Мне по-прежнему все интересно. Сергей НИКОНЕНКО

По правде говоря, узнал я его не сразу. В очках, с перекрашенными волосами и круглой бородкой Сергей Никоненко оказался на себя совершенно непохожим. Было понятно, что волосы и бородка появились не от большого желания, таких «жертв» потребовал, вероятно, очередной герой актера. Что на самом деле и подтвердилось.

– Сергей Петрович, за несколько десятилетий вы снялись в полутора сотнях фильмов, сами сняли еще полтора десятка как режиссер. При таких нагрузках и притомиться можно.

– Я не притомился. Мне по-прежнему интересно хотя бы потому, что я вот сейчас с этими перекрашенными волосами, с этой бородой. Режиссер Эльдор Уразбаев почему-то всегда видит меня рыжим. Он и в «Инспекторе ГАИ» меня когда-то в рыжий цвет покрасил. Кстати, и характер, скажу вам, тоже в чем-то схожий с тем, что был в «Инспекторе ГАИ». Там мой герой – тоже человек непримиримый.

На этот раз будет 12-серийная телевизионная картина «Богатство» по роману Валентина Пикуля. Роль главная, 97 съемочных дней, мы уже слетали на Камчатку, там поснимали, потом под Питером в Приозерске. Вот так и получится 150-я роль. Круглая такая, хорошая. Могу сказать, что о подобном я мечтать не мог, если честно – мечтал о меньшем. Но как раз потому, что профессия мне не наскучила, что нахожу в ней все новые и новые глубины и просторы, она не утомляет. Хотя иногда смотришь и думаешь: да, не поправить, а ведь можно было бы сыграть совсем по-другому. И понять мне это помог хоть и поздний, но поход на театральную сцену, в антрепризу. Это произошло в 1996 году, 14 мая: мокрый от волнения, с бьющимся, как овечий хвост, сердцем я вышел на подмостки Ленкома в спектакле «Нина», где играл вместе с Олегом Фоминым и Леночкой Шаниной.

– Как вы сами относитесь к легендарному герою?

– Мы репетировали эту пьесу 8 месяцев, и моя главная дискуссия с автором и режиссером этого произведения, очень модным писателем Виктором Пелевиным, а также с Сидихиным Женечкой (он тоже был автором сценария) заключалась в том, что я хотел ясности. Если не будет ясности, говорил им, нас никто не поймет. Я же по себе сужу – не люблю быть в зале дураком. Если зритель не будет жить тем, что происходит на сцене, если будет не у дел, то для кого мы делаем спектакль? Иногда режиссер говорит: я так вижу! Ну и смотри. Я вчера посмотрел одну такую картину – ушел, сердце защемило. Что же – ждать, пока совсем плохо станет, лучше пораньше уйду.

В нашем спектакле Чапаев представал в гипнотических видениях, так что надо было разобраться, какого же Василия Ивановича играть. Во-первых, существует натуральный Чапаев-герой. Это был набожный человек, он верил не в Интернационал, а в Бога. Другой Чапаев – тот, которого написал Фурманов. И он уже отличался от реального. Потом был гениальный Борис Андреевич Бабочкин, который в свою очередь отличался от фурмановского. Однажды мне ведь Чапаева предлагали в кино сыграть, сценарий давали, говорили, что похож. На что я ответил, что до меня эту роль уже так сыграли, что тягаться теперь некому, этой вершины не достичь никогда. А есть же еще и фольклорный Чапаев. Я к анекдотам замечательно отношусь, удивительное творчество, там порой встречаются поразительно талантливые вещи. Кто это сочиняет, где, на какой почве – загадка какая-то. И если Чапаев из гипнотического сна, то его как раз и можно играть фольклорным.

– С Чапаевым понятно, а вот нового русского, Сергей Петрович, слабо сыграть?

– Тут от материала много зависит, от драматургии, но, не скрою, то, что видел в прошедшее время, когда перестраивались и разделялись, когда Советского Союза не стало, изменило ведь сильно людей, в том числе и тех, кого называют новыми русскими. Ведь какими они были в самом начале и какими сегодня стали – большая разница. И какая молодежь подходит, тоже видно.

Первые новые русские имели тысячные прибыли, а сегодняшние, которых Гусман одернул однажды: ну потише вы, новые русские – старые евреи, замечательная шутка, кстати, так это уже новое поколение, грамотное, знающее языки. Вот Абрамович, молодой человек еще, а покупает лондонский клуб «Челси».

