Михаил КАЗИНИК:

У искусствоведа и просветителя Михаила Казиника 2 паспорта. Он живет в Стокгольме, а работает по всему миру – с детьми, педагогами и даже нобелевскими лауреатами. Однако своими любимыми учениками он называет школьников из России, которых считает особенно креативными и близкими ему по духу. Поэтому в нашей стране Михаил Семенович не только занимается популяризацией классической музыки, но и внедряет новую методику преподавания и выступает с лекциями и мастер-классами для педагогов.

– Вы говорили в СМИ, что современная школа умерла. В чем это проявляется?
– Умерла не только наша школа, умерла школа как институт, который существовал до Интернета. Когда-то люди пытались объяснить удар молнии в дерево тем, что это действия бога Перуна. Но затем выяснилось, что это результат столкновения электрических зарядов, и Перун пропал. Так же и с образованием: в XXI веке мы можем получить любую информацию откуда угодно, например в любой момент прочитать книгу из Вашингтонской библиотеки. Мы находимся в совершенно другом информационном поле. Но школа, будто не заметив, что произошли принципиальные изменения, продолжает работать как институт далекого прошлого. Школа, как правило, представляет собой очень консервативную систему. Поэтому она не только не способна быстро преобразиться, но еще и встречает в штыки любую мысль, которая хоть немножко отходит от столбовой дороги XIX-XX веков. Так она идет позади прогресса.
– Могли бы вы привести пример проявления такого консерва­тизма?
– Могу привести шуточный пример. В один и тот же день учитель географии преподает детям географию Африки, учитель истории рассказывает про Великую французскую революцию, а учитель литературы говорит о поэзии Александра Сергеевича Пушкина. Если ребенок попытается совместить все это в своем мышлении, получится, что Французская революция произошла в Африке и возглавил ее Александр Сергеевич Пушкин. Другого варианта нет, потому что учитель литературы не спрашивает учеников о том, что было на географии. Иначе он стал бы рассказывать о корнях Пушкина, о строчках из «Онегина» «Под небом Африки моей…». Так у ребенка формировалось бы ассоциативное, или нобелевское, мышление, при котором все связано со всем.
В юности я написал пьесу под названием «Жало змеи, или Высокая гармония». Главный герой в ней – я, путешественник, который приезжает в страну золотистого сияния. Во всех странах небо как небо, а в этой оно постоянно золотое. Я пытаюсь понять, почему сияние существует именно над этой страной. Этот вопрос я задаю первому жителю страны, которого встречаю на пути, а он говорит, что это сияние – свет идей 37 мудрецов, великих правителей. Я удивляюсь и иду дальше. Затем встречаю другого человека и спрашиваю у него, правда ли, что у жителей страны в квартирах нет света. Он отвечает утвердительно и объясняет это тем, что вся энергия электростанций уходит на поддержание золотистого сияния над страной. Я возмущен: «Как же так? Над страной – никому не нужное сияние, а в домах нет света!» А он отвечает мне, что главная идея мудрецов состоит в том, чтобы не связывать лампочки и золотистое сияние.
Эта пьеса много лет пролежала в столе, ее спрятала моя мама. Она испугалась за меня, ведь я спародировал ту систему, в которой мы жили в советские годы. Сейчас я думаю, что так я мысленно готовился к школе нового типа, в которой лампочки все-таки связаны с электроэнергией. Разработанный мной комплексно-волновой урок – это урок, направленный против клипового мышления. Любое мгновение, в котором мы живем, – это путь из прошлого в будущее, никаких застывших остановок нет. Яблоко – это одновременно фрукт, плод раздора, плод в раю, яблоко, которое упало на голову Ньютону, матросский танец «Яблочко», признак делимости и так далее. Каждое понятие, связанное с яблоком, переводит из одного предмета в другой, связывает все воедино и рождает ассоциативное мышление. В результате рождается яркое, очень богатое мышление ребенка, у которого каждое понятие вызывает тут же массу ассоциаций. Существующая система образования не способствует ассоциативному мышлению, большинство людей в результате такого обучения мыслят кусками, фрагментами, клипами и не в состоянии связать эти части между собой.
