На чтение: ≈ 23 мин.Потом было большое совещание в Московском университете, на котором министр внутренних дел подводил итоги по охране общественного порядка. И в этом зале единственной женщиной, рядовой, без погон, была я. Я встала и сказала: “Товарищ генерал, вы можете быть спокойны за выпускников вашей школы. Каждое управление, которое получит их, будет гордиться ими”.
Знаете, что я храню? Рабочую рукавицу. На ней надпись: “Дорогая Мария Андреевна! Пройдут многие годы, но обновленная 199-я школа будет действовать как памятник вашего трудового энтузиазма. Мы, нижеподписавшиеся выпускники Омской высшей школы милиции, испытываем удовлетворение оттого, что в сооружении этого памятника приняли хоть скромное участие и имели счастье просто познакомиться с вами”. Я знаю, что многие из них уже погибли при исполнении служебных обязанностей, но не так давно открывается дверь, и заходит Валера Рябенко. Пришел просто навестить…
Биологические старшие классы в 199-й были и до меня. А еще там работали замечательные учителя Меркулов, Вечкутова, Зотова, Максимова. Среди родителей старшеклассников было много людей из большой науки. Мы решили с их помощью совершенствовать содержание образования. Вы даже не можете представить, сколько сделал для нас Институт биоорганической химии имени Шемякина. Группами пошли родители из Института общей генетики и Института молекулярной биологии имени Энгельгардта. Потом у нас появился академик Валиев. Ему было поручено создать Физико-технологический институт, где он стал директором. И это тоже теперь наши шефы. Именно ученые этого института преподавали азы информатики для наших детей. Однажды пришел в школу удивительнейший человек – Генрих Аронович Аванесов, заведующий отделом Института космических исследований. Привел свою девочку. Я вспоминаю первое сентября после ее выпуска. Девочка – на посвящении в студенты в МГУ, а отец – у нас на линейке. Я аж испугалась: “Что-то случилось, Генрих Аронович?” Он и говорит: “У нас в термодинамике есть правило – не вырвавшись из системы, невозможно ее познать”. “Поняла, – говорю я, – вы вырвались из системы, а я в ней осталась и созрела для критики”. “Нет, вы меня не так поняли, – заулыбался он. – Я хочу быть полезным вашей школе”.
Однажды полковник Егер говорит сыну: “Не ходи сегодня в школу, надо сестру в пионерлагерь проводить”. Дима ни в какую: “Пойду и все”. Отец аж рассердился: “Ты что, там коз в космос запускаешь?” “Да, – говорит сын, – мы в программе “Буран”.
А какой у нас хореографический ансамбль “Радость”! Руководит им Елена Цирулева. Она вела хореографию, ритмику, классический танец в педагогическом училище и была нашей родительницей. Потихоньку, полегоньку, но переманили, и теперь она наш сотрудник.
Я обожаю этот подарок. “Философы и поэты, писатели и артисты третьего “Д” класса дарят Марии Андреевне полное собрание сочинений, сотворенных во втором классе. Счастливому директору от счастливых учеников”. В отличие от директора Житниковской школы, которая не умела расписываться, они уже раздают свои автографы. Тут десять глав. И каждая – откровение. В первой: “О чем шепчутся листья”. Где стихами, где прозой. “Шепчутся листья о лете веселом, об осени желтой, о доброй весне”. Всего три строчки, но… А дальше рассказы о том, как разговаривают капли дождя… Потом история, которую каждому из ребят рассказал розовый слон. Какая искренность, какие желания – иметь много детей, хорошо трудиться, много увидеть. Вот потрясающая глава – покаяние: кто где-то черкнул что-то, забыл полить свой цветок…
Недавно я была на конференции, где ученые разных стран, облеченные степенями, потрясая английской книгой “Прощай, семья!”, уверяли нас, что дети все больше отходят от родителей. Я выступила с пламенной речью: “Я позволю себе не согласиться с уважаемыми учеными. Возьмите сказки наших второклассников. Например, о несчастных царе и царице, у которых никого не было. Их так жалко. Или взять специальный выпуск альманаха “Пьеро” “Сохраним свой дом” – альманах вот уже шесть лет выпускает Галина Михайловна Полонская. Там напечатано такое эссе: “Мои родители поженились очень рано, еще на первом курсе института, но до сих пор сохранили студенческий взгляд на мир, легкое отношение к бытовым мелочам, жизнелюбие и общительность. Я со своими родителями чувствую себя, как с ровесниками. Иногда мне кажется, что мама моложе меня. Главой семьи у нас – папа. Мама называет его наш зонтик, под которым мы прячемся в непогоду и шторм. Мама уходит в нас с братом, а папа раскрывает над нами свой спасательный зонтик. И все проблемы решаются без потерь в живой силе и технике. Я бы хотел перенести в свою будущую семью такие взаимоотношения. Чтобы мои дети чувствовали себя так же уютно, как я себя с родителями”.
