На чтение: ≈ 14 мин.Миргород прекрасен, и обитатели его замечательны. Вот, например, повесть, которой часто пренебрегают, отдавая предпочтение таким повестям, как «Вий» или «Тарас Бульба», – «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Посмотрим, в чем же ее сущность? «Прекрасный человек Иван Иванович! Какой у него дом в Миргороде!» – начинается одна строфа. «Прекрасный человек Иван Иванович! Он очень любит дыни» – начинается следующая строфа. И другой обитатель Миргорода, сосед Ивана Ивановича, тоже очень хороший человек: «Очень хороший также человек Иван Никифорович. Его двор возле двора Ивана Ивановича. Они такие между собой приятели, каких свет не производил».
Досье «УГ»Смерти человека все-таки обычно не ждешь… Особенно если это твой преподаватель, полный мысли, особого творческого огня, который зажигался в нем на каждой лекции, каждом семинаре. Вывешенное в вестибюле объявление о смерти доктора филологических наук Эдуарда Григорьевича Бабаева застало меня врасплох однажды мартовским вечером, когда я пришла слушать лекцию на журфак МГУ, где училась тогда на 4-м курсе. Было это 15 лет назад, но до сих пор помню, как села в аудитории и не слышала лектора, хотя обычно была внимательной студенткой. Из-за дурацкой стеснительности я не решилась прийти на похороны, не проводила в последний путь Учителя, который так много дал мне, тысячам журналистов… Ну что ж… Вспоминаю, как однажды после семинара, посвященного Льву Николаевичу Толстому, я сказала Эдуарду Григорьевичу совершенно бестактно: «Знаете, ведь никого, кроме вас, в этом учебном году слушать невозможно на факультете!» Он помялся: «Ну что ж…» И не стал комментировать, конечно. Он был воспитан так, как теперь не воспитывают. На разговорах с Анной Андреевной Ахматовой, с которой познакомился в юности в Ташкенте, где поэтесса была в эвакуации. На общении с Надеждой Яковлевной Мандельштам, которая вела литературный кружок в ташкентском Доме пионеров. Когда я была студенткой, я многого о нем не знала, в том числе и о том, что он пишет стихи. Знала то, о чем написали очень многие счастливые студенты Эдуарда Бабаева, – какое удовольствие слушать его лекции о литературе XIX века, о Пушкине, о Толстом. Эдуард Григорьевич не просто много знал о русской литературе, он пропустил это знание через свою душу, сделал его собственным и рассказывал так, как никто уже не сможет рассказать. Верно заметил его коллега Игорь Волгин: «Он не популяризатор классики и даже не интерпретатор ее. Он – ее доверенное лицо».Как хорошо, что в 2008 году – впервые! – появились в печати лекции Эдуарда Григорьевича Бабаева, читанные им на факультете журналистики Московского университета. Книга называется «Высокий мир аудиторий…». Составители – Е.Э.Бабаева (дочь ученого) и И.В.Петровицкая. Вместе с фрагментом одной из лекций хочу привести на этой странице и стихотворение Бабаева, откуда в название книги попала замечательная строчка. Правда, красиво? Как была красива каждая лекция нашего любимого профессора. Говорят, он сжигал свои конспекты перед очередным учебным годом и составлял лекции заново. Слава богу, что сохранились эти записи…Светлая память вам, Эдуард Григорьевич!Оксана РОДИОНОВА, студентка факультета журналистики МГУ 1991-1996 гг.
Впрочем, некий Антон Прокофьевич, который «ходит в коричневом сюртуке с голубыми рукавами и обедает по воскресным дням у судьи, обыкновенно говорил, что Ивана Никифоровича и Ивана Ивановича сам черт связал веревочкой. Куда один, туда и другой плетется».
* * *
И говорить было бы тут не о чем, если бы черт не вмешался в их добрые отношения. Черт дернул за веревочку. А началось все с того, что «тощая баба» вынесла из закромов Ивана Никифоровича добро проветривать на солнце. И вынесла между прочим ружье. Из-за этого ружья и поссорились друзья. А там еще были «старинное седло с оборванными стременами, с истертыми кожаными чехлами для пистолетов, с чепраком когда-то алого цвета, с золотым шитьем и медными бляхами».
Все эти воинские принадлежности появились на солнышке как вестники брани. И действительно, между соседями и добрыми людьми началась настоящая война.
Дело, как водится, началось с пустяков. Ивану Ивановичу понравилось ружье Ивана Никифоровича. И он решил, что тот может подарить ему это ружье, тем более что они добрые соседи. Но Иван Никифорович заупрямился, сказал, что это вещь необходимая: «А когда нападут на дом разбойники?»
«Когда не хотите подарить, так, пожалуй, поменяемся», – предложил Иван Иванович, обидевшись. – «Что ж вы дадите мне за него?» – спросил Иван Никифорович, поглядев на соседа. «Я вам дам за него бурую свинью». Тут уже обиделся Иван Никифорович: «На что мне свинья ваша? Разве черту поминки делать». А ведь свинья – это тоже черт. По Священному Писанию, бесы вселились в стадо свиней. Так что свинья может быть страшной. «Как же вы, в самом деле, Иван Иванович, даете за ружье черт знает что такое: свинью!» Тут и сам Иван Иванович не заметил, как сказал со своей стороны «черта». Так, слово за слово, чертей прибавилось…
Они еще продолжали торговаться, пока наконец Иван Иванович не сказал: «Вы, Иван Никифорович, разносились так со своим ружьем, как дурак с писаною торбою». А Иван Никифорович тут же отбрил его «лучше всякой бритвы»: «А вы, Иван Иванович, настоящий гусак». Конечно, это была большая глупость и с той и с другой стороны.