– Как изменить эту ситуацию отдельно взятому педагогу, который пришел в школу и вынужден подчиняться планам и методическим рекомендациям?
– Я могу ответить на этот вопрос не только теоретически, но и практически. Я провожу конференции и семинары для педагогов в разных концах России. И те педагоги, которые выхватывают, перенимают идею ассоциативного мышления, впоследствии рассказывают мне, что у них совершенно изменилась атмосфера в школе. Причем для этого не нужно быть сверхгениями, нужно просто принести человеческое начало в школу.
– Что это значит?
– Первое условие – условие речи. Во всех педагогических университетах благополучно исключено преподавание сценической речи. А ведь учитель, чего скрывать, – это не только человек, который сообщает информацию, это артист. Просто передают информацию в Интернете, учебнике или телевизоре. Учитель же делится интересующей его информацией при помощи актерских монологов с любимыми детьми. А это уже совсем другой посыл. И тогда выясняется, что большинство учителей никогда не учились сценической речи и тем не менее каждый день по 8 часов проводят на сцене. Школа, которую я создаю, как и весь мир по Шекспиру, представляет собой театр, а не тюрьму или казарму. В ней остроумные учителя радостно передают знания всеми переливами интонации. От одной лишь интонации зависит многое. Любая пауза в речи, как в музыке, может иметь огромный смысл. Любая интонационная система меняет восприятие. Большинство людей говорит в секунду или в терцию, то есть монотонно, а я предлагаю им говорить в октаву. Однажды передо мной стояла задача научить студенток музыкально-педагогического факультета в Минске вести лекцию. Выходит девушка и начинает урок по кантате Свиридова «Снег идет»: «Свиридов что-то там когда-то там…» Я остановил ее и предложил представить, что она полюбила молодого человека и даже собирается связать с ним жизнь, но он не любит важное для нее произведение – кантату Свиридова. «Сейчас решается ваша судьба, судьба ваших будущих детей, – сказал я ей. – У вас есть 15 минут, чтобы убедить своего любимого, что эта кантата не случайно ваше любимое произведение. И когда он поймет музыку, он поймет вас, начнется совершенно новая жизнь». Студентка похорошела, стала улыбаться, дышать, убеждать, аудитория после окончания ее речи аплодировала ей стоя. Она не просто сообщила информацию, а дополнила ее улыбкой и любовью, симпатией и эмпатией. То же самое у меня делали учителя математики, физики и химии.
Второе условие моей школы – тоже достаточно простое – чувство юмора. Часть людей рождается с этим качеством, в этом случае вообще ни о чем не надо говорить: они могут любого слушателя заставить смеяться каждые десять минут, о чем бы они ни говорили, они говорят остроумно и ярко. Но как быть тем, у кого нет чувства юмора? Тут я предлагаю создать картотеку. И в нее набрать несколько тысяч разных коротких историй. И вот когда учитель докладывает какую-то скучную, но важную тему, он должен прервать себя и поделиться заранее подготовленной историей. Посмотрите, что будет с детьми: они перезагрузятся, испытают чувство симпатии к учителю. А потом, когда он продолжит, будут слушать его с интересом. Это второе условие.
И теперь о третьем условии. В 2005 году меня пригласили стать музыкальным экспертом Нобелевского концерта. Тогда я ввел традицию: каждого нобелевского лауреата опрашивать перед концертом. Так выяснилось, что у каждого из них в детстве была музыка. Эйнштейн со скрипкой не исключение. Макс Планк, с которым он играл, до последнего не мог решить, будет ли он физиком или пианистом. Григорий Перельман тоже сомневался, куда ему стоит поступать, – в консерваторию или на мехмат, но мама уговорила его идти на мехмат. Я, общаясь со многими выдающимися учеными, пришел к убеждению, что музыка в детстве – это половина пути к Нобелевской премии. Музыка – это особое мышление, соотношение правых и левых долей мозга. В моей школе музыка – один из ведущих предметов, а учитель, настоящий учитель музыки, – это заместитель директора по эстетическому воспитанию.
