Муж напился… И развод не состоялся

…И регистраторша в загсе сказала, что она давно не видела, чтобы люди с таким удовольствием женились.
Я была свидетелем на их свадьбе. И худенькая, маленькая Таня, и толстый, широкоплечий и солидный Ваня переживали, как говорится, свою вторую молодость. И мы, их друзья, радовались, что они женятся. Прекрасно зная, впрочем, что родители с той и другой стороны были против этого запоздалого брака. Пожалуй, слишком привыкнув коротать свой пожилой возраст с детьми-холостяками. А Таню не просто удивлял, а едва ли не шокировал их эгоизм, о котором она прежде и не подозревала.
Не подозревала потому, что она всегда предпочитала думать о людях хорошо. И еще потому, что она была из “правильных”, то есть таких, которые, едва родившись, уже знали, каким должен быть окружающий нас всех мир. И каким он, между нами говоря, никогда не был.

Но когда я посматривала на него за свадебным столом, когда он так весь торжественный обед и просидел рядом с Таней, не кушая и умильно держа под столом ее руку, а она в это время склоняла голову на его плечо – я поняла, что брак их удастся. Хотя они были из очень разных семей. Разного воспитания.
У Тани и Вани детей не было долго. Кто уж там был виноват в этом, не знаю и знать не хочу. Хотя бывала я время от времени в одной милой семейке, которая развалилась оттого, что любящий муж однажды в подпитии признался жене: “Если ты мне не родишь – я от тебя уйду! Мне нужны дети”. И ведь действительно ушел. А супруга его вышла в конце концов замуж за другого и родила двоих детей: мальчика и славную девочку.
Собственно вопрос – как относиться к детям – и выказал впервые, что Таня и Ваня были воспитаны в разных семейных традициях.
Ваня ничуть не горевал, что у него не было детей. И даже успокаивал Таню: “Ну не будет детей – я и не в претензии!”. То же самое говорила ей и свекровь: “Можно и без детей!” И эти странные, с точки зрения Тани, заявления шокировали ее.
Она просто долгом своим считала подарить любимому мужчине хотя бы одного ребенка. Жить без детей было бы “неправильно”! И, наверное, Таня была права: представьте себе только этот бездетный, легкомысленный мир вокруг нас…
Их ребенок и стал в какой-то степени плодом Таниного самолюбия. Но и, безусловно, ее любви.
Говорят, что женщина после родов меняется. Вот так она и меняется: она сливается в один организм с ребенком. И когда ему плохо – ей плохо. Когда ему больно – ей больно. Когда отец пренебрегает им – ей кажется, что пренебрегают и ею тоже. Вместе с ребенком.
Почему?.. Все объясняется довольно просто: женщина наконец просыпается для ответственности. И тогда, прежде инфантильная и в сорок лет, – уже иная теперь, она сначала тихо ждет, когда такая же ответственность раскроется в душе ее супруга, а потом ждет все нетерпеливее и нетерпеливее. Если процесс ожидания затягивается, она начинает требовать. Грозить.
Если в мужчине все-таки проснулся отец вовремя, ни разлюбить его, ни потерять невозможно. Как ни гони его от детей – он не уйдет. А значит, не уйдет и уважение к нему.
Но это было в голове “бедной Тани”, “правильной”.
А в жизни… В общем, случилось-таки в жизни нашей Тани страшное. Отец в Ване никак не желал просыпаться.
Выходя за него десять лет назад, она не обманулась. Чуткий едва ли не по-женски, доверчивый, внимательный ко всем ее способностям и жалобам, к смеху, слезам и талантам, он все эти годы ровно любил Таню. Он любил ее и после родов. Все так же горя, ровно, с завидным постоянством. Но она и представить себе не могла, что он не будет любить когда-нибудь СВОЕГО ЕДИНСТВЕННОГО ребенка.
Нет, это была не нелюбовь. Как можно? Это было просто во всем, что связано с сыном, ежедневное, ежеминутное неучастие. У Тани не укладывалось в голове: ребенку было уже два года, а Ваня не имел потребности целовать его, вставать ночью с постели, когда тот всплакивал. Возвращаясь домой с работы, Ваня всегда уже на пороге целовал жену – но никогда не спрашивал: “Как Алеша?”. Ребенок уже ходил по дому, подходил время от времени и к отцу, еще не разговаривая, но с пониманием глядя, а тот не посадит его на свои колени, не покачает, не посюсюкает, хотя сюсюкал даже с кошкой, не подбросит, хохоча, к потолку. Он был совсем-совсем иным, чем ее, Танин, отец! Пусть и брюзга, но так любивший своих детей: Таню и Максима! Он прочел детям их первые в жизни книжки, когда им было по два-три года! Он сам повел их в школу! Наконец, Танин отец, в отличие от Вани, понимал: сначала научи! А потом только ругай да спрашивай!..
В Ване не присутствовало того тонкого, приятного для многих нормальных мужчин ощущения, что ребенок – часть твоего тела, а уже потихоньку становится и незаменимой частью души. Не злой был Ваня. Мог быть и великодушным, и щедрым. Но как-то вдруг по-другому увидела его Таня: в ее глазах он помельчал. И стал похож на “бабу”, нетерпеливую, не тонкую и капризную.
И тогда постепенно выяснилось, что и Ваня стал с рождением ребенка по-своему прозревать.
Он вдруг увидел все несовершенство Таниной любви к нему, к мужу. Потому что он вдруг увидел, какой может быть человеческая любовь. А она может быть такой, какой она была в Тане к ее ребенку.
Однажды Ваня так и сказал Тане: “Ты меня не любишь. И не любила никогда. Вот ребенка ты любишь!”
