Морозко и Летавица. или Почему Дед Мороз одинок

А ведь Дед Мороз, дорогие мои, не всегда был старцем белобородым да важным. Потому как ни люди, ни даже волшебники стариками не рождаются и круг жизни – он для всех един. Так было, так есть и да пребудет так во веки веков. И Мороз Иваныч, царь лесной, повелитель буранов и метелей, когда-то был юным безусым Морозко, играл в ледяные городки с духом стужи Трескуном да с зайцами-беляками взапуски бегал. В один из тех далеких и беззаботных дней с ним и приключилось то, что приключилось…

у, Трескун, сейчас ты у меня получишь, – от досады у Морозко побелели щеки, в другое время румяные, как наливные яблочки. – Тебе родители велели мне служить, а не пакостить!

Упреки вперемежку с увесистыми снежками сыпались на Трескуна, как горох из поспевшего стручка: несчастный коротышка еле успевал уворачиваться.

ФЬЮТЬ! Очередной снаряд пролетел в вершке от его левого уха. БАМ! На этот раз Морозко не промахнулся.

– А чего сразу я?! Ну что за жисть: чуть что – так сразу Трескун! – жалобно бубнил несчастный, потирая стремительно распухающее ухо. Уже битый час гонял его Морозко по лесной поляне, и конца этой муке не было.

– А кто?! – ярился Морозко. – Кто стянул серебряный лук, что мне папенька на прошлый Перунов день подарил? А с ним и стрелу единственную серебряную заговоренную? Тоже не ты? А кто? Может, Доля и Недоля?

При этих словах Трескун от ужаса даже о зашибленном ухе позабыл. Громко икнул да так и сел прямо в глубокий снег.

– Чур тебя, чур! – замахал на мальчишку руками. – Ты кого это всуе поминаешь, несчастный?!

– Куда стрела упала? – грозно сдвинул брови Морозко.

– Т-т-туда, – не зная, куда деваться от стыда, пролепетал Трескун и закивал в сторону Зачарованного леса.

Морозко резко повернулся на пятках, бросив через плечо:

– Передай маменьке с папенькой, чтобы к ужину не ждали.

– Да ты что, родненький, не губи! Ведь ежели хозяева узнают, что я тебя одного в Зачарованный лес отпустил, они из меня к этому ужину холодный суп сварят!

Морозко, не оборачиваясь и не замедляя шаг, помахал рукой, мол, туда тебе и дорога – в окрошку прямой наводкой. Трескун тяжело вздохнул и, заохав, поплелся следом. Гнева хозяев – красавицы Зимы и северного ветра Борея – Трескун боялся куда больше, чем неведомых ужасов Зачарованного леса.

* * *

Ледяной дух Трескун появился в доме Зимы и Борея задолго до рождения Морозко. Летом он сладко спал – не добудишься, но с первыми холодами приходил в силу и начинал службу: скакал по полям, по лесам так, что земля и деревья трещали от холода, дул в огромные кулаки, нагоняя стужу своим ледяным дыханием. Работенка непыльная, а в народе – почет и уважение. Недаром в честь него, Трескуна, холода прозвали трескучими. А когда появился Морозко, хозяева за верность доверили Трескуну пригляд за единственным наследником, а потом и его воспитание. Ну, воспитатель из коротышки Трескуна вышел, прямо скажем, неважнецкий, а вот слуга и товарищ по шалостям да проказам – хоть куда. И как все хорошо было! До того рокового дня, когда увидел Трескун волшебный серебряный лук, что подарил Морозко северный ветер Борей, в сыне души не чаявший. Лишь один раз можешь пустить из него стрелу, но где она упадет, там и ответ на самый важный твой вопрос сыщется. Потому торопиться нельзя, ведь проще простого продешевить, истратив свой единственный шанс на какой-нибудь пустяк. И не то чтобы у ледяного духа были какие-то сокровенные неразрешимые вопросы, не то чтобы мучили его неразгаданные секреты мироздания, но руки к серебряной диковинке, выкованной, по слухам, самим богом-кузнецом Сварогом, так и тянулись. Уж он и бил себя по рукам, даже связывать кулачищи пытался, а все впустую: приманил его этот проклятый лук, и все тут. И вот вчера не выдержал. Пока Морозко не видел, тихонько вынес диковину из хозяйского терема и со всех ног, не разбирая пути, помчался на дальнюю поляну, что отделяла их Заповедный лес от леса Зачарованного. Опомнился только тогда, когда пронзительно и чисто запела волшебная тетива. Стремительной молнией взвилась стрела, лишь на мгновение блеснула в сумрачном небе и пала в самую гущу Зачарованного леса, куда даже духам и волшебникам ходу нет…

