На чтение: ≈ 10 мин.Дементий ПАРОТИКОВ – народный артист России, почетный гражданин Алтайского края. Недавно он получил удостоверение Ветерана Великой Отечественной войны – начиная с 1942 года, еще мальчишкой, он по двенадцать часов в сутки, голодный, точил детали для фронта. В сентябре Дементий Гаврилович открыл свой шестидесятый театральный сезон.
Бог даровал ему немало сил, все остальное: ясность мысли и твердость убеждений – актер гранил в себе сам. Мы встретились, чтобы поговорить о том, какими видятся ему нынешние судьбы и тенденции театра, видятся из далекого сибирского края, с подмостков алтайской драматической сцены.
– Дементий Гаврилович, в своей работе на сцене вы стремитесь ориентироваться на тот позитив классического театра, что создавался в девятнадцатом веке и был продолжен в двадцатом. Что из происходящего в театре нынешнем вызывает боль в вашем сердце?
– Вопросов тут много…
– Выбирайте…
– Театр сегодня совершенно иной, чем это было, предположим, пятнадцать-двадцать лет назад. Мне есть с чем сравнить, поэтому-то я так смело буду говорить о последнем десятилетии. Оно для российского репертуарного реалистического театра с лучшими традициями театрального искусства оказалось десятилетием разрушения. Театральное поле России, смею утверждать (я все-таки по России поездил, и если брать регионы Дальнего Востока, Урала – мне известно, что там происходило в последнее время), было порушено. И это не только мой взгляд.
– В чем это разрушение выражается?
– На периферии – в республиканских, краевых и областных театрах – были свои лидеры, со своим уровнем, со своими творческими возможностями, которые вели, руководили театром, воспитывали труппу в определенном направлении, формировали репертуар. И вот сразу порушили институт художественных руководителей или главных режиссеров. Театры оказались без творческих руководителей. Стали появляться постановщики, которые, на их же языке говоря, «за башли», требуя большую цену, брались за месяц и даже за две недели поставить спектакль. А это несерьезно. Возникли театры антрепризного направления, но в данном случае я говорю о режиссерах-гастролерах, которые не захотели нести никакой ответственности ни перед местными властями, ни перед творческим коллективом, ни перед каждым в отдельности актером, особенно начинающим… Ничего нового такой режиссер не открывал, он выполнял техническую работу, получал деньги и уезжал, бросая театр… И спектакль плыл по воле волн. У театров появилась необходимость как можно больше и чаще выдавать премьеры, то есть поддерживать какой-то интерес у зрителя. Но финансирование прекратилось, и тогда театры стали захлебываться от безденежья. И вот круг замкнулся. Наступил резкий зрительский спад.
– Та работа у станка, то военное лихолетье, те тяготы и бедствия, которые выпало вам испытать, как они сопрягались с мечтой о театре?
– Мечты-то, пожалуй, и не было. Случилось несчастье – трагедия для семьи. И жизненные обстоятельства так сложились, что я искал любой работы, с тем чтобы можно было хотя бы выкупить триста граммов хлеба в сутки по карточке. И господин Случай привел меня сначала в цирк…
В ноябре 1941 года отца призвали на фронт, а в мае 1942-го мама получила «треугольничек», где сообщалось о том, что он лежит в госпитале под Новосибирском. Ее не впустили к нему, а он, как оказалось, был при смерти. И вот я зайцем – мне пятнадцатый год был – на военных эшелонах на подножках несколько дней добирался до Новосибирска. Отыскал отца. Мне с трудом его отдали. И то не мне, я умолял одну женщину назваться родственницей, чтобы она выписала отца из госпиталя. Это целая эпопея. Я отца все-таки привез, а самого меня уже тем временем считали погибшим. Прожил он всего двое суток. Умер на моих руках. Я впервые видел, как умирает человек. И это был мой отец…
Однажды, в 1943 году, я попал в стационарный цирк. Прочел при входе объявленьице, что артист Конев набирает молодых ребят в номер «воздушный полет». И я прошел за кулисы, спросил… Вышел ко мне человек в стареньком пальто, в шапке, в валенках, он и сам мне показался почему-то старым тогда… Это был великолепный гимнаст, и если вы возьмете цирковую энциклопедию, то найдете фамилию «Конев». Он спросил, занимаюсь ли спортом. Я честно ответил, что нет. Вывел меня к снарядам – там были кольца, трапеция и лестница веревочная. К ней он и подвел. Вот она болтается, а я и ногу затолкнуть не могу на «перепоночку» эту… Короче говоря, меня и еще троих парней принял, полгода с нами делал «воздушный полет». Мне в этом полете была отведена роль вольтижера – того, которого швыряют. Это синяки, ушибы… не сгруппировался – вылетел на барьер, в лучшем случае на опилки… Через полгода номер был сделан, и вот мы уже должны были ехать в Москву на утверждение, но тут я попал в поле зрения военкомата. Меня не выпустили. Конев пытался выхлопотать бронь. И вот так я оказался артистом цирка, готовым работать в номере, но от цирка отлученным. Потом я услышал сообщение о том, что студия при краевом драматическом театре ведет набор молодежи. Так я оказался на экзамене. Поступил, играл в массовках….
– А каков был зритель в те годы?
– Самый благодарный. Шла война. Но к этому времени было уже много и победных салютов. Действие могли остановить, представитель театра выходил на сцену и говорил зрителям, что наши войска продвинулись на столько-то, взят такой-то город… Гром оваций, шум и крик, действие прерывалось минут на пять, потом продолжалось.
– Можно ли сегодня говорить о вырождении театра?
– Все, что сегодня происходит, по крайней мере процентов на девяносто из того, что я вижу и в чем приходится участвовать, мне не по душе. Я не принимаю, не хочу быть занятым в таких спектаклях, когда из классиков – из Шекспира, из Островского или из Чехова – творят черт знает что. Всю жизнь русский театр – будь то столичный или провинциальный – старался понять автора и дотянуться до него. Попытаться сохранить особенности звучания каждого автора. А сегодня… Если уж и хотят поставить что-нибудь этакое беспардонное по отношению к классику, тогда так и нужно писать – что не Вильям Шекспир, «Гамлет», а по мотивам, скажем, пьесы Шекспира… А то вот я сижу в зале и не понимаю, почему из «Трех сестер» режиссер вывел трех стыдно сказать кого…
Когда зрительская реакция поддерживает какую-нибудь пошлятину на сцене и даже аплодирует этому, актер это берет на вооружение и думает – это здорово, раз понравилось. Сегодняшний театр зачастую все делает для того, чтобы любыми средствами вызвать такую ажиотажную реакцию. Вы видели, конечно, эти «посиделки» министра культуры Швыдкого, где он собирает круг известных актеров. Но ведь нет ни Ланового, ни Дорониной, ни Соломина… Я бы еще мог назвать ряд имен, которые пытаются вести борьбу за тот театр, о котором мы говорим…
– Бывает ли у вас чувство, что вы одиноки, хочется опустить руки…
Может быть, я остаюсь в одиночестве со своими мнениями и убеждениями. Но сегодня главные в театре – директора. Они говорят: мы добываем деньги, а вот вы сделайте то, что нам нужно. И ставятся спектакли, которые вызывают у неопытной молодежи, не видевшей лучших образцов театрального искусства, примитивные реакции… Но, в общем, в последнее время стала снова заметна тенденция к реалистическому театру, к серьезной пьесе. Это вселяет уверенность. Я думаю, если бы государство было заинтересовано и немножко поддержало, постепенно театр стал бы возрождаться. Надеюсь, что это возрождение все же случится.
Выбор читателей
Комментарии