Мне близки поэтические символы Дальнего Востока Далекая и близкая Корея

В конце прошлого года посольство Республики Корея и “Учительская газета” объявили конкурс эссе “Далекая и близкая Корея” для тех, кто знает эту страну, интересуется ее культурой и историей. В ответ пришло около тысячи работ из сорока регионов России: от Сахалина и Приморья до Санкт-Петербурга, а также из Казахстана. Большинство авторов показали хорошее знание прошлого и настоящего Кореи, уважение к ее народу. Лучшими из лучших были названы три эссе. Первое место заняла Екатерина Фролова, второе – Иннокентий Дерягин, третье – Юлия Ли.
Сочинение Екатерины Фроловой можно назвать поэмой в прозе, настолько поэтичен, образен язык его. По содержанию – это глубокое исследование истории, культуры Кореи.
Сегодня мы публикуем эссе Екатерины Фроловой.

…Холодное зимнее утро. В пригородной электричке стекла покрыты инеем. Мы с мамой едем в Москву, в Музей искусств народов Востока, на лекцию, посвященную неведомой далекой стране. Мне семь лет, и теплый уютный лекционный зал с мороза кажется райским уголком. Выключают свет, вспыхивает экран, один за другим мелькают слайды, мерный голос лектора звучит убаюкивающе. Мне кажется, что я сплю и вижу чудесные сказочные сны, где прекрасные дворцы раскинулись среди волшебных садов. Я перенеслась в край, название которого музыкой звенит в ушах: “Страна утренней свежести”…
Нет, конечно, из той лекции не запомнилось мне ни единого факта, но поэтический миф о рождении древней страны Чосон хотелось пропеть, и я его пропела как сумела, правда, намного позже. Правда, тогда, когда я распевала свою “Песню о медведе”, я еще не знала, что миф о Тангуне воспроизвел в стихах в ХIII веке Ли Синхю. Живописец шестого века Сольго будто бы нарисовал Тангуна после того, как к нему во сне снизошел дух родоначальника, а поэт Ли Гюбо, увидев картину Сольго, написал поэму о Тангуне, которая не сохранилась.

С детства я помню легенду
Рожденья чудесной страны.
Хванун, великий сын неба,
Сошел на вершину горы.
Тэбэксан та гора называлась,
Пышно цвели ее склоны.
Там великий сын неба
Людям вручил законы.
Дал им ремесла, науки,
Чтоб жизнь их была прекрасной,
Чтобы мечта о счастье
Для них не стала напрасной.
Девственный лес покрывал
Горы той священные склоны,
Жили в нем тигр и медведь,
Мечтою одной окрыленны:
В людей превратиться мечтали
Могучие хищные звери.
Хванун им дал испытанье,
Чтоб силу их духа проверить:
“В темной пещере сто дней
Вдвоем, друзья, проведите.
Чеснок и полынь, лишь эту
Еду с собой возьмите.
Кто выдержит испытанье,
Того отныне навеки,
Даю вам в том свое слово,
Я превращу в человека!”
Выдержал испытанье
Медведь, и он превратился
В женщину, чьей красотой
Сам Хванун восхитился.
Прекрасная стала женою
Хвануна и стала матерью
Великого сына Тангуна,
Королевства Чосон основателя.

Ученые считают, что миф о Тангуне был изначально мифом о предке какого-то племени периода Древнего Чосона. До тринадцатого века традиции мифа сохранялись лишь на периферии. И лишь когда государство Коре стало переживать трудности из-за внутренних неурядиц и иноземных нашествий, этот миф был вызван к жизни с целью консолидации страны. С тех пор Тангуна стали считать общим предком корейцев и поклоняться ему как божеству.
Первоначальные записи мифов о “родоначальниках” были сделаны в почти не сохранившихся древних хрониках государств Когуре, Пэкче и Силла, а более широкое отражение корейская мифология нашла в первой официальной корейской летописи “Самгук саги” Ким Бусика. “Исторические записи трех государств”, 1145 год. Корейская мифология обладает рядом специфических черт. Она больше связана с историей страны, чем с миром богов. Мифические персонажи предстают как полуисторические – полулегендарные правители или герои древней Кореи, рождающиеся и действующие в хронологически фиксированное время и в географически ограниченном пространстве. Поэтому нет ничего удивительного в том, что тому, кто хоть раз оказался во власти очарования древних корейских сказаний, захотелось ознакомиться с историей этой страны.
Есть люди, которые за цифрами и фактами могут увидеть целый мир, воссоздать по ним поэтические картины природы, постичь характер целого народа. Я отношусь к другой категории людей. Мифическая история, поэтическая строка, размытый временем рисунок на керамическом сосуде, женское украшение порой вызывают в моем воображении причудливые образы. Зачастую они туманны, их очертания неясны. Я играю ими, перебираю, как драгоценные безделушки, складываю в фантастические узоры. Но наступает момент, когда эти образы начинают стираться, мне хочется наполнить их новыми красками, сделать более осязаемыми, конкретными, яркими, и тогда из книг и энциклопедий извлекаю я цифры и факты, и они уже не кажутся сухими и мертвыми, потому что за ними жизнь страны, культура народа и судьба отдельного человека наконец-то становятся мне видны.
В конце первого тысячелетия до н.э. на Корейском полуострове образовалось легендарное государство Древний Чосон. Оно бесследно исчезло после того, как его завоевал китайский император Ханьской династии У-ди. После долгих лет междоуусобных войн образовались три крупных союза, поделивших территорию полуострова. На севере раскинулось государство Когуре, на юго-западе – Пэкче, на юго-востоке – Силла, соперничавшие между собой. Об образе жизни людей той далекой эпохи повествуют гробницы правителей и знати. Снаружи гробницы выглядели как многоступенчатые пирамиды или холмы, к которым вела широкая дорога. Внутри находился подземный дворец, выложенный из гранитных плит с колоннами, поддерживающими купол. Живопись, выполненная красками по поверхности камня, играла в корейских гробницах важную роль. Многочисленные росписи, сияющие голубыми, красными и фиолетовыми красками, заполняли помещения. По четырем сторонам света на четырех стенах располагались духи-охранители.
Передо мной маленькая картинка – фрагмент росписи, на ней – черепаха, обвитая змеей, – символ севера. Мощное тело змеи в стремительном движении взметнуло вокруг себя бурные волны. Или это движение воздуха? Нет, все-таки волны, ведь Корея с трех сторон омывается морями. Змея обвилась вокруг черепахи, образуя замкнутую, грациозную в своих изгибах линию. Я вижу, как переливается в морских брызгах змеиная кожа, вспоминаю древнюю легенду, бытующую во многих странах Азии, о том, как в давние-давние времена, еще до потопа, на земле существовала цивилизация змей. Они были мудры и великодушны и многому научили людей, за что люди поклонялись им как богам.
На другой стене гробницы – красная птица феникс – символ юга. Я никогда не видела, как рисуют ее корейцы. Представляю ее такой, какой изображали чудесную птицу мои далекие предки, потому что мне приятно было бы, если бы они были похожи. Я люблю находить приметы родства между, казалось бы, самыми различными культурами: ведь это доказывает, что все люди – братья.
А вот синий дракон – защитник востока. Синий цвет глубок и ярок, он таит в себе столько оттенков и переливов!