Это случилось как-то в мае, когда Алеша упал на нож и глубоко порезался. Истекающего кровью, его отвезли на “скорой” в больницу. Да, они оба тогда: и Таня, и Ваня были насмерть перепуганы и чувствовали себя виноватыми. Но Ваня, в отличие от Тани, головой о стену не бился. А ведь стоило, думала Таня: ОН не досмотрел, потому что его занятия всегда были для Вани важнее ребенка. И то, что случилось, – не случай! Закономерность!..
Бледную, в сером пальто, Таню посадили на машину, но в палату не пустили. Прежде ей надо было сдать какие-то анализы: не заразная ли.
Она вернулась в этот вечер домой окаменевшая, потрясенная. Ваня как любящий муж не ужинал без нее, хотя картошку нажарил сам. Она не могла есть без ребенка. Когда он там, под капельницей, один.
А глупый Ваня взял и сказал: “Ничего! Сейчас посмотрим “Поле чудес” и сразу развеешься!”
Она посмотрела на него, как на человека, который ее оскорбил в ее лучших чувствах! Не иначе. Даже ее скорбь по ребенку – ее лучшие, возвышенные чувства!
Они поспорили и поссорились. И тогда-то он, так и не поужинав, обиженно произнес: “Ты меня никогда не любила!.. Вот ребенка ты любишь!”
Все из детства. Вся наша способность любить. Но если то, как надо любить женщину, может подсказать и пример добрых друзей, и собственный душевный и телесный голод, – тому, как надо любить своего ребенка, могут научить только мать и отец.
Чтобы воспитывать ребенка правильно, надо уметь постоянно ставить себя на его место, уметь видеть его глазами. Но как жить, если ты был в детстве никому не нужным ребенком? Если родители не научили тебя любить даже их самих? И даже брата твоего младшего, всегда разжигая между мальчиками на потеху себе только нездоровую конкуренцию и зависть?
И тогда Таня решила без их помощи разбудить в Ване хотя бы какие-то, забытые им ощущения детства. Напрасно. Он не испытывал никакой благодарности к своим старикам. Говоря попросту, он их не любил. Брата? Тоже.
Тогда она решила испугать Ваню: пусть образумится, пусть вспыхнут в нем отцовские чувства хотя бы из страха, что она и ее ребенок уйдут от него! Он гневно ответил Тане: “Ну и уходи! Если ты меня не любишь, наша совместная жизнь вообще теряет всякий смысл!”
Таким образом, их отношения зашли в тупик.
Они поехали на день рождения к друзьям уже в настроении, близком к разводу.
Обычно улыбчивый, добродушный Ваня ничего не пил, кроме красного вина. И любил дни рождения не ради застолья, а ради встречи с друзьями. А тут напился… Это было похоже на отравление. Зрачки расширены, скулы обтянуты кожей, губы искривлены тревогой. А в глазах и в голове боль.
И Таня испугалась за Ваню. Нет, сначала она испугалась за ребенка: как она его повезет в такую даль, если муж пьян. Потом она испугалась за себя: выдержит ли. А потом и за Ваню: не упал бы, не поранился бы, не потерял бы сознание.
И тут случилось неожиданное. Нет, скорее всего, давно, слишком давно ожидаемое Таней.
Сначала Ваня снял с Тани всю ответственность за себя: “Не боись, Танюшка! Я – мужик бывалый. Дойду! Полный порядок! И вперед!”
Потом, когда сели в электричку, он, словно забыв, сколько лет их сыну, стал его учить: “Если кто пристанет к тебе в детском саду, сынок!.. Ты ему прямо меж глаз!.. Так прямо ему меж глаз! Да!.. И папку зови! Меня то исть! Зови всегда папку!”
Таня не знала: то ли смеяться ей, то ли плакать. Потому что пьяный Ваня, Ваня в первый раз, наверное, в своей жизни, вытащил вдруг из коляски Алешу и деловито посадил его к себе на колени: “Малец!”. Но мало того: “Слушай, Алешка! Давай споем, а!”. И затянул довольному сыну что-то из Макаревича, а потом из задумчивого Гребенщикова.
Он был сейчас таким уверенным в себе, раскрепощенным, добрым, широким даже, хотя и непривычно грубоватым мужиком, каким не бывал вообще никогда при Тане. И отцом, и мужем. Потому что эта семья, если честно, нужна была ему: он то целовал Алешу, то утыкался носом в плечо Танюшки, как когда-то она сама на их далекой уже свадьбе.
А Таня понимала: “Нет, не баба! И не пустой! И не правда, что никого не любит! Все это в нем было всегда. И всегда он был мужиком. Только это было где-то в нем глубоко очень спрятано. И ни мать не вытащила, ни я…”
Но удивительно, что и она в эти два часа испытала что-то, что было ей давно уже неведомо, но что к ней неожиданно вернулось: сладостная и остро ощутимая ответственность за самого Ваню. И все крутилась у нее в голове забытая фраза из “Маленького принца”. Что-то там об ответственности за тех, кого мы приручили. Вот только в сознании Тани она звучала как-то иначе: без ответственности не бывает самой любви. Без ответственности… А она сейчас как-то очень ясно ощущала, что после рождения сына ответственность к ее ребенку почти полностью вытеснила в ней ответственность за мужа.
И ей стало вдруг понятно: чего же она ни делала, чтобы приучить отца к сыну! Она никогда не говорила ребенку: “Пойди к папе, Алеша! И поцелуй его”!
Да, она обязательно скажет это Алеше завтра.
Ирина РЕПЬЕВА