Мелодия. Руки отняли, любовь к музыке – не смогли

Старый седой учитель географии любил оставаться со своими ребятами после уроков. Он рассказывал им о музыке – серьезной и легкой. Сегодня шел разговор о Первом концерте Петра Ильича Чайковского: как было написано это прекрасное произведение, какие мысли наполняли великого композитора в тот момент. Пластинку поставили на проигрыватель. Ребята застыли. Поднявшись на крыльях музыки, они летели над миром и ликовали.

…А у старого учителя были свои думы. Он очень тосковал о клавиатуре, хотя, казалось, нужно было давно забыть, что фортепьянный факультет Московской консерватории окончен еще до войны. Но разве можно забыть, что он мог своими пальцами, ударяя по клавишам, извлекать, как волшебник, любую музыку! А теперь вот пальцев нет… И снова – в который раз – память вернула его в 1944 год.

…Это был привал. Один из немногих за последнее время. Фашисты все больше злились от постоянного отступления. И если давали колонне русских военнопленных отдохнуть, то только потому, что сами в этом отдыхе нуждались. Панское имение, стоявшее чуть поодаль от дороги, было очень подходящим для конвоя: в двухэтажном особняке можно было укрыться от палящего солнца, помыться, набить желудки. Военнопленных посадили перед домом. Из окна на них смотрел пулемет. Согласно приказу фельдфебеля передвигаться можно было только в трех направлениях: «до ветру», к колодцу за водой и к сараю тем, чья очередь подошла на 15 минут внутри него остыть от солнца.

Немцы, очевидно, решили дождаться спада жары в особняке. А солнце было еще в зените.

…И вдруг в воздухе появилась мелодия. Ее слышал один, другой, двадцатый… Но каждый про себя отметил, что это так, звон от жары. А мелодия набирала силу, мужала. Господи, да ведь это же Чайковский! Пленные тянулись к сараю. Из дома выскочил фельдфебель. Выстрелом и криком «хальт!» остановив движение к сараю, он сам бросился туда.

В сарае на рояле, не имеющем задней и правой ножек, играл, встав на колени, рыжий парень. Его глаза горели, руки взлетали, ударяли по клавишам азартно и вдохновенно.

Фельдфебель не узнал своих пленных. Он привык видеть их понурыми, измотанными, думал, что это сломленные, морально раздавленные люди. Но лица их наполнялись жизнью: это их товарищ играет, это родная их музыка звучит, русская, широкая, властная.

Немца лихорадило: он должен немедленно преподать урок этим русским, он обязан вернуть в них страх, немедленно… По его приказу двое конвоиров вытолкали из сарая пленных, связали руки пианиста и поволокли к пилораме…

Пронзительный, жуткий вопль ударил всех, как высокий разряд электричества. Все оцепенели – русские и немцы. Фельдфебель вышел из ворот пилорамы. Его звериная морда была перекошена злорадным оскалом, глаза, налившиеся кровью, ликовали. В своих окровавленных лапах он держал кисти рук пианиста. «Больше не будет музыки, больше не будет пробуждения» – и как доказательство тому он бросил мертвые кисти рук на землю, в сторону пленных. И хотел уйти, устал… Но что-то его остановило. Он снова взглянул на толпу и поразился: она выходила из шока. А худой, долговязый, белобрысый юноша в рваной гимнастерке – ему, наверное, было меньше 19, – широко открыв глаза, шел туда, где лежали руки пианиста. Разве так можно среди людей… Он медленно опустился на колени перед драгоценностью человеческой и заплакал.

– А-а-а… – вдруг с диким, обезумевшим криком бросился на фельдфебеля другой юноша. И вздрогнул палач, попятился, выхватил пистолет, выстрелил. Парень рухнул. А на фашиста двинулись трое, вслед за ними еще пятеро, и еще…

– Курт, Курт, фойер! – завопил фельдфебель и побежал в сторону особняка. Из окна застрочил пулемет. Один за другим падали пленные. И неожиданно для всех фашист в окне уткнулся в пулемет, а фельдфебель, сделав последний замедленный шаг, свалился на ступени особняка. Это стрелял конвой. Быть соучастниками такого преступления было немыслимо даже на войне. Немецкие солдаты не смогли пережить зверства, совершенного их командиром, и убили его.

Он потом узнал, что было после. Как перевязали ему культяпки, как бережно, на руках несли по польской земле, как лазарет Войска Польского восстанавливал потерянную кровь и возвращал к жизни, как позже его переправили в Москву и там долго выводили из шокового состояния, как навзрыд часами плакала мать.

…Прозвучали последние аккорды Первого концерта Чайковского. Наступившая тишина вернула учителя географии в класс из далекой юности. Растерянно он посмотрел на ребят. Они сидели тихо. Каждый думал о своем, глядя на своего старого, седого и безрукого друга.

Андрей БОБЫЛЬКОВ, учитель высшей категории, участник Великой Отечественной войны