О синий цвет, искрящийся
на солнце!
Тобой пленился древний живописец,
Твоими он тонами напитал,
Твоими переливами наполнил
Тот образ, что, возможно,
и не видел,
Но, лишь почувствовав, изобразил.

Изысканное сочетание белого с синим. Белый тигр – охранитель запада.

Грудь мощную и серебристый блеск
Не тронули ни годы, ни стихии.
Сверкают яростью его глаза,
А шерсть блестит, как снег
страны далекой.
Не смог он в человека превратиться:
Ведь сила мышц – не значит
сила духа.

Не знаю, удалась ли мне попытка передать звучание корейского национального поэтического жанра “сиджо”. Сиджо не имеет аналогов среди китайских поэтических жанров, хотя эти две культуры, в том числе и в поэзии, очень близки. Однако Корея никогда не была поэтической провинцией Китая. Как заимствование одним поэтом у другого было не более чем художественным приемом средневековой поэзии, и никому не приходило в голову клеймить и обличать подражавшего, так и взаимодействие культур допускало гораздо более тесные связи, чем мы можем себе представить – и безо всяких обвинений какой-либо из культур во второстепенности. Меня захватывает образность корейской поэзии, ее музыкальность (ведь сиджо раньше пелись), мне близки поэтические символы Дальнего Востока. Отголосками звучат они в так любимой мною русской поэзии. Образ сосны как символ нравственной стойкости в сиджо У Тхака (1263-1343):

В одной руке сжимаю посох свой,
В другой – держу сосны колючей
ветку.
От старости докучной отбиваюсь,
Обмахиваюсь я от седины.
Увы! Узнал я рано седину
И к старости пришел путем
коротким!

И у Лермонтова:

На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна…

Символом разлуки с другом для всего Дальнего Востока сделалась ива. Ее тонкие ветки ломали на память, прощаясь перед дальней дорогой. Ну как тут не вспомнить протяжные русские песни, в которых покинутая девушка отождествляет себя с горькой плакучей ивой, есенинскую “ивовую мель”!
Огромное значение в жизни средневековой Кореи играл чиновник. В XIV веке страна вслед за Китаем освободилась от монгольских завоевателей и стала восстанавливаться. Новая власть уничтожила помещичью собственность, отнятые у помещиков земельные грамоты несколько дней горели в кострах на улицах столицы. Рабы получили свободу, а крестьяне – землю. Чиновники набирались путем экзаменов. Они учили крестьян высаживать рисовую рассаду, выращивать хлопок, устанавливать водоподъемные колеса.
С этой целью чиновник разъезжал по стране. Дорога – это жизненная реальность для поэта-чиновника, но это и образ неумолимого времени, а значит, и человека-странника, гостя в этом мире. Поэтому так часто возникает в корейской поэзии мотив дороги, неотделимой от пейзажа, природы Кореи. Этот мотив, причем в том же значении, близок и русским поэтам: “Выхожу один я на дорогу…” Лермонтова, “Что ты жадно глядишь на дорогу…” Некрасова.
Однако что трудно понять русскому человеку, так это то уважение и почтение, которым пользуются в Корее чиновники. В русской литературной традиции чиновник – это всегда взяточник, заботящийся исключительно о своей выгоде, обижающий и обдирающий сирых и убогих, либо бездушный бюрократ, одинаково безразличный и к нуждам отдельного человека, и к интересам всего государства. Достаточно вспомнить целую галерею портретов чиновников, мастерски выписанных Гоголем со свойственной ему тонкой иронией. Тот успех, который имела его комедия “Ревизор”, доказывает, что общество полностью разделяло мнение автора по поводу так называемого “чернильного” сословия. Все сколько-нибудь приличные люди обычно оставляли государственную службу, как Чацкий в комедии Грибоедова “Горе от ума”, либо разочаровывались в ней, как Андрей Болконский. Исключение составляла, пожалуй, военная служба.
И сегодня, хотя все признают, что чиновничья служба выгодна, удобна и надежно обеспечивает не просто кусок хлеба, а хлеб с маслом, частенько и с икрой, чиновник не пользуется уважением в обществе. Для большинства – это вор, взяточник, коррупционер.