– Так это долго многим покоя не давало.

– Но и на Чукотке, где он губернатор, тоже стало жить совсем неплохо, он там поправил многое. Народ-то там за него снова будет голосовать, процентов 99 точно будет. А что он кому-то покоя не дает, так это понятно, кому же приятно, когда сосед вторую корову покупает, ишь ведь прохиндей какой. Не берусь я этого ни понимать, ни судить.

– Тогда, если не возражаете, вспомните, чего вам в кино делать еще не доводилось?

– Мне? Только что на Камчатке привели лошадь, надо было скакать, и все удивились, что я в своем возрасте скачу, как хочу. А требовалась настоящая погоня, полевой карьер, мощный. Я спокойно сел и поскакал. А артист лет на 25 моложе сказал: я этого в жизни никогда не смогу сделать.

– Как-то Сергей Безруков рассказывал, с каким трепетом он подходил к своему Сергею Есенину, как опасался вашей возможной ревности и как был счастлив вашей доброжелательностью. А ведь для вас Есенин значит многое.

– Недавно провели опрос, который выяснял, каких поэтов у нас любят. Конечно, первым и с большим отрывом был Пушкин, 37 процентов. А вторым оказался Сергей Александрович. Что неудивительно, хотя даже Лермонтов отстает, причем совершенно незаслуженно, потому что для Есенина-то был иконой, на которую он молился. Как ему хотелось в том возрасте, когда Лермонтов написал «Выхожу один я на дорогу», написать что-то такое, чтобы хоть в калибр похожий попасть. И написал: «Я по первому снегу бреду, в сердце ландыши вспыхнувших сил…». И по размеру это стихотворение совпало с «Выхожу один я на дорогу».

Понимаете, Есенин был не просто выразителем души русского народа, как принято говорить. Он был носителем удивительного человеколюбия, вообще любви ко всему живому. Вспомните «Песнь о собаке» или стихи про лисицу. А сколько в Есенине потрясающей откровенности, в которой мы узнаем самих себя, свои пороки, ошибки.

С Есениным вместе, читая «Письмо к матери», сожалеем о том, как мало общаемся с родными людьми. А потом понимаем, что не вернуть. Вот кто такой Есенин, отсюда и любовь к нему.

– Когда-то вы сыграли Есенина в картине Сергея Урусевского «Пой песню, поэт». Сегодня поправить что-то хотели бы в этой роли?

– Конечно же… Ведь тогда чиновники про него говорили, что алкоголик, забулдыга, бабник, что про него нельзя снимать картину, и от этого шлейфа, от этих их ярлыков некуда было деваться. А я все думал, как же такой алкоголик всего за десяток лет сознательного творчества после выхода первой книжки выпустил еще 30. А их, между прочим, надо было еще написать. Когда же это успевал? Получается, не только пил, а еще и писал, издавал, других поэтов помогал издавать. А что был категоричен, вспыльчив, несдержан, так это свойство характера, что ж тут? Я плохо себе представляю в актерской профессии, которую хорошо знаю, этакого актера-здоровяка, чтобы был во всем супер. Ну знаем мы актера-супермена, Шварценеггера, но это же не актер, а типаж, потому что для меня актер – это Джек Николсон, если про американцев. Это великие итальянцы, незабвенный Мастроянни, с которым мне удалось даже за столом посидеть, и не однажды, а дважды. Он так любил русскую водочку, а под икорочку – так счастлив был, как дитя.

– Странное дело, то кино, что вы снимали как режиссер, всегда было про деревенскую жизнь, да и последнюю вашу картину «А поутру они проснулись» тоже городской не назовешь, хоть действие и в вытрезвителе происходит. Но по жизни-то вы городской человек.

– Я родился и вырос на Арбате, не менял прописки с момента рождения, с 1962 года живу в одном доме, в переулке Сивцев Вражек. Там обнаружил квартиру, куда приходил Есенин, устроил музей. Мой частный музей, моя частная коллекция. Когда его играл, то увлекся не только его стихами, но и его друзьями, товарищами, недругами. Мне все было интересно – кого любил, с кем враждовал, кого привечал, женщины его. Сначала покупал книги, потом вещи, потом предметы, к которым Сергей Александрович сам прикасался. У меня есть его перчатка, его котелок, бритвенный прибор. Есть его хрустальный бокал, из которого Сережа Безруков у меня водочки выпил.

