На чтение: ≈ 17 мин.Прошел ровно год с тех пор, как Миндаугас Карбаускис был назначен художественным руководителем Московского театра им. Маяковского. Известный режиссер, обладатель престижных театральных премий сменил Сергея Арцибашева, увольнения которого потребовала значительная часть труппы, недовольная творческим и хозяйственным упадком театра. О том, удается ли вдохнуть жизнь в некогда знаменитую Маяковку, и шел наш разговор.
– Ощущение, будто идет эксперимент: способен ли молодой современный режиссер, только-только приобретающий опыт художественного руководства, поднять репертуарный театр, погрязший в рутине.- Я не вижу тут эксперимента, это жизнь заставила делать.- Я говорю «эксперимент», потому что никто из режиссеров новой волны до сих пор не пускался в такое приключение.- Некоторым моим коллегам, относительно молодым и довольно известным, предлагали возглавить Театр Маяковского. Они отказались.- Почему?- Не знаю. Если это эксперимент, то он только меня касается. Как я проявлюсь? Справлюсь ли с грузом, который взвалил на свои плечи? Я пока делаю очень много ошибок.- Каких, например?- Например, у меня нет навыков найма людей на работу.- Приняв театр, вы вскоре вступили в конфликт с его директором Евгенией Куриленко, назначенной почти одновременно с вами. Департамент культуры в этом конфликте занял вашу сторону, и Куриленко лишилась должности. Но вы ведь поначалу надеялись на слаженную работу с директором. Как возникло противостояние?- Очень быстро обнаружились точки взаимного несогласия. Чтобы эффективно управлять театром, директор и худрук должны сопрягать полномочия, а Евгения Ивановна проявляла склонность к единовластию. Мне кажется, она и сама понимала, что кому-то из нас придется уйти. Я не хочу сейчас вновь погружаться в эти перипетии. Дело было связано с филиалом театра. Точнее, с его реконструкцией. Проект реконструкции разрабатывался еще при прежнем худруке и был изначально несовременным. Я полагал правильным отказаться от него. Директор же была иного мнения. Я обратился в городской Департамент культуры. Мне ответили, что все делается по закону. Понимаете, я не против законов, но эти законы написаны будто для воровской страны. В каждом человеке они предполагают вора и априори исходят из того, что если ты задумал какое-то дело, хочешь что-то изменить, улучшить, то с единственной целью – чтобы украсть.- Вам по-прежнему не разрешают отойти от утвержденного проекта реконструкции?- Уже разрешают. В Департаменте культуры появились люди с современным мышлением. Прежде всего это глава департамента Сергей Капков. А когда я впервые пришел туда, мне сказали: «Театр принадлежит нам» (то есть департаменту). Я не понимаю, зачем им столько много. Они же не справятся. Если все столичные театры принадлежат двум-трем людям, сидящим за столами в своих кабинетах, и если эти люди хотят всеми театрами руководить, происходит разруха. Мне кажется, наоборот, они должны быть заинтересованы в самостоятельности каждого из театров.- Некая ревизия труппы вами уже проведена?- Вся жизнь театра – это сплошная ревизия. Не должно быть ничего застывшего, окаменелого. Что касается труппы… Резких движений я стараюсь не делать.- Но вы ведь понимаете, что в театре есть балласт.- Нет, не понимаю. Почему-то все вокруг в один голос твердят о каком-то балласте, хотя не были в нашем театре лет восемь. Это образец так называемого результативного мышления – абсолютно неглубокого, приблизительного.- Тем не менее в труппе сейчас около восьмидесяти человек. Не все они нужны. Да вы и не сможете, даже если бы захотели, занять всех.- Почему? Мы очень многих заняли.- Насколько я понимаю, вам перво-наперво требовалось занять ведущих артистов. И это отчасти удалось. В «Талантах и поклонниках» вы дали роли Немоляевой, Филиппову, Костолевскому, Спиваковскому. В своем спектакле «Месяц в деревне» Александр Огарев занял Симонову. А что остальные?- На данный момент 25 человек из тех, кто не занят в «Талантах и поклонниках», играют в других спектаклях. Репетируется пьеса Дмитрия Богославского «Любовь людей», где занята еще часть артистов. У нас 70 процентов труппы занято в этом сезоне.