Михаил ВАЙСКОПФ: Мы должны перестать лепить исторические мифы

Доктор философии Иерусалимского университета, автор семи книг по истории русской литературы Михаил Вайскопф почти два десятилетия назад опубликовал исследование «Писатель Сталин: язык, приемы, сюжеты». Что заставило его в этом году уже в третий раз переиздать эту книгу? Чем так опасен неосталинизм и нужен ли закон о защите языка? Эти и другие вопросы в беседе ученого с «УГ».

– Михаил Яковлевич, актуальность нынешнего, дополненного, переиздания вашей книги во многом обусловлена той удивительной ностальгией по Сталину, которая набирает обороты в российском общественном сознании, да и не только в российском. Почему это происходит? Народ хочет абсолютизма, тоталитаризма, строгого вождя?
– Несомненно, это и тоска по абсолютизму в период некой «семибоярщины» и разгула тех, кого раньше называли феодалами, но, с другой стороны, это и ностальгия по славному прошлому СССР, который был мировой державой. Гигантское здание, построенное на костях, вызывает у людей, как это ни парадоксально, весьма приятное к себе расположение, почтительное уважение… В частности, повадились сегодня сюсюкать о «сталинском православии». Я доказываю, что это просто курьёз. Знаменитая сталинская речь от 3 июля – «братья и сестры» – это образчик хитрой и двусмысленной пропаганды. Я проверил все без исключения случаи такого словоупотребления и установил, что оно всегда обращено только к населению оккупированных территорий – а потом к тем, кого немцы забрали на работу в Германию. Ведь и до, и после войны эти слова применялись лишь к «угнетённому» населению зарубежных стран. Это такой чисто коммунистический штамп – «Наши братья и сестры в капиталистических странах…» Соответствующий раздел из моей книги – «Братья и сестры Сталина» – выложен в интернете, на сайте «Постнаука». Кроме того, я показываю, что православие в России, вопреки популярной легенде, возродил вовсе не Сталин, а совсем другое лицо: это раздел «Христолюбивый вождь». Удалось мне также окончательно установить сам источник имени Сталин. Джугашвили взял его сразу после сибирской ссылки из одного литературного сочинения 1836 года – из рассказа про сурового и мстительного сибирского ссыльного, которого зовут именно Сталин. В основном, однако, моя книга посвящена разбору стиля Сталина и его бесчисленным языковым фокусам, которые отлично пригодились ему и во внешней политике, и, главное, при организации массовых репрессий.

– Но разве советское прошлое – это только Сталин и репрессии? Он ведь был у власти не 70 лет. Почему именно он ассоциируется у многих с СССР?

– Совершенно верно, СССР – это отнюдь не только Сталин. Но тем не менее общественное сознание работает несколько иначе. Есть замечательная книга Евгения Добренко «Поздний сталинизм», где доказывается, что по-настоящему советская власть, её привычная нам форма, утвердилась после Второй мировой войны. Стабилизировалась, приобрела ксенофобию, необходимую для её дальнейшего процветания, и всё это было связано с именем Сталина, потому что именно ему приписывалась (и приписывается) Великая Победа. Более того, доказывает Добренко, вся последующая советская власть – да и сегодняшняя послесоветская – тоже идёт оттуда.

– А сейчас – тоска по некоему величию имперскому, военным триумфам?

– Отчасти. Но я не думаю, что в России хотят войны. Хотят победы – но без войны. И хотя в России многие твердят что-то вроде «можем повторить», я ни на грош не верю в милитаристские устремления большинства населения. Войны боятся. Есть, конечно, меньшинство, готовое драться, как и в любой стране, в любой цивилизации. Но это отнюдь не массовое явление. Все не выходит за рамки воинственной риторики и демагогии, хотя она действительно сильна и повсеместна.

– Как и что, на ваш взгляд, надо говорить о Сталине в школе?

– Я лишен опыта школьного учительства, но у меня все же многолетний опыт университетского преподавания. В любом случае мне кажется, что преступно замалчивать чудовищный сталинский террор. Больше 50 миллионов людей по тем или иным статьям были осуждены при Сталине. Молчать об этом нельзя. А приписывать только Сталину нашу Победу во многом просто абсурдно! Воевали полководцы на местах. А до 1943 года Сталин вообще ни черта не понимал в военном деле, спасала только его чудовищная воля, и потому удалось сдержать наступление немцев. Во многом страну спасла и одержимость Гитлера, его бессмысленная расовая спесь. И давайте не будем забывать, что советских генералов погибло больше от репрессий, чем на войне.

