Монастырское воспитание – экстремальный опыт моей жизни. Руперт ЭВЕРЕТТ

Пожалуй, самый многострадальный проект нашего кино – 7-серийный телефильм Сергея Бондарчука «Тихий Дон» – вызвал множество противоречивых откликов как со стороны высоколобых критиков, так и среди простых зрителей. Снятый 15 лет назад на деньги иностранных инвесторов и в расчете на мировой прокат, он был немыслим без участия раскрученных западных звезд типа Дельфин Форест, Мюрей Абрахам… Однако главной приманкой для зрителей должен был стать культовый кинолюбовник Руперт Эверетт, на чьи плечи легла ответственность за центральный шолоховский персонаж – Григория Мелехова. Самая востребованная звезда Великобритании, он в основном специализируется на ролях потомственных аристократов. Даже скандальная слава бунтаря, которая следует за актером по пятам, никак не вредит его «монархической» карьере. Сейчас на счету Эверетта 40 киноролей, среди которых «друг» в «Свадьбе лучшего друга» (с Джулией Робертс и Кэмерон Диаз), Кристофер Марлоу во «Влюбленном Шекспире» (с Гвинет Пэлтроу), Оберон во «Сне в летнюю ночь» (с Мишель Пфайфер)… Сейчас Эверетт живет в Нью-Йорке. Перестав бунтовать и эпатировать публику, он ведет буржуазный образ жизни и души не чает в преданнейшем друге – огромном лабрадоре по имени Моу. Нашему корреспонденту удалось побеседовать со знаменитым актером во время одного из его приездов в Москву, и начали мы, естественно, с фильма Бондарчука.

– Господин Эверетт, чем вам запомнилась работа над «Тихим Доном»?

– Когда я получил это предложение из далекой России, то поначалу очень удивился. Мне казалось, я совершенно не подхожу для роли лихого донского казака Мелехова. У нас с ним нет ничего общего. Я был, вероятно, самым странным выбором для «Тихого Дона». Понимаю, что эта роль – мечта любого русского актера, но для меня она была кошмаром. Прочитав роман, причем не один раз, я все равно не знал, как подступиться к этому образу. Но сниматься все же согласился, и поездка в Россию стала поворотной в моей судьбе. Шел 1991 год. Советская эпоха уходила, уступая место непонятно пока чему. В Москве были серьезные трудности с ресторанами, а ночных клубов вообще не было. Светская жизнь в вашей столице находилась еще в зачаточном состоянии. Но я замечательно проводил время, общаясь с Сергеем Бондарчуком и его женой. Бондарчук был чрезвычайной личностью, очень темпераментным человеком. Он мог быть и невероятно обаятельным, и очень жестким, даже невежливым. Но мне нравилось все: и работать на «Мосфильме», и жить в московской квартире. С тех пор у меня здесь осталось много друзей, которых я время от времени навещаю, а они ездят в гости ко мне в Нью-Йорк.

– А были какие-то неприятные моменты?

– Было все: и смешное, и горькое. Помню, когда мы ехали на поезде, который так прямо и назывался «Тихий Дон», в вагоне-ресторане нам подавала остывший обед странная женщина. У нее не хватало нескольких передних зубов, зато был длинный маникюр ногтей. На юге России, где проходила часть съемок, меня поселили в домике одной женщины. По вечерам туда сходились со всей округи старики с железными зубами посмотреть, по их утверждениям, на живого Григория Мелехова. Ни в одной стране мира я не видел таких разудалых пьянок… Я был в восторге!

– По-вашему, «Тихий Дон» как проект удался?

– По-моему, фильм у Бондарчука получился интересным. Как телесериал, так и версия для большого кино. Проблема в том, съемки велись на деньги итальянского продюсера Виченцо Рисполи, который впоследствии объявил свою фирму банкротом. Рисполи занимался строительством в Неаполе, и вся затея с фильмом была, очевидно, отмыванием денег. Очень жаль, но ничего с этим не поделаешь. Я бы сам с удовольствием посмотрел фильм, потому что очень странное ощущение – год снимался, а потом все исчезло. Весь материал был арестован банком и положен в сейф. Жаль, что итальянцы столько лет его не выпускали. За это время он уже успел бы заработать в мировом прокате огромные деньги. Но, с другой стороны, может быть, «Тихий Дон» Бондарчука, как хорошее вино, стал только лучше от 15-летней выдержки? Думаю, он сейчас будет смотреться еще интересней, чем тогда.

