На чтение: ≈ 15 мин.«Почти в каждом человеке с самого рождения заложены в какой-то степени все страсти, и вместе с тем у каждого человека преобладает какая-то одна, которой подчиняются все остальные. Ищи в каждом человеке эту главенствующую над всем страсть, загляни в самые сокровенные уголки его сердца и понаблюдай за тем, как по-разному ведет себя одна и та же страсть в разных людях. А когда ты разгадал в каком-нибудь человеке эту главную страсть, помни, что никогда не следует доверять ему в том, что так или иначе эту страсть задевает…»
Это строки из письма графа Честерфилда к своему 14-летнему сыну Филипу* Стенхопу. Они написаны в 1746 году. А вообще переписка отца и сына длилась с 1739 по 1768 год, то есть более 28 лет, и могла бы составить два увесистых тома. Сослагательное наклонение употреблено мною не случайно: дело в том, что сохранились только письма отца – всего 420 штук. Это вовсе не коротенькие записки – каждое письмо может служить образцом эпистолярного искусства. А прочитанные целиком, с первого до последнего, они захватывают, как увлекательный роман. Вольтер, ознакомившийся с наследием Честерфилда одним из первых, дал ему в письме маркизе дю Деффан самую высокую оценку: «Пожалуй, это самое лучшее из всего когда-либо написанного о воспитании».
Ответы сына до нас не дошли, и мы можем судить об их содержании весьма приблизительно. Например, по частым сетованиям Честерфилда можно сделать вывод, что младший Стенхоп (отца тоже звали Филипом Стенхопом, титул графа и место в палате лордов в Англии передается по наследству не с самого рождения, а лишь после смерти представителя старшего поколения) писал нерегулярно, скупо, далеко не всегда отвечал на конкретные вопросы, словом, вел себя как типичный сегодняшний школьник, предпочитающий эпистолярному жанру множество других удовольствий. Хочется верить, что он по крайней мере прочитывал родительские послания до конца, внимательно и не по диагонали, хотя даже отец в этом сомневался. «Мне хотелось бы, чтобы ты прочел это письмо два раза, однако я сильно сомневаюсь, что и один раз ты дочитаешь его до конца…» – сожалеет он в одном из писем. «Хотя я и трачу много времени на писание тебе, должен признаться, меня часто одолевают сомнения, нужно ли все это», – признается в другом.
Хорошо еще, что сын догадался бережно складывать отцовские письма в специальный шкафчик, в котором они благополучно пролежали до 1773 года.
Можно говорить с уверенностью, что первым внимательным читателем писем стала Юджиния Стенхоп, невестка Честерфилда, ставшая к этому времени уже вдовой – сын графа умер в возрасте 36 лет от чахотки. Теперь уже трудно сказать, какие именно мотивы подвигли женщину на публикацию личных посланий. Возможно, главную роль в этом сыграли соображения материального плана, а не жажда культуртрегерства, но в любом случае мы должны сказать Юджинии огромное спасибо: не обрати она внимание на письма свекра, мы никогда бы не узнали о результатах грандиозного педагогического эксперимента, который Честерфилд поставил на собственном сыне.
Мне кажется, что эти результаты заслуживают не только внимания, но и глубокого осмысления. Эксперимент провалился, ни одна из надежд графа не оправдалась. Только после неожиданной и безвременной смерти сына он узнал, что младший Стенхоп вел свою собственную жизнь, создавая ее не по отцовским советам, а по собственным побуждениям и пристрастиям. Он ни разу не признался, что очень далек от всего, о чем мечтал для него отец. Они вели совершенно раздельное существование, их интересы не совпадали, словно отец писал в пустое пространство, создав себе искусственный воображаемый образ сына, мало похожий на действительного адресата писем. Утрата оказалось вдвойне тяжелой: Честерфилд в одночасье потерял и любимого сына, и, главное, смысл жизни. Горе отца было неподдельным, оно подкосило его крепкое от природы здоровье и подорвало былую уверенность в себе. Из воспоминаний современников известно, что последние пять лет Честерфилд прожил в совершенном уединении.
Нельзя сказать, что подобный случай единственный в своем роде. В истории есть примеры и пострашнее. Думаю, однако, что случай Честерфилда заслуживает особого внимания.
Предвосхищая вопрос о том, почему отец писал сыну, а не разговаривал с ним, как все нормальные родители, хочу сделать небольшое пояснение. Младший Филип Стенхоп был незаконным сыном Честерфилда от его связи с Элизабет дю Буше. Эта скромная, красивая девушка из протестантской семьи служила гувернанткой в одной из богатых семей Гааги, где граф жил несколько лет в качестве посла Англии (это было нечто вроде почетной ссылки лорда, оппозиционно настроенного к королю Георгу I). Поскольку Честерфилд был довольно заметным лицом европейского истеблишмента, любовная история получила огласку и некоторое время служила пикан тной темой салонных разговоров. Несмотря ни на что, посол дал своему незаконному отпрыску свои фамилию и имя и взял на себя все материальные заботы о сыне и его матери. Скомпрометированная женщина лишилась места и возможности самостоятельного честного заработка. Честерфилд поселил ее в предместье Лондона, назначив пансион.