Приятельница моя, архитектор, работала на Соловках. Она рассказывала, как в советское время ходил специальный человек, якобы электрик, и замазывал все надписи, которые на стенах оставили заключенные. Так стиралась память по всей стране. Откройте, например, помпезно изданную энциклопедию Мордовской Республики – там слово «лагерь» вы не найдете. А ведь это один из основных центров ГУЛАГа – Потьма. Повсеместно существует и насаждается эта вдохновенная и сладостная ложь. И некоторые учителя до сих пор рассказывают своим ученикам о том, какой гений был Сталин, как он страну строил. А то, что на костях… Да подумаешь, разве это важно!

– С другой стороны, многие историки говорят, что нельзя делать из Сталина дьявольскую фигуру, нельзя сравнивать его с Гитлером, потому как этим самым мы отказываемся от своей истории…

– Я просто приведу в качестве ответа один маленький пример того страшного, полоумного эксплуататорского режима, который был введен именно при Сталине, в 1940 году, когда рабочих стали сажать, то есть отправлять на принудительные работы, за опоздание свыше 20 минут. Ни в одной капиталистической стране, даже во времена столь славной на эксплуатацию промышленной революции в Великобритании, такого не было в помине. Другое дело, что имя Сталина стало мифологизироваться во время войны, да и то при колоссальной поддержке политруков и агитпропа. Былое «За веру, царя и Отечество!» заменили лозунгом «За Родину, за Сталина!». Преступно искажать историю, продолжая говорить, что Сталин построил державу, выиграл войну и тому подобное…

– На Западе сейчас другая крайность. Например, говорят, войну выиграли США.

– На Западе тоже культивируется чудовищное лицемерие, но Россия-то не должна дублировать те же фальшивые ходы. Это приводит к разъеданию умственного потенциала народа. Нельзя же уподобляться тому, что сейчас творят в американской истории, перекраивая ее в угоду трусливой политкорректности. Мы должны перестать лепить мифы из нашей истории ради иллюзорного имперского величия. Тогда вместо истории мы получим лакированное уродство. Это все крайне вредоносно для будущих поколений – так мы приучаем их к цинизму.

– Ваша книга, как мне кажется, постулирует такое утверждение: как человек мыслит, так он и говорит. Обратное так же верно?

– Конечно, есть несомненная связь, и работает она в обе стороны. То, как человек говорит, во многом формирует его собственную мысль – есть тут и это встречное влияние. Что касается Сталина, то, к примеру, видно, когда он скрывает свои мысли. Очень интересно наблюдать за этими механизмами фальсификации и двуязычия. Один из феноменальных эффектов сталинской риторики заключается в том, что при всей скудости, косности и лексической бедности она была невероятно успешна, поскольку каждое слово таило собственный антоним. Любое определение у него при этом обладает потрясающей иллюзорной ясностью. Всех убеждала именно эта простота и ясность сталинской речи. Почему я говорю «иллюзорной»? Потому что на самом деле все в его речи обман и фальшь. Все двоится, расплывается в глубине, но на поверхности идеальная ясность, точность. Если же присмотреться, то заметно, что каждая его фраза таит в себе взрывное начало, готова сама себя разрушить, отступить от себя. Возьмите вот такое его изречение: «Не стоит слишком перехваливать наш строй, недохваливать тоже нельзя. В рамках нужно держаться». А кто определит эти рамки? Или: что такое «враг народа»? Потрясающая обтекаемость, имитирующая точные смыслы. Он просто выходил из себя, когда у него добивались строгих, внятных определений таких ключевых для террора понятий, как, например, «кулак», и оттого врагом мог мгновенно сделаться каждый. Это тот самый случай, когда стиль убивает.

– Вы много занимались русской литературой, и поэтому разрешите, пожалуйста, банальный вопрос, на который тем не менее разные филологи смотрят инаково. Воланд – это Сталин?

– Несомненно. В Воланде есть черты Сталина – там, где он говорит, что «чтобы руководить – надо предвидеть», это цитата сталинской речи. Или там, где речь идет о «смехотворном сроке в тысячу лет»… Это пародия на речь Сталина об итогах первой пятилетки. Сама по себе вопрошательная риторика Воланда – это в чистом виде слепок со сталинской речи. Мне кажется вместе с тем, что Булгаков симпатизировал Сталину. Ведь Сталин раздавил ленинско-троцкистскую шайку, которая хотела устроить мировую революцию, и стал возвращать Россию к ее национальным истокам. Это один из важных факторов нынешней ностальгии по Сталину. Я в Израиле знал человека, который говорил: «Сталину нужно поставить памятник за то, что он раздавил коммунизм!» Вот и Булгакову эта расправа с «интернационалистической сволочью» – простите, так их тогда называли – импонировала. Он уловил здесь реставраторские ноты у Сталина, это было ему ценно.