Кстати, у нас очень строгая учительница изо – Нелли Петровна Саруханова. Предмета более значительного в школе нет. Она считает свой предмет самым главным. А я это всемерно поощряю. Ведь это здорово: пусть каждый предмет будет главным.
Открываю один из альманахов, а там – сочинение Саньки Бойко, от которого все живое в школе шарахалось. Он пишет:
“Вот школа одинокая стоит. И от тоски она болеет. Ах, дети не дождутся никогда, чтобы снова сесть за собственные парты”.
Приходит в сентябре ко мне и спрашивает, возьмут ли его хоть в какой-нибудь класс. “Читала твое стихотворение, – говорю, – глубокий философский смысл, да что-то нескладно”. А он мне в ответ: “Да ведь это подражание японской поэзии”. Его за эти стихи условно взяли в гуманитарный класс. Какие рефераты он теперь пишет! О развитии либеральной мысли в России. Я читаю и испытываю удовольствие. Академик Юрий Анатольевич Овчинников, когда посмотрел работы наших ребят, сказал: “Если бы мои аспиранты писали такие рефераты, я был бы счастливейшим из людей”.
История пятая. О том, как был сорван урок физкультуры
– Села разбирать кабинет. Бумаг – как в Центральном архиве. Рука не поднимается что-то выбросить. Вот зайчик Ленки Карпенко. Скоро ее Никита придет к нам. Я же должна показать ему маминого зайчика. Вот письмо от Саньки Бахтурина. Отец у него кандидат искусствоведческих наук, в Ленинке работает, и Санька вырос на библиотечных стеллажах. Я, отправляя его в армию, очень переживала: таким там неуютно. Вдруг получаю письмо, адресованное родителям. “Мама и папа, вы разбудили статьей Марии Андреевны вулкан. Если, на ваш взгляд, я не зря написал, то передайте эту лаву в школу Марии Андреевне. Не могу более молчать. Вскипело все, да и со стороны посмотрев на нашу 199-ю, сравнив ее с другими, я понял, что это настоящее произведение педагогического искусства, так прекрасно организованное и задуманное. Которое так много дает и так всесторонне развивает, что дальше некуда. Это и есть прообраз школы будущего”. До армии он провалился в институт, после поступил, ведет у нас биологию и учит ребят выживать. Представляете, зимой по снегу босиком бегают в школьном дворе. Спускаюсь по лестнице – навстречу компания затылками вперед движется, чувство баланса вырабатывают.
О каждом из наших учителей могу рассказывать бесконечно. Есть такая Елизавета Ивановна Попова. Я пришла в школу, она была уже на пенсии, но приходила к нам. Вижу, томится. Я и предложила: может, поработаем? И вот уже шестнадцать лет она с нами – заведует библиотекой в филиале.
Как-то приходит домой мой Александр Павлович и говорит: “Мария, я нашел тебе такую девочку, она будет твоим единомышленником”. Его сослуживца дочь Валечка, Валентина Викторовна Моисеева. Закончила школу, там и осталась, поступила на заочный, но ей не давали математику, была еще только второкурсницей. Приходит в нашу школу этот ребенок, даю ей математику. Три года работает, а на четвертый становится завучем.
Звонит профессор Шнекендорф Зиновий Карлович, его жена тогда работала в нашей школе: “Очаровательная девочка, моя выпускница, физика на английском, но задыхается в своем Одинцове”. Так я взяла Иру Ахметову. И стала ждать каждый раз, пока позвонит, что доехала домой. Поэтому поселили ее в крошечной однокомнатной квартире при школе. Мы с ней как в Петропавловской крепости – иногда перестукиваемся через стену.
Бывают ли у меня конфликты с коллегами? Конечно, бывают. Вот недавно разругалась с любимым Меркуловым. Родители купили аквариум за десять миллионов. Школу мы готовим к учебному году в июле. Раз школа биологическая – почти медицинская. Раз медицинская – значит клиническая чистота. Я вспоминаю старого Капицу. Его спросили: сколько вам надо дополнительных технических служащих? Он ответил: “Мне не нужно ни одного, мне нужен порядок на рабочих местах”. Меркулов порядок не обеспечил, а собрался в Кандалакшу. Конечно, я ругалась. Потом ночь не спала, мучилась: “Как же я могла кричать на Меркулова, которого люблю, которого лелею?..” Прихожу утром в кабинет, лежит папочка с его новыми стихами. Поняла: дал задание прочитать. “Опять я снимаю штормовку с гвоздя. Рюкзак занимает полдома. Вот снова в поход. До свиданья, друзья. Нескоро увижу вас снова. Трепещет штормовка моя на ветру, но я не сужу ее строго. Бродячая жизнь мне и ей дорога. Дорога. Дорога”.
