Монолог о любви. Я так думаю

​- Теперь я могу вам это рассказать. Уже полгода прошло, да и выпустились мы. Не знаю, встречу я еще вас или нет. Да и если встречу, так ли мы будем близки, чтобы я с вами мог об этом говорить.

…Я ведь тогда влюбился в нее. В общем-то, влюбился в образ. Именно в то, какой она была там, на сцене – у вас, в главной роли. Забавно и неправильно это, но, может, мы всегда и влюбляемся  в образ? Потом мучительно подшиваем под него живого человека, а он не вписывается в эту оболочку, выпирает из нее всеми углами, мы мучаемся и приучаемся любить то, что есть, а не то, что нам почудилось в то самое первое мгновение, ту грезу, которой никогда не существовало, которой никогда не будет существовать и которая все-таки самое дорогое из того, что есть у нас на этом свете, в этой маленькой и жалкой, но великой своими иллюзиями земной жизни…Я следовал за ней по пятам. Так продолжалось всю осень. Признавался в любви, писал письма, отправлял стихи, назначал бессмысленные свидания. Наверное, смысл их был в том, чтобы увидеть, как она быстрой походкой удаляется от меня, растворяясь белым плащом в осенних листьях, бьющих в глаза своей яркостью, скрывающих ее от меня, берегущих ее недоступность. Точно так же она уходила там – у вас, на сцене. Мне и надо-то было – не обладать ею, не целовать, не обнимать ее,  а чтобы она вот так уходила, уходила, взволнованная и отказавшая, уходила и терялась в пейзаже, а потом гас прожектор и наступала полная темнота…На последнем нашем несвидании я подарил ей воздушного змея. Обрыскал все магазины, чтобы найти его в ноябре. На меня смотрели с недоумением и отправляли дальше. В этих поисках я сам уже, верно, напоминал змея, хозяин которого не удержал в руках веревку, и змей упорхнул от него, а теперь мается неприкаянный, утыкаясь то в крону дерева, то в облупившуюся стену дома…Я безуспешно пытался спрятать змея за спину – он выпирал из-за меня то одним, то другим углом. Она, ловя на себе свет прожектора, приближалась ко мне все в том же плаще, только почему-то еще пила при этом сквозь трубочку какой-то йогурт из картонной коробки,  потом она все не знала, куда деть ее, пустую, и мяла, мяла в своих руках… Змей не взлетел, а только перешел из моих рук в ее, и тут наши руки единственный раз за все наши встречи соприкоснулись  на его стальном змеином теле…А потом, когда был Последний звонок, вы решили в конце его запустить в небо змея. Как вы угадали? Может, это работает и в обратную сторону? Ну когда придумываешь образ? Может быть, он уже существует в жизни,  только где-то не здесь, за углом или на другом конце земного шара, а мы просто на мгновение видим его,  как при вспышке яркого света, видим существующее, но обреченное быть неизведанным для нас?..И она принесла вам того самого, нашего, змея. И он было улетел в небо, натянул нитку, попытался вырваться от нас – непутевых его земных хозяев,  но в последнее мгновение зацепился за ветви дерева, что растет над самой оградой школы. И как ни пытались мы снять его оттуда, ничего не вышло. А она стояла и смотрела на это запутавшееся существо, только что, недавно бывшее ее собственностью, ее принадлежностью и вот навсегда упорхнувшее от нее, оставшееся здесь – в ее детстве, в ее прошлом…И вот этот змей так и распят теперь над нами, надо мной и над нею, и над любовью, которая никуда не исчезает, остается в крови, в дыхании, в составе души. Сквозь нее прорастают листья, по ней хлещет дождь, ее укрывает снег. А ее потрепанные выцветшие крылья полощутся по ветру, ожесточенно и смиренно надеясь на что-то,  возможно, на чудо…