Надо полагать, что не гордость графа, а, скорее, предубеждения, царившие в современном ему обществе, помешали старшему Стенхопу исполнить долг честного человека и жениться на Элизабет. О том, что любовь была самой настоящей, свидетельствует висевший в кабинете Честерфилда большой портрет мадемуазель дю Буше, выполненный по заказу графа самой модной и знаменитой в то время художницей Каррьерой Розальба.
На сыне же Честерфилд и вовсе не экономил, возлагая на его будущее самые честолюбивые надежды. Лишенный возможности видеться с сыном ежедневно, он лично подыскивал ему лучших гувернеров и учителей, вникая во все тонкости воспитания, образования, содержания и ухода, тщательно следил за его интеллектуальным и нравственным развитием, заботился о физическом здоровье и досуге, стараясь не упускать даже мелочей.
В чем же состояла суть эксперимента? Не в воспитании через письма, отец и сын виделись, разумеется, письма писались только во время многочисленных поездок – в те годы представители света свободно пересекали границы европейских стран не только по службе, но и в целях знакомства с жизнью. Будучи на редкость образованным человеком своего времени, лично знакомым с выдающимися философами-просветителями – Вольтером, Монтескье, Дидро, – Честерфилд стоял на передовых гуманистических позициях. Он был убежден, что врожденных свойств, так называемой натуры, не существует, что происхождение не имеет никакого значения, что личность есть продукт воспитания и образования, то есть среды в широком смысле слова. Будучи дипломатом, членом палаты лордов и видным общественным деятелем Англии, Честерфилд не уставал напоминать сыну о самом важном условии жизненного успеха – о хорошем тоне, об искусстве держать себя с людьми: «Воспитанность – это единственное, что может расположить к тебе людей с первого взгляда, ибо для того чтобы распознать в тебе большие способности, нужно больше времени. Хорошее воспитание заключается не в низких поклонах и соблюдении всех правил вежливости, но в непринужденном, учтивом и уважительном поведении». Честерфилд знал, что, кроме него, эти «второстепенные добродетели» (так граф называет их в письмах) сыну никто не привьет. В Англии ХVIII века царило «всеобщее пренебрежение к тому, что делает человека хорошо воспитанным, и всеобщее внимание к тому, что называется глубокой ученостью». Честерфилда поражало, что его современники «расточают много времени на то, в чем судьями могут быть лишь очень немногие, и совершенно пренебрегают тем, что подлежит критике весьма многих». Читая эти слова, нельзя не удивляться, насколько современно они звучат. Кто и где сегодня учит хорошему тону? Разве что в очень немногих семьях, школа этими «пустяками» не занимается. И уж совсем невозможно себе представить, чтобы современный папа не только сказал своему ребенку о том, как важно уметь производить хорошее впечатление на окружающих, но дал бы практические советы, как именно это делать.
А Честерфилд посвящает конкретным советам и рекомендациям большую часть своих писем (между прочим, пишет на трех разных языках, дабы ребенок мог заодно потренироваться в иностранной речи), не жалея времени и сил, в надежде передать сыну свой собственный опыт. Он сам это объясняет: «Пусть же мой жизненный опыт восполнит недостаток твоего и очистит дорогу твоей юности от тех шипов и терний, которые ранили и уродовали меня в мои молодые годы».
Цитировать Честерфилда можно бесконечно, но я сознательно не буду этого делать, чтобы не лишать удовольствия будущих читателей «Писем к сыну» – они найдут в книге много дельных советов, остроумных и тонких наблюдений, размышлений над человеческой природой, описаний психологических типов и темпераментов. Всем этим автор щедро поделился с нами. Не важно, что адресованы письма сыну – по большому счету это заветы всем молодым. Не случайно эпистолярное наследие Честерфилда находило множество читателей и почитателей на протяжении полутора веков. Его письма переиздавались по нескольку раз в год и никогда не залеживались на полках магазинов, в первый же год после обнародования они были переведены на все европейские языки. О них говорили, их обсуждали – литературная слава пришла к Честерфилду с опозданием и ценой горького разочарования…
Я не берусь ответить на вопрос, почему эксперимент умного, тонко чувствующего и здравомыслящего человека не удался. Лежащая на поверхности мысль о том, что чрезмерная дидактика рождает протест, а воздействует лишь родительский пример, ничего не объясняет, потому что Честерфилд был действительно образцом для подражания во всех отношениях. Образованный, организованный, пунктуальный, остроумный, воспитанный, он был великолепным собеседником и блестящим оратором, имел успех у женщин и легко добивался поставленных целей за счет хорошего впечатления, производимого на людей. Ему удавалось все, что он задумывал. Лишь одно, главное дело его жизни не получилось. Биографы Честерфилда пытаются найти этому оправдание и как-то объяснить неудачу. Мне эти догадки не кажутся убедительными, я мысленно возвращаюсь к давней истории, пытаясь найти причину горького родительского разочарования. Наверное, потому, что боюсь оказаться на месте Честерфилда. Но кто из родителей не впадал в соблазн воспитать детей по своему образу и подобию? Поэтому всем родителям и педагогам советую: читайте Честерфилда, пока не поздно – это хорошая прививка от «педагогической горячки».
* По-английски имя пишется с одной буквой «п».
Выбор читателей
Комментарии