– Но современная музыка, которую слышат обычные дети из каждого утюга, отличается от классической. Изменился даже способ создания музыки: сегодня ее могут писать без живых инструментов, лишь при помощи программы. Как ребенку понять то, что преподают ему на уроке музыки?
– Об этом можно написать цикл статей, потому что восприятие музыки – это не количество информации. И те учителя, которых я научил, у них все дети жить без нее не могут. Восприятие классической музыки – это состояние души, настройка человеческого тела как инструмента. Крестьяне ехали из деревни в церковь, где местный органист играл им сложнейшие фуги и прелюдии. И если бы вы каким-то образом взяли у них интервью и спросили, понимают ли они эту музыку, они бы пожали плечами. Они готовились всю неделю к этому событию, а в церкви переставали думать о засухе и о том, что у них дома крыша течет. Слушая музыку, они будто попадали в другой мир. А неклассическую музыку я бы даже не стал называть музыкой. Это звуки социума, отражение быта. Есть портреты Рембрандта, а есть ваше отражение в зеркале. Зеркало отражает объективную реальность, а Рембрандт – дух. То же самое с великой музыкой. Великое искусство говорит о вечных ценностях. И во все времена есть специальные песнюльки-танцульки для заполнения досуга толпы.
Учитель, которого я научу, не будет скучно рассказывать детям историю музыки, ведь музыка – это не предмет. В любом предмете есть движение от простого к сложному, в музыке этого нет. Математика времен Баха проще математики времен Шостаковича, но музыка Баха не проще музыки Шостаковича. Вы можете начать преподавание музыки с музыки Шостаковича, а потом перейти к Баху. Здесь нет никакой последовательности. В музыке есть ватерлиния, какое-то божественное свечение. Существует два начала: наше пребывание в вечности и суета. Суеты у нас сколько угодно, а пребыванию в вечности нужно учить, в вечность нужно входить как в храм. Это не так просто.
– То есть, по-вашему, массовая культура не способна создавать вечное?
– Четкой границы нет. Что-то проникает в высокую культуру из массовой, если оно становится ценностью всех будущих поколений. Классическая культура – это то, что актуально во все времена. Более того, в том, что часто называют классической музыкой, есть произведения, которые не обязательно в жизни услышать. Иногда лучше услышать Queen, чем 18‑ю симфонию Мясковского.
– Что должно произойти в системе образования не только с точки зрения педагога, но и государства, чтобы школа стала лучше?
– Вы задаете вопрос, на который я могу дать только очень печальный ответ: нужно дойти до последней стадии голода, ожесточенности, абсолютно разорванного сознания, при котором дальше идти невозможно. Кроме того, у власти должна находиться элита, то есть люди, которые глубоко изучали историю, философию, поэзию, культуру, у которых хорошо развито логическое мышление, люди, способные думать о будущем. Во Франции был замечательный политик Эдуард Эррио, автор лучшей книги о Бетховене. Его коллега Валери Жискар д’Эстен был крупнейшим исследователем Достоевского. Я вам могу привести много примеров. Цивилизованная страна, реформируя образование, выделяет на эту сферу больше денег, в первую очередь на зарплату учителям, чтобы в педагогические вузы тянулись как в престижные, а не в те, что идут по остаточному принципу – не поступил в технологический, иди в педагогический. Есть замечательные педагоги, но если взять сам принцип, то он отвратителен.
– А что вы думаете о предназначении человека: оно есть у каждого или только у избранных людей?
– У человека социума есть предназначение: выстроить гармоничный социум, выстроить добрые гармоничные отношения со всеми другими людьми. Я вынужден сказать, что, конечно же, вся история человечества – это история развития элит, которая подтягивала за собой социум тоже. Убери сто великих имен Франции – и Франции никогда не было, она ничем не отличается от других стран. Социум – это очень красивое явление, как муравьи, где все работают бесконечно. У человека есть искусство, есть великий дар достижения красоты и гармонии, которым большая часть не пользуется, оставаясь в ранге муравья.


Фото Елены Мартынюк