- Вы не хотели бы чуть-чуть «почистить» труппу?- Такой необходимости не вижу, говорю это совершенно искренне. Мне некого «чистить». Если люди чувствуют, что не нужны театру, они сами уходят.- А что вы намерены делать с афишей, в которой преобладают не лучшего сорта комедии, накопленные за последнее десятилетие?- Мои собственные вкусы или вкусы продвинутых зрителей здесь ничего не значат. Я не могу с ходу «почистить» репертуар. Практически это значило бы надолго закрыть театр, где трудятся полтысячи человек. Всему свое время. Я снял только один спектакль – «Шаткое равновесие», и то лишь потому, что он не делал сборов. Да, меня не удовлетворяет афиша. Но я не могу, живя в этом доме, проклинать его. Не могу, работая с этими людьми, одновременно их ненавидеть, в чем-то упрекать. Мне такое поведение органически чуждо. Для любых перемен нужно время. Спешка приводит к печальным последствиям.- Вы боитесь повторить судьбу многих варягов-худруков, сожранных труппой?- Это судьба режиссеров, которые, придя в чужой театр, пытаются превратить его в свой. У меня нет такой цели. Маяковка не мой театр. Это театр со своей долголетней историей, со своими традициями, со своими представлениями об искусстве. В какой-то момент меня попросили этому театру помочь. Что я и стараюсь делать по мере сил.- А в какой мере вы сейчас работаете на кассу?- В той, какая необходима любому зрелищному заведению, в том числе и театру, который, как известно, родился на площадях. Нужно делать аншлаги, нужно зарабатывать. Финансовое состояние театра – это сфера дирекции, но, насколько я знаю, кассовые сборы у нас заметно увеличились.- Какая-то художественная программа у вас имеется?- Я более чем уверен, что в XXI веке не существует понятия «художественная программа». Сейчас требуется не художественная программа, а удача. Мое имя, мой творческий опыт, моя репутация – наверное, это и есть некая программа. Если меня назначают руководителем театра, то, вероятно, предполагают, чего от меня ждать, поскольку знакомы с моим художественным прошлым. Я абсолютный практик. И не вижу необходимости становиться теоретиком, тем более создавать какую-то художественную программу, которую я заведомо не смогу выполнить, потому что все разобьется о театральный быт.- Так или иначе программа все равно возникает – через новый репертуар, через отбор режиссеров, приглашаемых на постановку. Вот почему, например, первым спектаклем Маяковки после вашего прихода туда стал «Месяц в деревне», поставленный Огаревым?- Это был не мой выбор. При мне лишь заканчивали спектакль, а репетировать его начали еще до меня.- Насколько вы свободны в выборе материала? Ну, предположим, вам хочется поставить Беккета или МакДонаха. Но есть еще и потребности (я не говорю здесь о возможностях) труппы, когда надо достойно занять такого-то актера, дать бенефисную роль такой-то актрисе…- Это неизбежно в системе репертуарного театра, решающего одновременно несколько задач, в том числе и ту, о которой вы говорите. Но вот, скажем, появление на нашей афише пьесы Ханоха Левина «На чемоданах» в постановке Александра Коручекова – это абсолютно осознанный репертуарный ход.- А вы, я знаю, репетируете пьесу Брехта «Господин Пунтила и слуга его Матти». Опять же выбор этой драматургии продиктован вашими личными творческими потребностями или расчетливым осознанием, что Театру Маяковского сегодня необходим опыт освоения Брехта?- Думаю, здесь и то и другое.- Некий компромисс между режиссерским «хочу» и худруковским «надо»?- В данном случае вряд ли такой уж большой компромисс. Брехт вполне органичен для Театра Маяковского, склонного к сценической яркости, площадному искусству. Тем более если речь о «Пунтиле». Это, можно сказать, народная комедия. А вообще компромисс и есть творчество. Кто-то говорит: «Творчество – это отсутствие компромисса». Да, бывает и так. Но без диалога со зрителем (а любой диалог предполагает взаимные уступки) работать неинтересно.