Москва – столица диаспор. или Как не повторить судьбу Франции

Какое место занимает сегодня российская школа и, в частности, национальная школа, в процессе интеграции общества, укрепления государства, формирования единого поликультурного пространства? Об этом и многом другом шла речь на заседании «круглого стола» «Культура мира в России и в Европе: образование в поликультурном обществе», которое прошло в Московском доме национальностей.

Москва давно стала центром, разрабатывающим и внедряющим самые разные модели национальных школ. Когда в 90-х годах руководитель Департамента образования Любовь Кезина пришла к мэру с предложением об открытии таких школ, мэр искренне удивлялся и спрашивал: «Зачем?». В то время советские республики уже отделились от России и развивали собственные системы образования, искореняя русский язык (и советскую школу) и заменяя его исключительно национальными языками, а также курсами национальных литератур, историй и прочих предметов, так что вопрос мэра был непраздным. Любовь Петровна тогда сумела убедить Юрия Михайловича, и в Москве появились первые национальные школы. Нынче в столице работают 73 образовательных учреждения, в которых изучаются язык, культура, история и традиции 21 народа и народностей РФ, СНГ, Балтии: азербайджанского, армянского, бурятского, грузинского, дагестанского, еврейского, китайского, корейского, турецкого, литовского, польского, украинского, цыганского, японского, румынского, татарского и других народов, но, как правило, все эти школы с этнокультурным компонентом. Причем этот компонент может быть монокультурным в школе – грузинской, армянской, татарской, еврейской, где учатся дети одной национальности. Есть школы, в которых в одних и тех же классах учатся дети разных национальностей, но изучают предметы тоже в рамках монокультурного компонента. Кстати, в Москве это очень часто встречающаяся ситуация, например, когда открыли корейскую школу, оказалось, что учиться там хотят многие русские дети. Есть школы (скажем, грузинская или татарская), в которых большинство – русскоязычные ребята, меньшинство – дети другой национальности, поэтому все вместе они изучают предметы по базовому учебному плану, а для изучения предметов этнокультурного компонента формируются учебные и факультативные группы, в том числе и для факультативных занятий. Сегодня в Москве есть и школы с поликультурным компонентом, когда все дети изучают предметы по базовому учебному плану, а потом расходятся по группам для изучения предметов этнокультурного компонента. Есть еще и школы, в которых работают культурно-образовательные центры для детей разных национальностей (польский, дагестанский, украинский и другие), куда съезжаются ребята, не обучающиеся в этих школах. Таким образом, по словам ректора Московского института экономики, политики и права Владимира Новичкова, система образования Москвы охватывает множество этносов, населяющих Российскую Федерацию, учитывает интересы конфессий, это настоятельная необходимость, которая должна осознаваться педагогами. Сегодня это осознание приходит и становится острым после известных событий во Франции, засвидетельствовавших, что даже в таких крупных странах с демократическими традициями не все благополучно в межэтнических взаимоотношениях. Новичков считает, что осмеянная и осужденная нынче общность «советский народ» все же была моделью, в рамках которой воспитывалось уважение к людям разных национальностей, их культурам. Правда, не было стремления глубоко изучать эти культуры, но проблем с их уважением не возникало, потому что на это работали СМИ, культура, искусство, литература, на это работало содержание школьного и вузовского образования. Сегодня, к сожалению, признает Владимир Борисович, мы не можем признать, что с той же интенсивностью в России занимаются этой проблематикой. То, что нынче, по сути дела, закрыт Институт национальных проблем образования, долгие годы работавший при Министерстве образования РФ, тому подтверждение.