Каждый из нас ответствен за имидж школы, ее авторитет, который трудно складывается, долго, а разрушить можно в одночасье.
Я от своих коллег немногого требую. Для меня в учителе важны два параметра. Это – высочайший профессионализм и любовь к детям. Не ко мне, заметьте. Не к коллегам даже. Хотя я понимаю, в коллективе надо быть покладистым. Учитель может быть с рогами и хвостом черта, но если он обеспечит высокий уровень знаний и бесконфликтность с детьми и родителями, мне больше ничего от него, как Маяковскому, не надо. Он может любить меня – не любить, принимать – не принимать, это дело хозяйское. Главное для меня – как человек относится к делу. А что мне еще нужно? В комплиментах я не нуждаюсь. Может, это не скромно, но я знаю себе цену. Человек должен быть востребован. Я еще востребована родителями, детьми, обществом, руководством своим. Никто пока не сказал: “Давай подумаем, может, пора и отдохнуть”.
У нас в школе был Ваня Пушкин. Начинал учиться он у Мильграма. Там что-то не заладилось, его забрали оттуда. Потом посещал какую-то частную школу. Потом привели к нам в экстернат. Он каждый день с восьми часов в школе. Ему нужно общение, но общение его – неуклюжее. Там что-то пролил, кого-то обрызгал, дежурная по первому этажу на него пожаловалась. Я разозлилась: исключаем. Это не наш микрорайон, не дневная школа – все! Подписано, исключаем в назидание остальным. Проходит два дня. Ваня не появляется. Зато приходит Вета Николаевна Бездетная. (Ну что с Ваней будем делать? Может, оставим?) Следом идет вторая. (Неужели это правда, что Ваню выгнали?) Третья. И я им говорю: “Спасибо вам за доброту вашу”.
Конечно, я дружу с Женей Ямбургом. Он вырос у меня на глазах. И вот уже седеет, мудреет. Когда мы готовили суперфинал московского конкурса “Учитель года”, я позвонила ему и говорю: “Ну ладно, я старая больная женщина, а вы молодой и устали?” Он отвечает: “Мария Андреевна, мы с вами в одной возрастной группе”. “Как это?” – удивляюсь я. “Мы оба впали в детство”.
Встретила как-то у дома своего соседа Алешу Свяжина, он учился у Мильграма. Стоим, болтаем, я собралась как раз к Ямбургу. Алеша наморщил лоб и говорит: “Ямбург, Ямбург – это какой-то великий педагог”. “Да,- говорю я ему. – Знаешь, как сказал Мильграм: “Мы счастливы, что являемся современниками Ямбурга”. А он мне и говорит: “Извините, Мария Андреевна, но я счастлив, что я современник Мильграма”.
С Мильграмом у меня – особые отношения. Мне кажется, что мы всегда были вместе. Мы часто иронизируем по поводу друг друга. Он, например, говорит: “Мария, я тебя обнимаю, если это возможно”. А я ему: “Смотри, как я держу спину”. Каждый раз, когда меня не оказывается в кабинете, он начинает выговаривать по телефону: “Как вы ее распустили! Почему нет на месте?”
Мы долго были одинаковы. Может, поэтому так трудно и рождается лидерство. Я, не стесняясь, говорю ребятам: “Я могу быть и первой, но есть Мильграм. Я могу быть второй, но есть Ямбург. Я могу быть третьей, но есть Караковский. Я могу быть четвертой, но есть Тубельский. Я могу быть пятой, но не десятой. Я хочу, чтобы вы это знали. Здоровое самолюбие всегда помогает человеку. Не позволяет ему быть серым”. Недавно встретила Сережку Шахдинарова, студента Миланского университета. Пожурила, что потолстел. А он: “Ну ведь знаете, что в Италии все – от премьера до студента едят макароны”. – “Ты лучше про результаты скажи”. – “Я помню вашу мысль, что я могу быть первым, но… Я не совсем первый. По пяти предметам высший балл – тридцать, а по математике – 28”. – “Позоришь!”
Когда-то моя ученица Наташа Квашнина, чей муж служил в Чехословакии, звонит мне и говорит: “Мы скоро возвращаемся, что вам привезти?” “Наташа, – говорю я ей, – ты же знаешь, что у меня все есть”. “Я сказала Тольке: везем Марии Андреевне мешок клипс”. – “Как? Откуда вы знаете?” – “Но это вся школа знает”.