- Начать с «Талантов и поклонников» – это был тактический ход? Могу ли я предположить, что, выбрав эту пьесу для вашего дебюта в Маяковке, вы тем самым хотели потрафить старожилам труппы – тем, кто хранит ностальгические воспоминания о поставленном сорок лет назад на этих же подмостках одноименном спектакле Марии Кнебель?- Я ничего не знал о том спектакле. Мне о нем стало известно потом, когда я уже решил, что буду ставить «Таланты и поклонники».- Постепенно обновляя репертуар, вы не хотите в результате обновить и зрителя?- Зачем? Зритель меня абсолютно устраивает.- Странно. Я думал, вы скажете: «Да, это было бы неплохо». На мой взгляд, нынешний зритель Маяковки большей частью случайный и явно не перегруженный театральными впечатлениями. Это люди среднего и пожилого возраста. Они бывают в театре (не в вашем, а в театре вообще) раз в три-четыре года, приходят туда как на праздник – принаряженные, чуть-чуть взволнованные и заранее благодарные. Я сидел на «Талантах и поклонниках», появляется Немоляева – аплодисменты. Появляется Костолевский – аплодисменты. Аплодисменты на выход, аплодисменты на уход…- Это прекрасная публика.- Она… ну, скажем так, простодушна, бесхитростна. Видит живьем артиста, знакомого ей по кино, и радуется по-детски. Современный продвинутый зритель таких реакций не выдает.- Ну и что? Литовцы, например, вообще не выдают никаких реакций. Когда литовец сидит на спектакле в Москве, он раздражается от того, что публика аплодирует. Не надо раздражаться. Ты же в другой стране находишься. Это другая нация. С другим менталитетом. Вот лично меня русская публика восхищает. Публика, какая бы она ни была, всегда права. Другое дело, КАК ты, артист, воспринимаешь ее реакции. Если ты жить не можешь без аплодисментов на выход и на уход…- Ох трудно артистам без этого жить, вы же знаете. Они ведь, как правило, сами всячески провоцируют «встречу» и «проводы».- Это уже дурной тон. Но если человек на сцене хорошо делает свое дело и, никого ни на что не провоцируя, получает от зрителя некий аванс, некое наглядное подтверждение, что его знают и любят, – это, по-моему, замечательно. Это окрыляет артиста. И это хорошая традиция. Комплекс неполноценности может развиться у русского театра, если он начнет стесняться своих национальных традиций – открытой бенефисности, любви к артистам, преклонения перед актерским мастерством. Как раз в стремлении к актерскому театру я и приехал в Москву. В Литве таких театров не было. В ту пору литовский театр по отношению к актеру был абсолютно центробежным. То есть режиссер в нем главенствовал.- Вы застали спектакли Мильтиниса?- Нет. Но сохранились его разборы, записи репетиций. На литовском языке. Я читал.- Однако забавная вещь: русский репертуарный театр спасают два литовца – Туминас и Карбаускис. Впрочем, не знаю, считаете ли вы репертуарный театр в принципе жизнеспособным.- Репертуарный театр – это некий фундамент в демонстрации сценического искусства, и глупо было бы этот фундамент разрушать. В нем воплощена идея задуманного Станиславским общедоступного театра, как на первых порах и назывался МХТ. Это идея тысячного зала, а не камерного пространства на 150-200 мест.- Общедоступный репертуарный театр, он же театр-дом, где все артисты одна большая семья, – это, на ваш взгляд, не уходящая натура?- Я уверен, что нет. Я вообще не страдаю этими комплексами. В 90-е годы Литва прониклась верой, будто можно враз избавиться от советской ментальности и приобрести менталитет Евросоюза. Статус государства сравнительно быстро удалось изменить, но люди по сути остались прежними, советскими. Вот и русский театр, имеющий определенную корневую основу, не может, да, наверное, и не должен, резко меняться.- А пресловутый дух студийности – он сегодня тоже ко двору?- Конечно.- Вы в который раз меня удивляете. Мне казалось, вы режиссер рационального склада и прагматичного отношения к своему ремеслу, то есть в чем-то не такой, какими были в разное время возглавлявшие Маяковку Охлопков и Гончаров. А теперь вижу, что и вам не чужды романтические представления о театре.- Будь они мне чужды, я бы не взялся ставить «Таланты и поклонники». Романтическое от театра неотделимо.
Выбор читателей
Комментарии