Многие годы национальные школы создавались и развивались в Москве, но табу было для одной национальной школы – русской. Это было связано с бытующим мнением, что все-де школы русские и нечего огород городить. То, что русским отказывали в праве на национальную школу, до поры до времени даже чиновники федерального уровня считали правильным, объясняя это нежеланием плодить националистов. Но постепенно эта позиция утрачивала силу, ибо в многонациональный мегаполис, каким стала Москва, стали приезжать семьи с детьми, плохо владеющими русским языком, а он по статусу – язык межнационального общения. В столице стали возникать школы с русским компонентом сначала как реакция на возникающую ситуацию, затем как реакция на развитие систем образования других народов и, наконец, как проявление внутренних закономерностей развития самого русского народа. В этом году в Москве работают уже 23 общеобразовательных учреждения, формирующих систему русского национального воспитания и образования. Этот процесс чрезвычайно важен, ведь сегодня, когда Президент Путин говорит об экспорте российского образования в страны СНГ, возникает вопрос: а какую школу мы станем туда экспортировать? Точно так же, как в столице России работают школы с национальным компонентом, в странах СНГ и даже Балтии должна работать школа с русским этнокомпонентом. Такой подход во многом смягчил бы остроту политической ситуации, связанной с русскими школами на бывшем постсоветском пространстве: дети смогли бы изучать русский язык, русскую литературу, историю, другие предметы и в то же время язык, литературу, историю, традиции той страны, в которой живут. Да и было бы проще поставлять в СНГ и Балтию учебники из России, никто не говорил, что это вмешательство в дела другого государства. Кстати, я обсуждала эту идею с учителями русского языка из Харькова, и мы вместе пришли к выводу, что ее реализация во многом помогла бы сохранить в Украине те русские школы, которые нынче подвергаются, мягко говоря, нажиму местных властей.

Но тут главное – разобраться в тех принципах, на которых должна базироваться система национального образования. Михаил Пономарев, заведующий кафедрой историко-филологического образования Московского института открытого образования, считает, что за 15 прошедших лет сформировалось несколько установок, которые априори признаются верными: мы живем в поликультурном мире, и это наше будущее; угроза поликультурному миру – этнический и межконфессиональный экстремизм; эффективная воспитательная работа с подрастающим поколением способна эту угрозу блокировать. Все это реалии 90-х годов, когда наша страна увлеченно ликвидировала «железный занавес» и открывала мир для себя и себя миру, когда в стране очень много (и по делу!) говорилось об общечеловеческих ценностях, когда глобализация вызывала романтический восторг и казалось, что это дорога в ХХI век. Очень быстро и очень незаметно за последние пять-шесть лет в мире произошли те изменения, которые предстоит осмыслить множеству стран. То, что произошло во Франции, только верхушка айсберга, которую удалось увидеть, но в результате многим стало ясно, что даже те страны, которые привыкли считать себя самыми успешными в мире, переживают кризис идентичности. Пример – Америка, где народ считает себя весьма успешным в цивилизованном мире. По работам американских ученых можно увидеть, насколько драматичны переживания американцев. Для общества переходного типа, по мнению Пономарева, проблемы идентичности увеличиваются в геометрической прогрессии, и, помимо проблемы этнического экстремизма, наиболее серьезной и злободневной сегодня для всех стран и вызывающей многие трудные вопросы, возникает проблема социального заказа на формирование ясной, предельно простой, очерченной, понятной простому человеку картины мира, которая была бы окрашена цветами национальной, языковой и конфессиональной культуры.

Оценивая создание национальной системы в образовании Москвы, Пономарев подчеркивает, что нынче столица становится уже городом не национальностей, а диаспор. Поэтому если в 90-е годы рождение национальных школ было делом нужным и важным, то сегодня возникает вопрос: а какова будет роль национальных школ в городе диаспор, не станут ли они сосредоточием моноэтнической культуры, моноконфессиональной образовательной среды? Пономарев считает, что все эти опасности могут возникнуть, поскольку никто не может гарантировать полную этническую чистоту национальной школы. Это еще проблема и географической привязки диаспор, ведь сегодняшняя карта Москвы уже имеет границы диаспор, и это становится гораздо большей головной болью, чем проблема экстремизма. Проблема экстремизма в конце концов может уйти, но вот проблема диаспор останется, поскольку она более глубока. Поэтому здесь, считает Пономарев, важно не только блокировать экстремистские формы (ксенофобии, антисемитизма, национализма и так далее), но и научиться отвечать на вопрос: как жить в этих новых условиях, если мы признаем, что все люди разные и никогда не будут одинаковыми?