Хотя я сочинил и выпустил в свет несколько своих романов, но не считаю себя литературным человеком и не очень люблю читать. Россию я узнавал не по книгам, и ваша страна произвела на меня удивительное впечатление. Правда, когда я вернулся домой, казалось, моя печень просто отмерла, а похмельный синдром преследовал, наверное, с полгода. Сейчас у вас все по-другому…

– В позапрошлом году на экраны вышел фильм «Иная лояльность», где вы в дуэте с Шарон Стоун сыграли агента КГБ. Прототипом героя послужил Ким Филби, один из самых знаменитых британских шпионов, когда-либо работавших на русскую разведку. Чем вас опять зацепила «русская тема»?

– Этот фильм о любви и преданности. Мой герой влюблен в коммунизм. Но когда он приезжает в Россию, то выясняется, что это была всего лишь иллюзия. А героиня Шарон Стоун влюблена в человека, которого, ей кажется, она хорошо знает. Но для нее он также оказался миражом. Образ шпиона – это отличный материал для актера. Ведь он живет двойной жизнью. А именно в этом как раз и заключается суть актерской игры. Поэтому я считаю шпионов потрясающими актерами. Я понятия не имею, действительно ли мой герой верил в то, что делал, но в этом фильме он невероятно романтичен и благороден. Съемки проходили в пяти частях света, однако только в России удача постоянно нам сопутствовала, и погода в Москве стояла чудная. Хотя у нас не было ни денег, ни поддержки, ни налаженной инфраструктуры. Но нам здесь было хорошо.

– Как на вас повлиял тот факт, что в семилетнем возрасте ваши преуспевающие родители отдали вас в закрытый колледж для мальчиков при Ордене монахов-бенедиктинцев?

– Монастырское воспитание считаю экстремальным опытом в моей жизни. Мне тогда приходилось нелегко. Но теперь, по прошествии стольких лет, мое мнение на этот счет изменилось, сама идея стала нравиться, и теперь я рад, что получил энергичное, жесткое религиозное образование. Я стал по-настоящему верующим человеком. Там у нас был любительский театр, к которому я сильно пристрастился. Первым фильмом в моей жизни стал мультик «Белоснежка и семь гномов», который просто перевернул мою душу. Ну, а когда посмотрел «Мэри Поппинс», то твердо решил стать актером. В сущности, монахи – довольно симпатичные ребята, но мне с ними было не по пути.

– Что для вас труднее, заставить зрителей смеяться или плакать?

– В кино мне легче удаются драматические роли, потому что вы в руках монтажера и одному богу известно, какой ритм он задаст повествованию на экране. А вот в театре легче развеселить, ведь там актер держит с залом непосредственный контакт. С самого начала за мною в кино закрепилось драматическое амплуа, а мне так хотелось играть в комедии. Но когда я, наконец, преодолел сопротивление собственного имиджа и стал играть комедийные роли, мне перестали предлагать драму. Возможно, что теперь я окончательно превратился в комедианта.

– Когда вам было тяжелее в профессии: в начале карьеры или сейчас?

– Вначале я даже по ночам не спал, волновался и старался вложить в свою игру как можно больше энергии. Сверх всякой меры. Но со временем стал опытнее, многое понял, и мои взгляды на профессию сильно изменились. Позволю себе сравнение с представительницами древнейшей профессии. Когда «ночная бабочка» первый раз выходит на панель, она, наверное, обмирает от волнения. А через неделю уже привычна и безразлична ко всему. Энергия самоотдачи уже не та. Жаль, что в той школе драматических искусств, которую я заканчивал, мы не изучали Станиславского, и его нашумевшего метода у нас в программе не было. Так что об этом великом русском режиссере знаю только понаслышке.

Мне нравятся фильмы испанского режиссера Педро Альмодовара. Он поступает как настоящий художник, рассказывая миру прежде всего о своей стране. Ко всем своим персонажам, как положительным, так и отрицательным, Альмодовар испытывает огромную нежность и любовь. Мне думается, именно в этом таится красота его фильмов.

– Кого бы вы еще хотели сыграть?

– Да мало ли кого. Например, Марлен Дитрих. В современном кино появилось много мужественных, но при этом обворожительных героинь. Это показывает, что на рубеже тысячелетия баланс между сильным и слабым полами изменился. Целеустремленные женщины уже не сидят дома, воспитывая детей и готовя на кухне обеды. Но я ни за что не хотел бы сыграть человека, который отчаянно придается насилию. Любое проявление жестокости – отвратительно, и чуждо моей душе. Так что даже чисто профессионально я бы не смог это сыграть.