Но за этими словами последовали действия, которые по своей глупости превосходили все слова, сказанные друзьями, как это бывает обычно при ссорах, а также при открытии военных действий. Ночью Иван Иванович подпилил столбы гусиного хлева, принадлежащего Ивану Никифоровичу. Войны часто начинаются погромами на окраинах. «Вдруг Иван Иванович вскрикнул и обомлел: ему показался мертвец; но скоро он пришел в себя, увидевши, что это был гусь, просунувший к нему свою шею». В повести Гоголя все слова, сказанные сгоряча, материализуются. Гоголь подстраивает ловушки для слов. Вот сказано было «гусь», и явился гусь, почему-то напомнивший Ивану Ивановичу мертвеца. И действительно, между прежними друзьями уже шла смертельная война.
Сказано было «бурая свинья», и вот она является на поле боя. Утром Иван Иванович посетил миргородский поветовый суд и подал иск на Ивана Никифоровича. Друзья обменялись враждебными нотами. Иван Никифорович, который первый помянул черта, пришел в тот же поветовый суд и подал иск и донос на Ивана Ивановича.
И тут произошло самое удивительное событие. «Когда судья вышел из присутствия в сопровождении подсудка и секретаря, а канцелярские укладывали в мешок нанесенных просителями кур, яиц, краюх хлеба, пирогов, кнышей и прочего дрязгу, в это время бурая свинья вбежала в комнату и схватила, к удивлению присутствовавших, не пирог или хлебную корку, а прошение Ивана Никифоровича, которое лежало на конце стола, перевесившись листьями вниз. Схвативши бумагу, бурая хавронья убежала так скоро, что ни один из приказных чиновников не мог догнать ее, несмотря на кидаемые линейки и чернильницы». Они кидали в черта чернильницей! Это ведь Лютер кидал в являвшегося ему черта чернильницей.
После того как помянутый черт в облике бурой свиньи завладел иском и доносом Ивана Никифоровича, началась тяжба, которой не было конца. И напрасно люди пытались примирить враждующих соседей. Они не слушали никого. Сам городничий пришел к Ивану Ивановичу с укоризной.
Городничий хотел соблюдения «порядка благочиния», как требовали этого «виды правительства». Но Иван Иванович ничего слышать не хотел. И тут Гоголь, прерывая смех по поводу ссоры двух друзей, как бы подмигивает в сторону Онегина и Ленского: «Боже праведный! А давно ли…». Смертельная вражда…
Там ссора друзей окончилась дуэлью и смертью поэта. Но Иван Иванович и Иван Никифорович – люди другого склада. У них дуэль на доносах, на взаимных исках, а примирения нет. Они тоже стоят на роковой черте, они готовы извести друг друга доносами. Чиновники, по наивности, решили их поставить лицом к лицу и стали было подталкивать друг к другу, но одно неосторожное слово – и ссора вспыхнула снова.
«Все пошло к черту!» – пишет Гоголь.
И так оно шло день за днем и не кончалось. И вот уже пять лет прошло. И многие достойные люди умерли, а Иван Иванович и Иван Никифорович все еще враждовали между собой: Иван Никифорович ездил в Полтаву, чтобы добиться решения в свою пользу. Иван Иванович постарел: «лицо было покрыто морщинами, волосы были совершенно белые». Но и он был совершенно уверен, что дело непременно решится в его пользу. Но дело было словно у черта на заметке, не решалось никак, нигде и никогда. Все началось пустяками, продолжилось глупостями, и вот наконец пришел черед слезам.
«И таковы все его повести, – пишет Белинский, – сначала смешно, а потом грустно». И здесь сам Гоголь появляется проездом. Но, как всегда, инкогнито. «Я ехал по весьма важному делу и сел в кибитку», – пишет Гоголь. День выдался ненастный, было «дурное время». «Стояла осень со своей грустно-сырою погодою, грязью и туманом. Какая-то ненатуральная зелень – творение скучных, беспрерывных дождей – покрывала жидкою сетью поля и нивы».
И слово «скука» повторяется несколько раз. Есть такой философ Григорий Сковорода. Великий мыслитель! Сковорода сказал: скука – это бес уныния. Ничто не изводит человека так верно, так страстно, как бес уныния, который называется скукой. И Гоголь изображает жизнь, осажденную бесами, в том числе и бесом уныния.
Эдуард БАБАЕВ (1927-1995 гг.)
Покажутся наброском смелым
Верхи деревьев и дома.
Посмотришь
в окна между делом,
А на дворе уже зима.
Как будто больше стало света,
Метель умерила разбег.
И с лестниц университета
Счищают падающий снег.
Из глубины родных историй
Правдивый вырастет рассказ.
Высокий мир аудиторий,
Он выше каждого из нас.
Лишь веток мерное качанье
И снегом занесенный след.
И после лекции молчанье
Отрадней дружеских бесед.
А там Москва за снегопадом,
Ее кремлевская стена…
И молча мы стояли рядом
У незамерзшего окна.
Выбор читателей
Комментарии