Лес как лес. Ничего особенного. Так же постанывают в вышине сосны да ели, так же скрипит под ногами нетронутый снег. А что птиц не слышно, так какие же зимой птицы? И отчего мать с отцом с пеленок его этими пределами стращали? Уже битый час кружил Морозко по Зачарованному лесу. Смутно понимал, что легче сыскать иголку в стоге сена, чем одинокую стрелу в чаще, но шага упрямо не сбавлял. Позади слышалось виноватое бормотание Трескуна. «Ничего, пусть себе казнится, ему полезно», – Морозко все еще сердился на старика, но все же радовался, что тот не отстал по дороге. Как ни крути, места незнакомые, а Трескун хоть злодей и предатель, да все ж родная душа.

…Избушка выросла как из-под земли. Морозко мог поклясться, что еще мгновение назад на этом месте ничего не было. Ладненькая такая избушечка, крепенькая. Только вот выстроена диковинно, полосато: бревнышко светлое, еловое, бревнышко темное, ореховое, бревнышко светлое, бревнышко темное. Крохотное окошко сочило ровный теплый свет.

– Хозяин, вернемся, – взвыл от ужаса Трескун. – Недоброе это место, поверь старику.

Но Морозко будто какая невидимая сила тянула в дом. Не раздумывая, толкнул дверь – она гостеприимно поддалась – и шагнул внутрь. Посреди горницы, оказавшейся неожиданно большой и гулкой, сидели две молодые пряхи, похожие друг на друга как две капли воды. Только у одной коса была белая как снег, а у другой – черная как вороново крыло. Кроме мерно жужжащих прялок, ничего больше в горнице не было. Морозко заозирался в поисках лучины или свечи, но так и не понял, откуда льется ровный свет.

– Проходи, мой мальчик, мы уж тебя заждались, – ласково улыбнулась белокурая пряха и нежно поманила гостя рукой. – Ты никак за стрелой своей пришел?

Морозко лишь сглотнул да часто-часто закивал.

– Ну так забирай ее. Нам она без надобности, – голос черноволосой сестры был не по-девичьи низок, хрипловат, а взгляд колюч и недобр.

В этот момент дверь снова хлопнула, и на пороге появился Трескун. Лишь взглянув на прях, он судорожно всхлипнул и повалился на колени.

– Доля и Недоля, Доля и Недоля, – только и смог вымолвить.

– Не обращай на него внимания, мальчик мой, – улыбнулась златовласая Доля. – Старики суеверны и болтают невесть что. Прозвали наш лес Зачарованным, обходят его за три версты, детей нами пугают. Дошло до того, что с сестрицами Правдой и Кривдой нас породнили. А мы всего лишь небесные пряхи судьбы. Зла никому не чиним. Просто прядем нити жизней. Судьбы людей, волшебников и даже бессмертных богов – все они в наших руках.

Только тут заметил Морозко, что пальцы сестер ни на мгновение не прекращают свой бесконечный магический танец. Но если из-под рук Доли нить выходила ровная, светлая, крепкая, то у Недоли все получалось неровно, криво, остисто.