Ученики видят, какими мы приходим в школу, что на нас надето. На выпускном вечере в киноконцертном зале “Россия” я сказала своим ребятам: “Вы у меня самые красивые”. (Там было десять школ). Они мне в ответ: “А вы заметили, что и наши учителя самые красивые и директор тоже?” “Нет, – говорю я им, – я сегодня не совсем в форме, вы заходите зимой в школу. Я себе обалденную шляпу купила вот с такими полями”.
Однажды одиннадцатый класс не пошел на физкультуру. Я вбегаю на пятый этаж на высоких каблуках, распрямляю спину и говорю: “Перед вами не просто бабушка, перед вами прабабушка. – Аплодисменты, взрыв. – Я пришла не комплименты собирать, я пришла сказать: “Я на пятом этаже, на каблуках, меня никто не поддерживает. – Аплодисменты еще больше. – Неужели не понятно, что я пришла ругаться?” А из первого ряда Антон Маркин говорит: “Мария Андреевна, вы когда придете к нам в следующий раз?” – “Но для этого совсем не обязательно прогуливать уроки физкультуры”.
Сижу в кабинете со шведской коллегой. Вдруг слышу: “Нашей благостной матери Марии, Господи, помолимся”. Выхожу в коридор, стоит Лешка Дубовик. “Подойдите ко мне. Вы знаете, что я вам сейчас скажу?” Он подходит на три шага и, опередив меня, начинает: “Перед вами счастливый директор. Вы знаете, какие у меня дети?! Вы знаете, какие у меня учителя?! А родители какие?!”
Перед выборами нам дали большой бункер, чтобы мусор вывезли. А какой мусор? Листья. Стоят шестиклассники, трамбуют, пляшут, я иду и говорю: “Если бы у меня время было, я бы вам его утрамбовала”. Они замерли: “Мария Андреевна, правда, что ли?” – “Но кто будет потом за поломанный бункер платить?” Они рыдали от смеха. Дети очень любят, когда с ними вот так. Взрослые забывают, какими они были. А мне и сейчас хочется сесть и по перилам скатиться. Боюсь, выбью мрамор. Нормальное состояние нормального ребенка – орать, бегать, толкаться, кричать. Ненормально другое. Либо он болен физически, либо морально.
Когда-то на окнах не было решеток, и все первоклассники заходили через окно. Они говорили: “Мы не будем вам мешать, работайте, проскользнем мимо, тихо, как мышата”. И вот однажды сидит у меня в кабинете заместитель министра образования Анатолий Иванович Шустов, и вдруг в окно влетают семнадцать человек. Он здорово смутился. Я предупреждаю его: “Мы сейчас пойдем на второй этаж, вы держитесь за меня, а я буду держаться за колонну”. Поднимаемся, дети набрасываются на меня со всех сторон, виснут, как игрушки на новогодней елке, и я падаю…
Честно говоря, я и сама не знаю, сколько мне лет. Почему я не старею? Дети. Я каждый год с ними обновляюсь, молодею. Встречаю Мишу Лебедева:
– Сколько тебе лет, Миша?
– Уже сорок.
– Какие вы у меня старые.
– Да, Мария Андреевна, мы стареем, а вы не меняетесь.
– Вы просто из хулиганистых мальчишек превратились в джентльменов и хотите сделать мне комплимент.
…Иногда мне кажется, что я иду по большой деревне, по бесконечной улице, где в каждом доме живут мои дети – вчерашние ученики, а ныне отцы больших семейств.
Вместо окончания
…Дочка моего недавно убитого друга Володи Вишнякова учится в комлевской школе. Мария Андреевна рассказывает мне, как Володя провожал Олю по утрам в школу. Он обцеловывал каждый ее пальчик, словно каждый раз прощался навсегда. Кто был ей Володя – никто, один из родителей ее учеников. “Я сделаю все, чтобы помочь его жене. Готова в школу взять ее учителем, – сказала она мне после похорон. – И Олю мы тоже вырастим…”
…Когда я думаю о педагогической философии Комлевой, я все время вспоминаю Бродского: “Мать говорит Христу: “Ты мой сын или мой Бог? Ты прибит к кресту. Как я пойду домой? Как ступлю на порог, не поняв, не решив: ты мой сын или Бог?” То есть мертв или жив? Он говорит в ответ: “Мертвый или живой, разницы, жено, нет. Сын или Бог, я твой”.
Петр Положевец
Выбор читателей
Комментарии