Мгновения

Я опаздывала на электричку. Спускаясь в подземный переход, услышала песню. Эту песню я знала: “Сбивая черным сапогом с травы прохладную росу, наш караул идет в дозор”. Эту песню сквозь сжатые зубы чеканил мой брат Сашка, а рыжий Димка всегда плакал. Осенний призыв 1994 года…
У выхода на железнодорожную платформу, прямо на каменном полу, сидели ребята в камуфляжах и отчаянно громко выводили припев. Один из них был писаным красавцем. Чернокудрый, ясноглазый, с румянцем во всю щеку. Да и двое других, как на подбор: здоровые, плечистые. Три богатыря. Вот только у одного вместо руки – пустой подвернутый рукав, у второго – наполовину обожженное лицо, а у красавца не было обеих ног. Три богатыря земли русской после кровавой сечи.
Люди на секунду замедляли шаг, кидали монетки и, пряча глаза, проскальзывали мимо. Есть такое выражение – “поруганная красота”. И рассматривать ее в упор, не отводя взгляда, выше человеческих сил.
И вот в берет упала сотенная бумажка. Ее положил коротко стриженный крепыш с огромной “печаткой” на среднем пальце. Крепыш был чуть постарше этих ребят. “Ого! – красавец присвистнул. – Мы просто поприкалываться решили, а народ “сотнями” разбрасывается!” И багрово покраснел. Крепыш судорожно сглотнул, “все путем, ребята”, и заспешил…
А что вспоминала я? Три месяца бессонных ночей, страха и душевного оцепенения. Три месяца напряженного сидения у телевизора (все новостные передачи по всем каналам). Помню вздох облегчения, когда услышала по телефону Сашкин басок: “Сестрица, мы уже вернулись в часть”. И моя наивная вера в то, что самое худшее уже за спиной. Но впереди было возвращение к мирной жизни.
Безудержное веселье первых дней сменили тревога и отчаяние. Поиски работы и унизительные отказы: “Недавно из Чечни? Сочувствуем, но нам “ломаные” не нужны”.
Ломаные… Моему Сашке повезло больше других. Он не участвовал в тяжелых боях, как Муха, на его руках не умирали друзья, как у Савелия, он не был ранен, как Донат, его не бросала любимая девушка, как рыжего Димку. Даже работа нашлась сразу (отец устроил к себе на завод). Но через два месяца после “дембеля” мой уравновешенный Саня перебил стекла в кафе, владельцем которого был чеченец Остап, уже больше двадцати лет проживающий в нашем поселке. А поздним вечером к нам пришли. Угроз не было, были настоятельные просьбы заново застеклить витрины. И чем скорее, тем лучше. Отец всю ночь замерял и резал стекла для оконных рам. Помню, как у него тряслись руки, и толстое стекло лопалось, а отец плакал навзрыд…
…В электричке удалось сесть возле окна. Расправила плечи, вдохнула поглубже и вдруг подумала о том, какие здоровые, красивые дети могли бы родиться у тех ребят. Могли бы, потому что редкая представительница прекрасного пола захочет связать жизнь с инвалидом. У этих парней есть только одна женщина, которая никогда не бросит на произвол судьбы. Мать.
Брат Сашка уже три года как женат. У меня подрастает племянник. Сашкины друзья тоже нашли работу, бросили пить, завели детей. Я радовалась их удачам и думала, что все забудется со временем, все наладится. Меня всегда изумляла способность нашего народа свято верить в лучшее будущее. Но три минуты в подземном переходе камня на камне не оставили от моих наивных надежд, поняла, что мудрое изречение “все проходит” не лозунг оптимистов: все проходит, но ничего не забывается, и есть ошибки, которые уже никогда не исправить.
Ольга РЕШНЯК