Михаил ЭПШТЕЙН: Как воспитывать критически мыслящих граждан?

Михаил Наумович Эпштейн – советский и американский философ, писатель, культуролог, автор многочисленных монографий, статей и эссе на русском и английском языках, заслуженный профессор Университета Эмори (США). В эксклюзивном интервью «Учительской газете» Михаил Наумович рассказал о том, как может измениться система образования с развитием дистанционных методов обучения, сохраняет ли актуальность понятие «престижный университет» и чем западная система образования отличается от российской.

– Каковы, на ваш взгляд, основные отличия современной западной системы образования от российской?
– В США я преподаю в университете уже больше четверти века, три года преподавал в Англии, а вот с современным российским образованием не знаком, могу сравнивать только с советским. И выводы мои парадоксальные: советская система сама по себе была лучше, но давала худшие результаты. На филологическом факультете МГУ нам последовательно читали курсы по всем эпохам мировой литературы – от фольклора и Античности, через Средние века, Возрождениe, ХVIII век и до современности. Закладывался системный подход к знанию. В американских университетах нет строгой последовательности обзорных курсов и общеобязательных предметов. Каждый студент может свободно выбрать требуемое число курсов из огромного числа предлагаемых. В принципе можно прослушать курс по Достоевскому и при этом почти ничего не знать ни о Пушкине, ни о Толстом. Можно изучать в сравнительном плане Гете и Пушкина, Рильке и Пастернака, но при этом не иметь общего представления о немецкой и русской литературе. Отчасти это объясняется отсутствием идеологии, которая во многом и определяла системный подход к образованию в СССР.
Однако при всей эклектике программа высшего образования в США гораздо обширнее, чем в России. Студент при поступлении в вуз и даже в первые два года обучения не обязан выбрать себе специализацию (major); он не только может, но и должен прослушать курсы по самым разным дисциплинам. Например, в моем Университете Эмори требуется, чтобы за первые два года студент прошел как минимум по два курса в следующих областях: «Математика и количественные методы», «Природа, наука и технологии», «История, общество и культуры», «Гуманитарные науки и искусство», «Иностранные языки», «Здоровье, физкультура и танец». Это значит, что, даже если студент к третьему году решит специализироваться по литературе, он тем не менее обязан в первые два года приобрести знания по математике, естественным и общественным наукам. Это создает гораздо более широкий кругозор. Молодой человек может решить, кем он хочет быть, не со школьной скамьи, а уже проучившись два года в университете и получив инициацию во все основные области знания.
– Что вас больше всего удивляет и радует в американских студентах?
– Интеллектуальная мобильность. Изучение почти любого предмета они начинают с нуля, то есть почти ничего не зная о нем. А через три месяца, к концу семестра, они становятся не то что специалистами, но авторами вполне связных, умных, иногда оригинальных курсовых работ немаленького объема (4‑5 тыс. слов, и это по каждому из четырех курсов в данном семестре). Вот эта способность быстро мобилизоваться по каждому предмету (а в течение одного семестра это могут быть, например, физика, экономика, психология и литература) обеспечивает молодым американцам маневренность в их будущей карьере, готовность переключаться между разными областями знания и легко осваивать новые.
– Что считается самым важным в процессе обучения?
– Развитие навыков самостоятельного – критического и проблемного – мышления у студентов. Условно говоря, есть три основные формы занятий: лекция – монолог преподавателя, семинар – диалог преподавателя со студентами и дискуссия – диалог студентов между собой. Последнее, наверное, самое важное, но эту самостоятельную интеллектуальную активность студентов труднее всего организовать именно потому, что она должна быть самостоятельной. А вообще самое важное – побудить молодых людей выработать и высказать свою точку зрения. Если кто-то в классе скажет, что он присоединяется к предыдущему оратору и ему нечего добавить, такой «согласизм» вызовет насмешку (скрытую) и не прибавит уважения студенту.
– Есть ли разница между английскими и американскими студентами?
– Первые более склонны к интеллектуальному общению на общекультурные темы, для них образование – это прежде всего становление личности, приобретение жизненного, экзистенциального опыта. Например, путешествие в страну, язык которой они изучают, – это не просто поездка для освоения языка, но и приобщение к иной культуре, испытание себя в новых обстоятельствах. Для американских студентов на первом месте образование и карьера, достижение в ней наибольших высот, состязательность на рынке труда.