В какой-то мере ответ на этот вопрос дает Игорь Следзевский, руководитель Центра цивилизационных и региональных исследований РАН. Он полагает, что в 90-е годы ошибкой было то, что на волне веры в безбрежные возможности демократии и демократического общества наше педагогическое сообщество некритично восприняло идеальную модель гражданского образования как сугубо правового, выстроенного исключительно на равенстве всех перед законом. При этом не учитывалась специфика российского общества, построенного на серьезных и глубоких культурных различиях людей, на огромной роли культурной и часто этнической идентичности, смешении понятий национального и этнического. Сегодня налицо другая крайность. Как отмечает Игорь Васильевич, мы имеем дело с явной идеализацией поликультурного образования, с представлением о том, что существует некая абсолютная толерантность, не имеющая никаких пределов и ограничений, идеальная культурная идентичность, опираясь на которую, можно решить разом все проблемы и социокультурные конфликты. Эта модель абсолютно необходима, поскольку очерчивает эвристические, концептуальные возможности образования, прокладывает пути реализации, помогает понять ценностное значение поликультурности в современном обществе, но она иногда воспринимается как руководящий принцип. При этом ценностью гражданского воспитания вообще и, в частности в России, начинают считать ценность культурных различий. В обществе подчас думают, говорит Следзевский, что культурный плюрализм может сам по себе сделать пространство социально бесконфликтным и заменить в этом смысле гражданское единство равенством всех граждан независимо от их культурных, национальных, конфессиональных и прочих различий, существования общегражданских российских традиций. Это рождает определенное недопонимание и создает определенные риски. При этом не учитывается, что в других странах произошла эволюция и из простого признания важности другого, уважительного отношения к другому выросла политическая доктрина, которая настаивает на том, что традиционная гражданская политика – политика распределения ресурсов в целях уменьшения социальных различий, создания благоприятных условий для большинства граждан – должна быть заменена так называемой культурной политикой признания, предоставления отдельным культурным группам и прежде всего меньшинствам особых привилегий, особых прав, которые выделяют эти группы по сравнению с большинством. В определенной степени эта политика нарушает общегражданский принцип равенства всех граждан перед законом независимо от их культурных различий. Еще один риск, по мнению Игоря Васильевича, в том, что принцип политической корректности превращается в некий священный закон, который ни в коем случае не может нарушаться, поэтому реально существующие различия далеко не всегда имеют толерантный характер и в реальности часто становятся причиной серьезных конфликтов. Следзевский считает, что погромы во французских предместьях не просто восстание маргиналов, подростков, плохо включенных во французскую жизнь, это яркое свидетельство появления двух Франций, которые находятся в конфликте. Одна – основана на ценностях и традициях общегражданских, другая – на традициях другой культуры. Во Франции разрушилось поле единой гражданской культуры, которая до поры до времени соединяла разные этнические группы, но пришла в многоплановый, обостряющийся кризис, и теперь возникает угроза превращения Европы в пограничную цивилизацию, распада единого пространства, появления Европы арабской, мусульманской, христианской и прочих. Как будут складываться отношения этих глобальных общностей внутри самой Европы, неизвестно никому. Как будет развиваться образование, тоже пока не ясно. Поэтому национальная школа, которая создается в Москве, как ни странно, может стать прообразом той скрепы культурного многообразия, которая не даст нашему государству разделиться, распасться. Таким образом, можно предположить, что в области национального образования российская школа наконец будет признана высшей ценностью государства, и результаты ее деятельности будут оценены серьезно и по достоинству.