– Говорил мне об этом, хвастал… Если не секрет, во что вам этот бокал обошелся?

– Я вам про бритвенный прибор скажу, который приобрел в Ленинграде и заплатил тысячу долларов…

А с селом так получилось, что ребенком на лето родители отправляли меня в деревню, на родину. Родина у нас под Вязьмой, довольно небогатая деревня, но характеры у людей там были интересные, любопытные, которые мне очень пригодились. Когда Шукшин утвердил меня на главную роль в «Странных людях», на сельского жителя, тут-то и случилась какая-то прививка Василия Макаровича, который посоветовал мне пойти в режиссуру, познакомившись с которым я начал читать Абрамова, Астафьева, Распутина, Носова. А эта литература связана с природными жителями, с селом.

– Артисту Никоненко было трудно с режиссером Шукшиным?

– Я бы не сказал, потому что его режиссура была тоже удивительной. Помню, мы приехали в село, и пока готовились к съемке, он увидел бабушек, что сидели на завалинке, и говорит мне: Сережа, пойди к ним, попроси песни попеть, мы их запишем, глядишь – пригодятся. Я пошел, поздоровался, тут вот, кино снимаем, говорю, не могли бы нам песни попеть? А чего ж не попеть, только мы ведь по праздникам больше поем, а тут без стаканчика красненького никак. Со стаканчиком вопросов не было, поднесли, попели они, а потом интересуются, что за кино такое. Я и начал рассказывать… Только позже понял, в чем заключалась режиссерская «провокация» Шукшина. Когда я рассказывал, он сидел и слушал. Потом говорит: как бабушкам рассказывал, так и играй

– Сейчас вы сняли картину по «А поутру они проснулись». Для нее время пришло или просто так сложилось, что проект мог состояться?

– На самом деле я всегда удивлялся, почему раньше не взялся за эту вещь. Когда в 1988 году снял «Елки-палки», то судьба ведь у картины какая была, так ее обругали. Самый слабый фильм года – даже такое читал. Но я человек, закаленный и мосфильмовской дирекцией, и редакторскими придирками, и мелкими журналистскими щипками да укусами, так что… Но через год фильм показали по телевизору. На следующий год он появился уже дважды, а потом как стали его крутить. А ведь когда еще Василий Макарович написал этого замечательного персонажа? Который заблудился, перечитал множество книжек, выстроил свою теорию построения (смеется) целесообразного государства.

Мне кажется, Шукшин любил всех людей, всем протягивал руку, всем хотел человеческой жизни. В «А поутру они проснулись» у каждого из людей, оказавшихся в медвытрезвителе, своя судьба, история, причина. А у каждой причины – следствие. Случайность тут или не случайность? И в чем тут дело?

– В артисты друзей, конечно, звали?

– Не без того. Только из одной антрепризы у меня четверо снялись. Чего же от добра добра искать, когда людей знаю? Одна роль получилась для Мартиросьяна.

На другую сам напросился Абдулов, очень хотел попробовать себя в Шукшине. Неужели, говорит, ничего для меня не найдешь? Он сейчас признан одним из лучших артистов России, юбилей у него прошел, зрители его любят, он не халтурит, играет честно – что в театре, что в антрепризе, что на экране.

Или Игорь Бочкин. А Гармаш? Сколько с ним в «Каменской» соли съедено. Я считаю, он в нашей шукшинской картине лучший, тем более что в «Современнике» играл эту роль, она у него размята, и стоит посмотреть, что происходит с артистом, который знает роль настолько, что она у него в кровеносной системе сидит. Никаких усилий, легко и свободно играет, одним мизинцем.

– Сергей Петрович, 150 ролей в кино – это, согласитесь, серьезно, так что вам, наверное, как никому другому, ясно, что требуется для того, чтобы быть востребованным?

– Про других судить не берусь, а про себя могу сказать, что работал честно, не халтурил, всегда на пределе творческих возможностей. Благодарен режиссерам, которые во мне что-то новенькое открывали, что-то новое предлагали. Вот и сейчас предложение Уразбаева – просто пиршество для артиста: главная роль, от начала и до конца, серьезная судьба, и все характеры Валентином Саввичем Пикулем прописаны. Так что такая роль – просто подарок судьбы. 150 ролей для меня достаточно, но предложат 151-ю – не откажусь…