Но в целом можно сказать, что и в США, и в Англии высшее образование решает задачу, как воспитывать критически мыслящих граждан, ставящих под сомнение государственные и общественные институты, бросающих вызов любому статус-кво. В здоровом обществе преобладает дух критической рефлексии и движет его вперед, не позволяет ему застыть ни в каких формах самодовольства и самоупоения (которые эвфемистически именуются патриотизмом). Университетское образование – это и есть та закваска, которая действует в обществе, говоря евангельскими словами, «доколе не вскиснет все», создавая царство разума и свободы.
– Ожидаете ли вы, что вследствие появления новых технологий передачи информации могут измениться вся система образования и роль традиционных университетов?
– Да, такая коренная реформа возможна с распространением дистанционных методов обучения: университет начнет исчезать как «субстанция» в определенном месте и времени и сохранится лишь как виртуальная функция распространения и оценки знаний. Это было бы трагической вехой в истории университетов, да и вообще человечества. Я полагаю, что даже при наличии технических возможностей такой виртуализации университета не произойдет, по крайней мере, в обозримом будущем. Этого никто не хочет: ни преподаватели, ни студенты, ни администраторы.
– По вашему мнению, сохраняет ли актуальность понятие «престижный университет»? Насколько место учебного заведения в рейтинге отражает его реальный уровень?
– Репутация – это главный социальный капитал как личности, так и любой институции. Рейтинги университетов, а также входящих в него факультетов и школ играют огромную роль и для студентов, и для их родителей, и для работодателей, и для спонсоров. К сожалению, даже лучшие российские вузы, например МГУ, не входят в первую сотню мировых университетов. Особенно они отстают по такому важному параметру, как индекс цитирования, не попадая даже в первую тысячу. Это значит, что исследования, проводимые в данном университете, публикации его преподавателей не влияют на мировую науку.
– Сегодня активно обсуждается эксперимент в области школьного образования, который проводится в Финляндии, где на место традиционных предметов приходят междисциплинарные курсы. Как вы полагаете, насколько это верный и перспективный путь?
– Междисциплинарность возможна и желательна, если уже заложены основы разделения и углубленного изучения дисциплин. Можно выделить такие стадии: начальная школа преддисциплинарна, там говорят обо всем с разных точек зрения. В средней школе начинается специализация предметов, но еще не обучения: все ученики изучают все дисциплины (кроме особого случая – спецшкол). И лишь в университете начинается специализация самих студентов и вместе с тем благодаря обязательному изучению других наук открывается выход к междисциплинарности. Иными словами, междисциплинарность должна следовать за дисциплинарностью, а не предшествовать ей, иначе получится хаос.
– В одном из интервью вы высказали еще одну очень интересную мысль: «Люди – первопроходцы разума, и они с болью отдирают себя от зверья, вырываются из биологической бойни, а затем еще более кровавой социальной эволюции». Соотносится ли эта ваша идея с представлением о том, что извлечению человека из природы способствует религия? И если да, то можно ли сказать, что Высший замысел состоит именно в том, чтобы человек самостоятельно преодолел свою биологически детерминированную сущность?
– Да, именно самостоятельно. Человеку дано все – разум, воля, способность творить и изобретать, чтобы выйти из-под власти природы там, где она ограничивает, оживотнивает его. Поэтому, когда люди начинают жаловаться на несовершенства бытия и возлагать вину на Творца, хочется возразить: а сами-то вы на что? Все нужное у вас есть, вот и совершенствуйте: боритесь с суровым климатом, болезнями, стихийными бедствиями, а главное – со своими собственными алчностью и глупостью.
– В последнее время в литературе появился целый корпус произведений, в которых эта борьба человека со своим звериным началом, результат этой борьбы изображаются в самом пессимистическом ключе: опыт двух мировых войн, холокоста и ГУЛАГа не позволяет нам надеяться на преодоление в себе темных и жестоких инстинктов. Есть даже представление о том, что войны, холокост и ГУЛАГ и были самым настоящим рукотворным апокалипсисом, что мы живем, вернее, наш вид доживает свое в постапокалиптическую эпоху. Не разделяете ли вы хотя бы отчасти такой взгляд?
– Все зависит от точки отсчета. Можно считать, в постапокалиптическую, а можно – в пред­апокалиптическую. Репетиции апокалипсиса происходят довольно регулярно, чуть ли не каждое столетие, а то и чаще. Почти у каждого поколения свой апокалипсис: то война, то революция, то антихрист во главе государства. А потом, поломав множество жизней, очередная апокалиптическая волна откатывает и заново начинается «нормальная» жизнь. Нам не дано знать, когда репетиции уступят место настоящему действу, «до полной гибели всерьез» всего человечества. Возможно, это вообще не репетиции, а вакцинации, чтобы выработать у человечества стойкий иммунитет против насилия.