Между Сциллой и Харибдой

Ася Казанцева заставила молодое поколение, не зевая, слушать о гипоталамусе, нейронах, ГМО и последних исследованиях. В своих книгах, статьях и лекциях по биологии ей удалось примирить между собой науку и обычную жизнь. О сложных процессах и вещах, которые принято обсуждать в профессиональной среде, Ася заговорила с обычным человеком. И сделала это на его языке, нащупав нужные вопросы. Скажем, почему мозгу приятнее проверять лайки на Фейсбуке, а не писать диссертацию, почему полезно учить предмет в ночь перед экзаменом или как заставить эмоции работать на результат. Кстати, две свои первые книги Ася Казанцева писала в состоянии влюбленности. Третья работа автора не стала исключением.

– Насколько мне известно, вы сейчас работаете над своей третьей книгой. Расскажите, пожалуйста, о ней: когда планируете ее выпустить, о чем она.
– Книга называется «Мозг материален». Она посвящена размыванию границ между психологией и нейробиологией. Сегодня очевидно, что для любых мыслей, эмоций, решений в мозге существуют конкретные нейронные контуры. Во многих случаях их можно найти, иногда на них можно повлиять. С животными делают совершенно фантастические вещи вроде перезаписи воспоминаний, но и с человеком много всего интересного – от транскраниальной стимуляции для улучшения памяти во сне до медикаментозного ослабления страха. Нейробиология развивается фантастически быстро, успеть за ней невозможно, но научно-популярные книжки могут хотя бы немного сократить разрыв между тем, что делают в лабораториях, и тем, как представляет себе изучение мозга широкая общественность.
Текст уже закончен, и сейчас мы готовим его к тому, чтобы отдавать на верстку, книжку читают нейробиологи, обсуждают со мной возможные правки, я их частично вношу, частично отвергаю. Создание научно-популярной книжки – это всегда болезненный путь между Сциллой и Харибдой. Чем более точным и исчерпывающим будет описание того или иного процесса, тем тяжелее оно окажется для восприятия и понимания. Все время приходится искать компромиссы и страдать. Когда перестанем страдать, останется еще несколько месяцев технической работы, и где-нибудь летом книжка появится в магазинах.
– Сейчас расцвет блогерства. А вы себя больше видите как научпоп-журналиста или блогера? В чем, на ваш взгляд, отличия этих двух профессий?
– Если честно, новые занятия появляются быстрее, чем люди успевают договориться о значении слов, и никто не понимает, как себя называть. Если профессия – это то, чем человек зарабатывает себе на жизнь, то я абсолютно точно не блогер, никогда им не была и не планирую. У меня просто есть Фейсбук, до этого был Живой Журнал, я в них пишу про жизнь и всякие глупости, но никогда не относилась к этому серьезно. Википедия почему-то называет меня блогером, но я совершенно не понимаю, что она имеет в виду.
Словосочетание «научная журналистика», конечно, лучше описывает то, чем я занимаюсь. Я много лет работала редактором научно-популярных СМИ, писала статьи о науке в разные издания. Но, строго говоря, последние года три я уже ничего такого не делаю, а занимаюсь только книжками и лекциями. Можно ли меня по-прежнему называть научным журналистом, если я не связана ни с какой редакцией? Наверное, да, потому что никакого более точного слова все равно нет.
– Как знания по биологии и нейробиологии помогают вам управлять своими эмоциями, поступками? Если это возможно, приведите пример.
– Нейроэкономика, или нейро­био­ло­гия принятия решений, – это наука, которая сообщает нам, что мозг не стоит воспринимать как что-то единое. Всегда происходит конкуренция между разными нейронными сетями, и наше финальное видение мира и способ принятия решений – результат их суммарной активности. Мы склонны принимать свое восприятие мира за абсолютную истину, но это почти никогда не она. Скажем, то, насколько драматически мы воспринимаем какую-то конкретную неприятность, очень сильно зависит от фонового состояния мозга, от того, насколько мы голодны, не выспались, даже от того, светит ли на улице солнце. Поэтому, когда я серьезно страдаю от несчастной любви, например, или от желания курить, первым делом я иду бегать, чтобы повысить уровень эндорфинов в мозге. И уже после этого думаю, надо ли писать нелепые письма объекту влюбленности или отправляться в магазин за сигаретами. Часто удается воздержаться.
