Мы должны быть снисходительны к людям дела, особенно пока они маленькие

Недавно благотворительный фонд “Здоровое будущее” проводил под Петербургом в пансионате “Буревестник” выездной семинар для директоров школ Приморского района. Встреча началась с проблемы детских страхов. Член-корреспондент Российской академии образования, профессор А.А.Реан уведомил присутствующих, что страхи, связанные со школой, по частоте уступают лишь биологическому страху смерти да полумистическому страху темноты.

Неустранимый порок нашей школы является прямым продолжением ее достоинства. А именно: ее программа слишком роскошна, чтобы ее мог освоить средний ребенок.
На первый взгляд – чепуха: почти каждый читатель прекрасно помнит, сколь легко ему было бить баклуши, пока он учился не в какой-нибудь избранной, а поистине средней школе. Но вдумаешься и видишь, что легко было именно бить баклуши – на перемене заглянул в географию, под партой в историю, – а вот если бы нам пришла фантазия всерьез и надолго выучить, сколько марганца выдает на-гора хачапурское месторождение никеля и сколько диадохов сражались за объединение Верхнего и Нижнего Египта… Наше счастье, что мы никогда не принимали школьную программу всерьез. Мы по наитию предвосхищали принцип снисходительной западной школы: школа прежде всего решает задачу социализации. И мы социализировались вовсю – учились халтурить и втирать очки.
Но были же – и есть, не оскудела Русь! – те несчастные, кто принимал и принимает школьную программу всерьез. Рабочая неделя этих юношей и в основном, мне кажется, девушек превосходит рабочую неделю взрослых, а удовлетворенность результатами… Блаженны те, кому внятно все – и жар холодной теоремы Вейерштрасса, и дар божественных видений Достоевского, кто запоминает с надежностью компьютера и логику законов физики, и россыпь исторических дат. А что делать тем, кто одарен избирательно? Они обречены на каторжный труд плюс нарастающее разочарование в своих способностях. Или, проще выражаясь, на формирование отрицательной Я-концепции, носителю которой чрезвычайно трудно сделаться не только преуспевающим, но даже просто приятным для себя и окружающих доброжелательным человеком.
Распутье возникает как в сказке: повысишь требования, Я-концепцию потеряешь; погонишься за Я-концепцией – школа превратится в детский сад, в котором одаренные дети будут подыхать со скуки. Правда, их соседство окажется полезным для остальных – будет за кем тянуться. Но не слишком ли жестоко использовать вундеркиндов в качестве приманки? До некоторой степени да. Но этим, насколько я понимаю, они будут выполнять свой ранний долг перед обществом. Есть как будто еще и третья возможность – многовариантное образование: каждый учится тому, что ему по силам (и по душе, силы очень часто – продукт желаний, “мотивации”). Но как разбить учеников на классы по типу дарований так, чтобы никого не обидеть? Не придется ли для этого отсутствие каких бы то ни было способностей объявить дарованиями особого рода? В образованных-то семьях давно этому научились – провозглашать гуманитарными способностями тупость к точным наукам, а что делать тем, кто и слов таких не знает, им как защитить свою Я-концепцию?
Представим картину: класс для математически одаренных, класс для гуманитарно одаренных, а что делать с теми, кто не горазд манипулировать ни символами, ни образами? Каким красивым титулом их можно взбодрить, чтобы они не чувствовали себя обойденными? Ведь звучное имя “профессионально-техническое училище” уже скомпрометировано кликухой “путяга”…
Мы возвращались с Реаном по Приморскому шоссе, и я высказал предположение, что счастливцы, обделенные интеллектом, как их ни назови, не будут чувствовать себя людьми второго сорта лишь в том случае, если интеллект перестанет быть предметом повышенного уважения.
– Если интеллект перестанут уважать, это будет означать конец человеческого рода, – сердито ответил Реан. – Но людям, не обладающим высоким интеллектом, общество может возместить их обойденность достаточным уровнем потребления, престижным досугом – на Западе какой-нибудь водопроводчик может иметь дом не хуже, чем профессор, он может и отдыхать на том же курорте…
– Но человеку требуется еще и уважение.
– У них есть своя психологическая защита, интеллигентов они называют яйцеголовыми…
– Помню, в Израиле выступал по телевизору торговец фалафелем – это такие фрикадельки из проса, что ли, – и бахвалился, что он не хуже профессора, потому что зарабатывает в десять раз больше. Но уже сама страсть, с которой он… Что-то я не припомню, чтобы какой-нибудь профессор настаивал на том, что он не хуже фалафельщика.
– Среди психологов сегодня утверждается мнение, что помимо интеллекта в классическом понимании существует еще и особый практический интеллект. Причем он не более низкий, как думали раньше, а просто другой.
