Москва – иное

Екатерина ВАРКАН родилась в Москве, окончила факультет журналистики Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова.Член Союза кинематографистов России (Гильдия киноведов и кинокритиков), член русского ПЕН-центра.Автор книги «Свидетель судеб роковых», а также серии публикаций, посвященных пушкинской поре. Лауреат Горьковской премии в номинации «Несвоевременные мысли» за эссе о литературной жизни XIX века: «Рукописи не горят», «Раскрылся пол, и вы оттуда, или Сон в руку», «Не трогайте руками декабристов, или Задачка перемещающихся тел». Живет в Москве.

В​от Петербург. Полное собрание избранного. Бледны, чисты и романтичны лица стариков.Странна и драматична их блокадная привычка к употреблению обгоревших спичек второй раз. Сквозные парадные и непременная надпись на дверях: «Берегите тепло».И вода. Она течет, оказывается.Канавки, переходящие в каналы, увенчанные мостами, что вымощены проспектами.    И как бы сплетены воедино Зимний дворец и Летний сад. Михайловский садик и Сенат.И бронзовый Петр с бронзовым Николаем. И чистые каменные набережные.    Впрочем, высокий стиль вернее укоротить ножницами до «колодца».Москва – иное.Москва, конечно, красавица распущенная. Распущенная, будто тесто перед выпечкой. Уже чуть перезревшая, конечно, почему и весьма теплая девица. И она еще и круглая. (Это приметили многие архитекторы. Даже будто угловатые их постройки в ней округлые и гладкие строения. Завитки ее затейливы и кучерявы.) И конечно, она с фантазией.Кривенькие улочки Москвы (по которым катиться только) путаны, но очевидны. Такие проходы между сундуками в древний чулан. Каждый школьник знает – там-то и запрятаны истинные сокровища. (Недаром же в стародавние времена часовни над иконами называли «деревянными чуланами».) И как по кругу, блуждая, всегда находишь себя (находишься?) в таком потаенном чулане. Но все ж еще и еще  плутать в московских закоулках – не скажем сознания, но сомнительной красоты.В этой сомнительности не вдруг вылупляются (облупляются?) натурально настоящие мотивы. Вот, говорят, на углу некоего переулка (Плотницкого, например) фасад одного из известных легконравием домов поддерживают усердные помощники Кариатид, они же почетнейшие граждане России. «Говорят» – в том смысле, что почтеннейшие граждане и вправду имеются. А «говорят» – в том смысле, кто именно имеется наглядно прорисованным. В молодости склонный к шалостям граф Толстой имеет все права поместиться на фасаде. Но вовсе не в возрасте бородатого Нептуна, коего можно ныне в нем признать. Пушкин годится, конечно, на любую стену, как всякий Аполлон. Не классичностью лица вовсе, но живостью прически. Но только Гоголь, конечно, всегда и везде узнаваем. Хо-о-орошая компания. И Москва – к лицу этой группе (или уже – к лику?). Стоят они вместе, притепленные к легким дамочкам, на самом краю карниза аккуратно.Как если бы замерли восхищенно по-над водой на кромке острова. Какого?  Не так много в Москве и островов. Пронзительные чайки покрикивают здесь только парким летом, свистят над липкой гладью да длинными выхоленными газонами. Но это в тот час. А сей час – лишь обесснеженный ветром лед. И в выхолощенной этой красоте ворона по стеклянному льду, дивясь, будто в зеркале, отраженному эффекту собственного лица, следует гоголем. (Опять про Гоголя. Что такое? Но какой же Гоголь здесь? Он привычно помещается только в первом Риме.) Если правда, что некоторые вороньи экземпляры проживают по три сотни лет, то именно она, та, что гоголем, помнит шаловливого мальчика Петю, что запускал здесь по течению свой ботик, но чаще бегал так же по кромке и пугал именно ее радостно палкой.  Никто ее нынче не пугает. Скучно. Ворона наблюдает историческое величие свое в ледяной прозрачности и для верности тычет в него любознательным клювом. Огромные пузыри замерзшего воздуха от ударов лопаются под корявыми лапками. А воздушные шарики, все поднимаясь, зябко вытекают из глуби воды. Интересно же…Тук-тук. Звонко – на морозе эхом отражается ее фальшивый (неисторический?) эксперимент. Тук-тук. В ритм ей позванивает, отзываясь, флюгерок на узорчато-изразцовой Мостовой башне с прорезанными в нем циферками – 1679.   Вот даже Воскресенские ворота у Иверской часовни выстроены были только через год. Хотя они, верно, постаре будут. Но тот час они звались Львиными, Триумфальными и много как еще. И были, конечно, не так красивы. Воскресенские ворота (или Иверские?) – просто пряный пряник. Тут и рядом  все прекрасно – и флюгерки, и звездочки, и красные стены, и башни с высокими уже шатрами, и цветастые маковки по ту сторону рябьристой площади. Вот только Неглинку запрятать бы обратно в трубу… И спокойненько, не торопясь, распростившись с Москвой, выезжать, как бывалочи, в Петербург, тот самый. Благословясь.