в запредельном мире, по ту сторону бытия. И нередко путник, пораженный экзотическим пейзажем, диковинными растениями, зверями и птицами, химерными архитектурными сооружениями, цветом кожи, одеждой и обычаями других человеческих (человеческих ли?) существ, воспринимает увиденное как реалии потустороннего бытия. У меня это чувство возникало, когда достигал перевалов. Помню, в Армении (так было и на Кавказе, и на Памире, и в горах Синайского полуострова) я, отдыхая возле родничка, струившегося из скалы, вдруг обозрел каменистые библейские дали с пыльными горизонтами, и мне вдруг представилось, что я чудесным образом переместился на другую планету. Ощущение земной нереальности усилилось, когда по серпантину я стал спускаться с перевальной высоты. Мелькали вершины, камни, провалы, реки, деревья, облака, часовни, а я на бреющем полете, как во сне – то медленно, то быстрее, как захочу – мимо всего… над всем… Я из другого мира, другой стороны-страны – я странник, которому доверена особая миссия. Кем? Недаром в старину дорожного человека воспринимали чуть ли не как посланника небес.Во все времена путнику под гостеприимной крышей всегда и хлеб-соль, и тепло, и доброе слово, и почетное место в красном углу. Еще бы! Ведь сколько света, столько и дива, а кто за морем не бывал, тот и дива не видал. Хоть краешком уха услышать о заморских чудесах не терпится и хозяину-домоседу, и его жене, для которой только и света, что в окне ее уютной хатки-гнездышка, и, конечно же, их любознательным деткам. Вот как, скажем, встреча случайного («легкого», говорили в старину) гостя могла происходить лет сто назад в каком-нибудь глухом полесском селе.- Пришлось побывать и в басурманских землях, – начинает не спеша бродяга, попыхивая трубкой. Его рассказ – это своеобразная плата за радушие хозяев и сытное угощение. – Все они там, за морем, как один, турки. Только вылупился, а уже турок. И такое, я вам доложу, ловкое и языкатое: еще и голос толком не прорезался, а он уже начинает по-турецки чесать, будто горохом сыпать. Полуденнее сплошь беларапские края. Там живут «ахриканы». Вы не поверите, но все они там от пят до чубов черные, как смола, и горячие, словно раскаленная сковородка. На севере же, и туда судьба забрасывала, где вечная темнота и вечные снега, обитают снежные существа. Они очень быстро бегают, чтобы не замерзнуть, их внутренности греет какой-то огонек, поэтому они выдыхают один дым. Эти снеговики едят твердое, как камень, сырое мясо…Потрескивают поленья в печке. На стене пляшут причудливые тени. Луна пытается заглянуть в окно. То тише, то громче звучит хрипловатый голос странника – разматывается и разматывается клубок волшебных историй…Сама незнакомая, чужая, а часто и враждебная дикая природа, среди которой ты вдруг очутился, подпитывает твое воображение, направляя его (а вслед за ним и мысль!) в мистическое русло. Тихая ночь. Луна. Вдруг качнулось, скрипнуло сухое дерево. Вздох? Выдох? Чей? Тишина. Безветрие. Внезапно вздрогнул тополиный лист. От кого принял, кому передал сигнал? Солнце коснулось поверхности озера, подпрыгнуло и тут же плюхнулось обратно, сплющив краешек. Или мне показалось? Вокруг: в кронах деревьев, в траве, в облаках – везде шажки другой жизни. Как соизмерить наши поступи? Только с помощью воображения. Иногда оно так разыгрывается, что, кажется, еще один шаг, еще один вздох-выдох, и распахнется дверь в иной мир, иную реальность. Страшно? По-разному. Во время сплава по Енисею, когда я пересекал Полярный круг, вдруг возникло такое ощущение, что мой челн направляется не в Заполярье, а в Зазеркалье – некую неведомую землянам страну. По тихой светлой воде я греб и греб над облаками, что отражались в реке, и мною овладевал какой-то упрямый восторг, неуемное любопытство, азарт – плыву на край света, где до меня никто еще не бывал, в запредельную «кудыкину» землю. Это днем, когда ясно видишь дорогу и ее направление (по крайней мере до горизонта). Другое дело в сумерках. В тайге, джунглях, даже если дело происходило на полянке, рядом с шоссейкой, едва садилось солнце, мне начинало вдруг казаться, что вокруг оживали маленькие бестелесные существа. Я даже имя им придумал. Притаившись за деревьями, «шуршики» следили за мной, стерегли каждое мое движение. Иногда перебегали за другие деревья – все ближе, ближе. Треснувшая ветка, шорох листьев выдавали их. Однако едва я вскидывал голову, как лесные духи прятались за стволами, продолжая шушукаться между собой. А потом я понял, что отросла щетина и при каждом повороте головы терлась об капюшон куртки – правда, звуки, которые при этом возникали, почему-то раздавались со стороны леса. В плавневой днепровской «густянке» то же самое.Окончание следует