Мы перестали учить сочувствию

Как-то услышав реплику в разговоре двух старшеклассников: “Интересно, расколет Порфирий Родиона или нет?”, – я подумал: “В чем причины того, что бессмертный роман Достоевского некоторыми школьниками стал восприниматься в качестве увлекательного детектива, не более?” На мой взгляд, они в следующем.

Первое. Нынешний учебный материал вообще, и по литературе в частности, колоссально объемен. Поэтому ребята успевают ознакомиться с ним в основном поверхностно, без постижения его сути. По моему мнению, около четверти изучаемых в школе художественных произведений могут быть отнесены в разряд “факультативных”, если не исключены из программы вообще, освободив время и силы для более глубокого изучения остальных.
Второе. Мне не раз доводилось слышать от учеников многих школ, что после уроков литературы (!) у них “рябит в глазах от цифр”. Не понимаю, к чему заставлять ребят во что бы то ни стало запоминать, скажем, даты рождения и смерти писателей, поэтов и критиков, годы их обучения в институтах и университетах, написания тех или иных произведений и т.д. и т.п. В конце концов это же не урок истории! Я уж не говорю о пристрастии многих педагогов-филологов к различного рода математическим выкладкам по поводу классификаций форм стихосложения, рифмовки, определения родов и жанров произведений. Данный материал, абсолютно не затрагивая сердце школьника, развивает у него лишь интеллектуальные способности, о наличии которых и так призваны заботиться точные и общественные науки. Роль предмета литературы состоит в том, чтобы дать ребятам возможность ощутить чувство, заставившее писателя или поэта взяться за перо.
Наконец, третье. И чрезвычайно важное.
Однажды моя коллега поведала мне, как на ее уроке один из учеников выразил свое искреннее согласие с идеей Родиона Раскольникова о том, что старуха-процентщица есть “паразит на теле общества”, “кровопийца, зря проживающая свою жизнь”. Однако вопрос учительницы: “Как бы ты поступил с этой бабкой, будь она твоей матерью?” – поставил незадачливого подростка в тупик.
Данный пример наглядно характеризует происходящее в стране в целом, и в педагогике в частности. Мы перестали учить наших ребят воспринимать все происходящее близко к сердцу. Мы предлагаем ученикам провести, например, сравнительный анализ характеров тех или иных персонажей, проследить их жизненный путь – как бы со стороны, без своего отношения к их поступкам. И, напротив, отвечая, скажем, на вопросы: “Что бы вы посоветовали несчастному Мармеладову?”, “Как бы вы поступили на месте Нехлюдова?” или “Возможны ли в наше время Свидригайловы?” – юноши и девушки начинают ПОНИМАТЬ душу героев, а значит, и своих ближних, а потому СОЧУВСТВОВАТЬ им.
Если же педагоги-филологи, в чьих руках в основном (в отличие от преподавателей иных дисциплин) находятся рычаги духовно-нравственного формирования личности, не прекратят повальное превращение учеников в ходячие компьютеры, имеющие в голове лишь четкие формулировки хорея и ямба, а также в зевак, берущих в руки “Преступление и наказание” исключительно ради удовольствия лицезреть столкновение подозреваемого со следователем, рано или поздно обязательно наступит момент, когда даже на смертном одре человек будет думать не о смысле прожитого, а о том, как “починить больную кишку”. Вот тогда поистине “толпой угрюмою и скоро позабытой над миром мы пройдем без шума и следа”…
Владимир КУЗИН,
филолог
Владимир