– Как связаны психические расстройства и личность? Например, верно ли, что творчество идет рука об руку с сумасшествием? Или что депрессия – болезнь умных людей?
– Тут нет никаких простых, универсальных и прямолинейных связей. Все люди способны к творчеству, но точно не имеет смысла всех называть сумасшедшими. Хотя, действительно, этот вопрос активно обсуждается в научной литературе. Например, есть такая концепция «когнитивной расторможенности», под которой понимается склонность к плохой фокусировке внимания и резким переходам с одной мысли на другую. И это свойство может быть как признаком некоторых психических заболеваний, так и важным условием для создания новых образов, таких, которые просто не пришли бы в голову традиционно мыслящему человеку. Но это не значит, что все творческие люди – сумасшедшие и тем более что все сумасшедшие – творческие люди.
В случае депрессии и интеллекта все еще более сложно. Есть данные о том, что как раз, наоборот, к тяжелой депрессии могут быть сильнее предрасположены люди с низким IQ. Но надо понимать, что корреляции, даже если они надежны, ничего не говорят о причинно-следственной связи. Может быть, люди выросли менее умными, потому что у них было менее благополучное детство, и по той же причине более подвержены депрессии, например.
Что касается нашей иллюзии о том, что в депрессию впадают именно умные люди, то это искажение выборки. Скорее всего, умные люди просто с большей вероятностью вовремя распознают, что с ними что-то не так, и отправляются к психотерапевту за антидепрессантами. А люди, менее склонные к рефлексии, страдают точно так же, но в этой ситуации отправляются в магазин за водкой, например.
– Как можно побороть прокрастинацию?
– Если бы я знала, у меня были бы уже пять книжек и кандидатская диссертация. А если бы могла рассказать об этом коротко и так, чтобы помогло другим, то у меня бы уже был миллион долларов. Если серьезно, то о своей прокрастинации имеет смысл поговорить с когнитивно-поведенческим психотерапевтом. Это самое научно обоснованное из всех существующих направлений психотерапии.
Основная задача специалиста – выявить в голове человека когнитивные искажения, те специфические нарушения мыслительного процесса, которые мешают конкретному индивиду быть эффективным. Прокрастинация может быть обусловлена кучей разных причин, у кого-то это страх неудачи, у кого-то – неумение отказывать себе в маленьких немедленных наградах ради больших и отдаленных, кому-то в принципе не надо заниматься этой работой, а надо найти другую, по душе. Задача специалиста – помочь человеку понять, что мешает полноценно работать именно ему, и посоветовать какие-то приемы, позволяющие все же с собой договариваться.
– Вы часто говорите, что для мозга очень полезно учиться. Что, на ваш взгляд, нужно сделать наставнику, чтобы его подопечный в нужном возрасте получил максимум знаний?
– В долговременную память переходит то, что достаточно долго и регулярно крутилось в кратковременной памяти. То есть то, на что ребенок обратил внимание, что показалось ему интересным, эмоционально значимым, таким, чтобы он продолжал об этом думать и за пределами класса. Ну или, по крайней мере, был вынужден много раз это повторить в ходе обучения.
В этой связи представляется, что заложить в голову ребенка «максимум знаний», возможно, не самая важная задача обучения. Действительно, есть вещи, которые важно закладывать в детстве (например, правильное произношение), и есть предметы, в которых единичный пробел в знаниях ставит под угрозу всю конструкцию (например, математика). Но для большинства предметов, по-видимому, фактические знания можно наверстать и позже, если только удалось не вызвать у ребенка отвращения к предмету. Напротив, оставить ощущение, что там есть что-то понятное, полезное, приближенное к реальной жизни.