Доля перехватила взгляд гостя:

– Что поделать, кому-то предначертана жизнь счастливая, спокойная, удачливая. Другим не повезло: Недоля пряха никудышная и этого не скрывает…

– Хватит болтать, – вспылила черная Недоля. – Стрела, хоть и пустил ее этот недотепа Трескун, все равно твоя, Морозко. И угодила она прямиком в мою прялку. Так что ничего хорошего обещать тебе не могу. Суженой твоей станет однажды Летавица – девушка-звезда, существо нежное, грубого слова не терпящее. Недолго вы будете вместе: вновь взойдет она на небо, оставив тебя в одиночестве. И будешь ты всю жизнь скитаться по свету, не зная ни покоя, ни любви, во власти тоски и больных воспоминаний. Я все сказала. Ступай, Морозко, я тебя не задерживаю.

– Уж больно ты шустра, Недоля! – властно прикрикнула на нее сестра. – Стрела хоть и попала в твою прялку, но и мою на лету оцарапала, так что и мне есть что сказать. Пойдет за тебя Летавица, девушка-звезда, красавица, каких свет не видывал. И если сможешь усмирить себя – останется она с тобой на земле. Но даже если уйдет в небо – всегда будет освещать твой путь, не позволяя сбиться с единственно верной дороги. Ты действительно будешь много странствовать, но вовсе не в тоске и печали: каждый год люди по всей земле будут ждать тебя, звать и надеяться. Ты станешь великим волшебником, способным исполнять самые заветные, самые смелые человеческие желания. Бездонны будут сундуки, откуда станешь черпать ты дары для всех и для каждого. Я все сказала. Ступай, Морозко!

В тот же миг свет померк, а когда вспыхнул вновь, Морозко лежал ничком на ступенях родного терема. Рядом суетился Трескун:

– Ну вот, нашлась твоя стрела. А ты все: «Трескун! Трескун!» Чуть не зашиб, право…

С того дня сам не свой стал Морозко. Выпросил у отца, грозного северного ветра, ледяные сани. Взмыли в небо Декабрь, Январь и Февраль, три белоснежных, стремительных, как мысль, коня, чьи алмазные копыта никогда не знали земли, и понеслись за ними волшебные сани. Долго странствовал Морозко по миру. Из мальчишки долговязого да неловкого превратился в добра молодца, красавца статного, могучего. Много диковинного перевидал. В далекой пряной Индии гостил у многорукого бога Шивы, а в шелковом Китае впряг в сани красного дракона. Пролетая как-то над знойной пустыней, решил позабавиться: хлопнул в ладоши, и над песчаными барханами закружился белый снег. На изумрудных берегах Ирландии Морозко помирил двух фей, поссорившихся из-за цветка папоротника. В благодарность феи устроили в честь доброго гостя пир на весь мир. Всю ночь поили его прозрачной росой, угощали душистым нектаром, водили хороводы в призрачном лунном свете. А когда забрезжил рассвет, понял Морозко, что пора ему возвращаться домой. И как ни уговаривали его феи остаться, лишь головой качал: уж больно соскучился по родному лесу, по соснам корабельным, по морозам трескучим, по матушке Зиме да по батюшке северному ветру Борею. По старику Трескуну – и по тому соскучился! Про волшебные предсказания он с каждым днем вспоминал все реже. И в какой-то момент ему даже стало казаться, что все это – и избушка из еловых и ореховых бревен, и мерное жужжание прялок, и нити судеб, скользящие под пальцами Доли и Недоли, – ему только приснилось. Весело стегнул Морозко коней, взлетел под облака. А когда опустился на знакомую заснеженную поляну, откуда до родных ворот рукой подать, не смог сдержать удивленного возгласа: рядом с ним в санях сидела дева красоты невиданной – лицо белое, как мрамор, глаза небесно-голубые, а волосы жидким золотом по плечам льются.

– Ну здравствуй, суженый мой, – заговорила, будто капель зазвенела. – Принимай гостью дорогую!

Она! Летавица!

С тех пор как северный ветер Борей брал в жены красавицу Зиму, не видал Заповедный лес такой пышной свадьбы. Бочонков с хмельным медом и брагой никто не считал. Наверное, хватило бы их, чтобы свирепую Пучай-реку затушить. Душистых хлебов да караваев было, что звезд на небе. Белые лебеди сами вспархивали на стол да так и застывали, запеченные с яблоками. Гулял лес, веселился, молодых славил. Домовые плясали с ведьмами, Лешие с Кикиморами. Трескун разошелся не на шутку и щипал русалок за упругие бока.