– Если выйти на уровень общества с тем же постулатом – на каком языке общество мыслит, на том и говорит, – то как вы относитесь к современным изменениям в русском языке? Профессор Гусейнов говорил о «клоачном» языке и таком же сознании. И все-таки в какую сторону русский язык, на ваш взгляд, движется – деградирует, развивается? Нужен ли закон о защите языка, как во Франции?

– Язык не нуждается в защите. Сколько этого было? Опять «мокроступы» вместо «калош»? На самом деле впитывание иноязычных слов – совершенно нормальный процесс для любого языка. Насколько я знаю, в языке фарси около 90% арабских слов, что не делает его арабским. В русском языке не такие пропорции, поэтому тем более не надо его тормозить, это глупо – бороться с неизбежным. При французском коренном, навсегда въевшемся национализме понятна их реакция, но и она обречена на поражение. Нацисты тоже всячески старались защитить чистоту немецкого языка, устраивая гонения на латинские слова вроде «радио», но ничего из этого не вышло. Языковые конструкты меняются, и борьба с этими процессами – это наивно и страшно непродуктивно. Кстати, я с большим удовольствием наблюдаю, как в России бурно, энергично и очень плодотворно развивается сленг. Замечательные формы есть. Удивительные находки.

– Например?

– «Головняк», «тусняк» – замечательные краткие формы стяжения. Метко, точно, удачно. Слова, которые экономят массу словесного материала, дают ударность фразе. Да, язык меняется в своем составе, но такая конвергенция ему только на пользу. Язык должен развиваться, ни в коем случае его нельзя пресекать, блокировать.

– А как быть с обсценной лексикой?

– Я не говорю, что мат надо вводить в школьную программу. Есть некоторые нормы минимальные. Но относиться к нему даже в открытой печати надо более снисходительно, более гибко.

– Вы одно время учились у Юрия Михайловича Лотмана. У него есть такая мысль: «Сон – отец семиотических процессов». Мне показалось, это коррелирует с вашим эпиграфом, где описывается, как Молотову однажды приснился Сталин. А вам когда-нибудь снился герой вашей книги?

– Попытаюсь вспомнить. Возможно, один раз. Мельком. Прошел грузной тенью, но я ничего не запомнил. Не въелся в подсознание, не являлся ко мне. Но я знаю один поразительный случай, описанный Андреем Синявским в «Голосе из хора». Ему эту историю рассказала одна бывшая коммунистка, у которой мужа угробили в 37‑м году. Так вот, где-то через сутки после своей смерти Сталин явился к ней во сне и сказал: «Прошу у тебя прощения – и у всех». Она ответила ему: «Не могу тебя простить, тем более от имени всех». «Но все-таки лично ты – от своего имени – можешь меня простить?» Она сказала: «Ладно, я тебя прощаю». Он исчез, и утром она увидела круглый мерзлый след на полу и почувствовала чудовищный ледяной холод возле кровати…

– Что вы можете сказать о Юрии Михайловиче Лотмане? Что главное вынесли из соприкосновения с такой большой личностью?

– Я очень мало, в сущности, учился у Лотмана. Год на заочном, потом вылетел за свою политическую деятельность с поразительной для отличника формулировкой «отчислен по неуспеваемости»… На нас, вчерашних школьников, Лотман поначалу производил впечатление такого культуртрегера прежде всего. Я помню, что на первой же лекции он показывал, как надо читать книгу: нельзя закладывать ее карандашом, нельзя класть переплетом вверх. Я не могу сказать, что я был вхож в его круг – это был давний оформленный круг студентов, – а я вел разгильдяйскую жизнь и мало занимался наукой. Уже много позже я увлекся всем этим, поступив в университет в Иерусалиме. И вот тогда я вспомнил многие культурные навыки, привитые Лотманом, важнейший из которых – требование мыслить системно и видеть в литературе логическую структуру, семиотический организм, а не нечто безнадежно хаотичное, рыхлое, расплывающееся.

– Вот вы сказали, что Юрий Михайлович был для вас, мальчишек еще, неким культуртрегером, он прививал первичные культурные навыки. Сегодня вы уже сами крупный филолог. Что скажете молодому поколению, краткое напутствие от вас как будет звучать?

– Сейчас везде господствует релятивизм. Может, это возрастное брюзжание, но, мне кажется, сейчас почти исчезло у нынешних студентов искреннее желание узнать, улетучилась фанатичная вера в то, что ты поймешь, откроешь нечто важное, главное – и у себя, и у других. Знаете, что всегда спрашивают у меня самые плохие студенты: «А будет это на экзамене?» Это тошнотворный подход. В душе должен гореть факел – эрос познания. Без него душа усыхает, сплющивается. Простите мне столь высокий слог, но все мое напутствие – берегите факел познания в своей душе, раз пошли учиться!

Иван КОРОТКОВ