– Ну что ж… Бергсон вообще называл интеллектом умение пользоваться искусственными орудиями… Собственно, и физик, и автослесарь строят модели – один атомного ядра, другой – поломки в двигателе…
Однако душу мою продолжали грызть сомнения. Все-таки даже самый амбициозный слесарь – хотя бы такой, как в фильме “Москва слезам не верит”, – все равно знает, что в какой-то торжественный день президент станет вручать государственные премии физикам, лирикам, артистам – но не фрезеровщикам. Правда, если сама наука объявит, что тот, кто открыл новую формулу, новое соединение, написал песню, роман, и тот, кто выточил сто тысяч шестеренок или продал сто тысяч сосисок, что они равны – вот тогда-то, может быть, наконец осуществится революционная мечта о стирании граней между умственным и физическим трудом.
Но неужели люди так вот запросто послушаются науки? Ведь “выше”, “ниже” – это решает не наука, а наше субъективное чувство: одно достижение вызывает восторг, а другое не вызывает – и все тут. Наука не может доказать, что вкуснее – малина или клубника. На чувство восторга может повлиять никак не наука, а разве лишь искусство. Люди дела (бизнесмены). Людям дела окончательную оценку выставляют все-таки люди духа, именно они в итоге определяют, что всего лишь полезно, а что восхитительно, божественно, – именно люди духа вознесли Бельведерский кумир выше печного горшка.
Во времена Платона-Аристотеля считалось само собой разумеющимся, что аристократ не должен работать или торговать, а должен проводить время в размышлениях о возвышенных предметах. К числу коих, кстати, относилось и государство – в нем видели не службу быта, как пытаются делать сейчас, а пусть несовершенное воплощение самых высоких идеалов – справедливости, например, средство реализации высших человеческих потенций. Феодальная аристократия тоже была отнюдь не склонна к плюрализму – благородный рыцарь немедленно пронзил бы шпагой всякого, кто посмел бы намекнуть, что есть доблести более высокие, нежели храбрость и верность. Хотя если бы к таким доблестям попытались причислить книгочейство и рассуждательство, аристократ шпаги скорее всего только расхохотался бы.
И наука, начиная отвоевывать себе место на небосклоне, тоже не скромничала, весьма критически при случае отзываясь о земных владыках: гораздо достойнее высвобождать человека из-под гнета невежества, чем налагать на него оковы, как это делают короли. Работники серпа и молота тоже не церемонились, вознося свои примитивные орудия над целой страной: “Владыкой мира будет труд!” И купцы надмевались своей гордыней: “Тут все – наше, тут все – плод нашего ума, нашей русской сметки и великой любви к делу!” А цивилизованным менеджерам не понадобился и свой Максим Горький – солидные социологи провозглашали современную цивилизацию цивилизацией менеджеров. Неужели же борьба за первенство сегодня уже сменилась безоблачной гармонией и ценности профессиональных групп, подобно львам и ланям золотого века, могут наконец улечься рядом, благостные и сугубо позитивные, как Я-концепции всех теоретиков и практиков?
Показался пригородный дворец Макдоналдса – засветились две желтые спаренные дуги той незримой птицы-двойки, на которой великая фирма облетела весь земной шар. И мне вдруг показалось странным, что я, интеллигентный голодранец, размышляю о том, как бы не повредить Я-концепции хозяев мира сего… Но может быть, так и полагается в мире сем: каждый за себя – один интеллигент за всех? Или от нас требуется ровно обратное – на нашу Я-концепцию напирают со всех сторон, а мы, вместо того чтобы укреплять в себе защитную аристократическую гордость, готовы подыгрывать нашим соперникам, которые-то ужо не постесняются пройтись по нашим святыням, не снимая галош: “Если ты такой умный, почему ты такой бедный?” Нужно ли нам, слабым, беспокоиться о тех, кто сильнее нас?
Метро “Черная речка”, мечтательно-скорбный Пушкин в глубине огромного вестибюля… Так вот почему именно люди духа должны беспокоиться о Я-концепции людей дела, а не наоборот! Все-таки величайшее почтение, которое человечество оказывает своим любимцам, – это попытка увековечить их память. Памятники не без успеха вселяют в нас иллюзию чьего-то бессмертия. Но памятников крепким хозяйственникам что-то не припомню – разве что на территориях их собственных предприятий.
Дела людей дела устаревают быстрее, чем увядают цветы в их приемных. А потому их Я-концепция пребывает в серьезнейшей опасности и требует с нашей стороны величайшей бережности и такта. Мы, аристократы духа, должны быть великодушны к тем, кого обидела судьба, и даже делать вид, будто мы считаем их ровней.
По крайней мере в пределах средней школы. Да к детям и снисходить несопоставимо легче, чем ко взрослым. В конце концов нам же будет лучше – иначе, переполнившись завистью, их тощие злобные Я-концепции рано или поздно накинутся на наши, добродушные и упитанные.
Александр Мелихов