Но ничего вокруг себя не видели и не слышали Морозко и Летавица. Далеким, едва различимым гулом долетали до них славословия пирующих. Друг на друга глядели и наглядеться не могли. От восторга перехватывало дыхание. И сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди от счастья непомерного.

– Ты всегда будешь рядом?

– Всегда!

– И никогда не оставишь меня?

– Я буду рядом, покуда ты сам будешь этого желать.

– И не разлюбишь?

– Покуда горит в небе хоть одна звезда.

– Ты моя навеки?

– На веки вечные.

Тут-то бы и расстаться нам с Морозко и его суженой, уверившись, что и по сей день живут они в мире да согласии. Что за давностью времен сошли на нет предсказания Доли и Недоли. Увы, ни человек, ни волшебник не в силах спорить с небесными пряхами…

…Уже трижды ложился на землю снег и трижды исходил, трижды затихал лес в зимнем молчании и трижды воскресал навстречу весне, а Морозко все наслаждался любовью своей молодой жены. А на четвертый год вдруг защемило сердце: вновь захотелось взойти в небесные сани и помчаться над землей, нахлестывая китайского дракона. И снова пировать с заморскими феями, чтобы одна сладко шептала в левое ухо, а другая – в правое. Помрачнел Морозко, надолго стал уходить один в самую глухую чащу. Там ложился ничком в снег и корил себя и горько упрекал. Но не исчезала, а еще пуще разгоралась в сердце тоска по далеким землям, по вольной воле, по ушедшей свободе. Глядя на мужа, побледнела Летавица, осунулась, но ни слова не проронила. И вот однажды не выдержал Морозко. Набросился на жену:

– Ты отчего это все молчишь да молчишь? Может, и не любишь меня больше?

– Люблю, Морозко, пуще прежнего люблю.

– Нет, Летавица, не любишь. По глазам вижу – не любишь. Молчи! Не перебивай! Насильно мил не будешь – понимаю. Что ж, не буду тебя неволить. Сам уйду, пока не прогнала. Потом еще вспомнишь, пожалеешь, да поздно будет. Ау! Где мой Морозко? А нет Морозко. Сама ведь за порог выставила, – он уже и сам не понимал, что говорит. С каждым словом горячая волна злого яростного счастья обдавала его с головы до ног. Свободен! Он снова свободен! И никто ему теперь не указ! Он вновь может идти, куда пожелает и с кем пожелает, и ничей грустный взгляд не будет больше преследовать его черной птицей укора. Ведь это что же такое, кто же стерпит – запереть добра молодца в четырех стенах, привязать его к бабьей юбке, ни шагу на сторону ступить! Распахнул дверь, задыхаясь от ледяного восторга.

– Морозко!

– Ну что тебе еще?

– Я всегда буду с тобой, Морозко, как и обещала. Куда бы ты ни шел, подними глаза к небу – то моя любовь освещает твой путь. А захочешь, чтобы вернулась, так это проще простого. Сделай так, чтобы покинуло землю горе, а все люди были счастливы. Исполняй их самые заветные желания, дари им то, что будут они просить. И тогда мы снова будем вместе. Ты могучий волшебник, Морозко, у тебя получится…

Не обманула Морозко небесная пряха Доля. Он стал великим волшебником. Бездонны его сундуки, откуда черпает он дары для всех и для каждого. Вот уже сотни лет бродит он со своим другом Трескуном по свету, и люди по всей земле ждут его, зовут и надеются, что не пройдет он в праздник мимо их окон, непременно заглянет. Давно поседела борода, и теперь уж он не пылкий яростный Морозко, а мудрый неспешный Дед Мороз. Но не устает он исполнять самые заветные, самые смелые человеческие желания. Потому что верит: если все люди будут счастливы, вернется к нему его Летавица.