Маятник Жукова. Работа и семья – две страсти «маршала от искусства»

За свою не такую уж, увы, и долгую жизнь народный художник СССР Николай Жуков создал более десяти тысяч рисунков. Три с половиной тысячи, правда, сам же и сжег: глава студии военных художников им. М.Б.Грекова, лауреат двух Сталинских премий, кавалер ордена Ленина, обладатель целой россыпи отечественных и международных наград и знаков отличия, этот «маршал от искусства» был к себе требователен до крайности. Впрочем, того, что осталось, хватило бы не на одну, а на пяток-другой творческих жизней. Акварели и графика, книжные иллюстрации, агитационные плакаты и даже стильная, как говорят теперь – винтажная, реклама. Октябрятскую звездочку помните? Это Николай Николаевич ее придумал. Оформление папирос «Казбек» – темный силуэт лихого горца на фоне заснеженных гор и синего неба – тоже плод его воображения. Как и военные плакаты «Немецкий танк здесь не пройдет», «Клянемся мстить». А знаменитый «Отстоим Москву» они с художником Виктором Климашиным придумали и нарисовали за одну ночь. А еще были сотни репортажных рисунков с линии фронта, чуть ли не поминутно запечатленный в карандаше Нюрнбергский процесс, первые иллюстрации к «Повести о настоящем человеке» и «Репортажу с петлей на шее», мощная Лениниана и ни на что не похожая, трогательная и нежная серия детских портретов.

Работы Николая Жукова можно найти сегодня во всех художественных музеях бывшего Советского Союза от Прибалтики до Дальнего Востока и Средней Азии. Но главный хранитель памяти художника, наследница и лучший друг – его дочь, искусствовед Арина Полянская-Жукова. Благодаря ей выставки Николая Жукова проходят и по сей день. Она дружит с его домом-музеем в Ельце, регулярно отправляет календари и книги юным отцовским землякам – школьникам Липецкой области. При поддержке компании Bosco Di Ciliegi издает его иллюстрированные дневники, записки и мемуары. И искренне верит, что свет его, чистота и невероятное жизнелюбие действительно способны сделать наш мир и добрее, и лучше.Сегодня Арина Николаевна делится своими воспоминаниями с читателями «УГ».ВойнаПабло Пикассо однажды сказал, что рисовать отца научили дети. Они ведь не позируют, на месте не сидят, поэтому карандаш должен быть стремительным, мгновенным. Но я думаю, что на самом деле рисовать отца научила война. Вот приезжает он на передовую корреспондентом «Правды», бойцы его окружают, заглядывают через плечо, мол, покажи-ка, что ты можешь, на что способен. Штрих, другой, и портрет должен быть готов, времени-то всегда в обрез. Не представляю, как он с этим справлялся. Думаю, все дело в том, что рисовать для него было то же, что дышать. Без карандашей своих он болел, на самом деле страдал физически. Сколько его помню, он рисовал всегда: дома, в гостях, за обеденным столом, в театре даже.Войну он прошел с первого до последнего дня. Первую бомбежку пережил в Белоруссии, под Молодечно. Затем попал на Калининский фронт, в самое пекло, в 29-ю армию, которая практически вся легла под Ржевом. 3,5 миллиона человек навсегда остались в той земле, а отец выжил. Хотя не прятался никогда, не берегся. Детей у него тогда еще не было, поэтому, как писал в дневнике, ему не приходилось малодушничать и трусить «ради близких». А видел он такого немало.Он не любил вспоминать о войне, но однажды, когда разговор зашел о боях под Вязьмой, бросил так горько: «Людей там сыпали, как картошку». Работая в «Правде», объезжал все фронты, участвовал в битве за Будапешт, а победу встретил в Вене.Дневник вел всю жизнь. Войну описывал сурово и честно, особенно страшно читать записи 1941-1942 годов. О том, как людей не щадят, о том, какой жгучий стыд испытывает он перед этими женщинами, стариками и детьми в деревнях, через которые мы спешно отступали, которых оставляли один на один с надвигавшимся немцем: «А мы все пятимся и пятимся, а обещали защищать…» Однажды, я была тогда совсем еще маленькой девочкой, он сказал вдруг, что немец очень сильный и достойный враг. Меня, помню, это страшно обидело, оскорбило даже. А мы, что же, говорю, слабые? «Нет, – ответил отец, – мы победители». И только сейчас я понимаю, что он имел в виду: кровь, которой куплена эта победа, цены не имеет.А потом был Нюрнбергский процесс. Отец поехал туда вместе со своим лучшим другом писателем Борисом Полевым. За сорок дней сделал более 400 рисунков. Сидеть в первом ряду было нельзя: подсудимые видели художника и начинали закрывать лица. Перебрался на «галерку», вооружившись большим и тяжелым биноклем с восьмикратным увеличением. Так и работал – одной рукой. Поначалу волновался: рядом коллеги из Франции, Англии, США. Ответственность колоссальная. Но сохранилось одно его письмо: «Дорогая мамаша, вернулся из Нюрнберга, где рисовал всю фашистскую шайку во главе с Герингом. Было много художников, но елецкие самые лучшие». После Нюрнберга у него случился нервный срыв. Он не мог спать, боялся оставаться один и все рисовал, рисовал…СемьяОтец всегда хотел иметь большую семью, и нас у него было четверо. Любой папа хорош, но я не знаю другого отца, который так бы растворялся в своих детях. Мы были маленькие, все время крутились возле него, но он ни разу в жизни не сказал: уйдите, вы мне мешаете. Он был даже доволен, что мы тут рядом ползаем, с вопросами пристаем, что-то свое на его рисунках малюем. Мама, наша красавица мама, была строгая, а папа, он такой добрый. Всему нас научил: плавать, на коньках кататься, на велосипеде. Любую свободную минуту отдавал нам. Ему не нравилось бывать в обществе, светская богемная жизнь его вообще не интересовала. У него было всего две настоящие страсти: семья и работа. А как он любил маму! Тридцать лет вместе, и до последнего дня ревновал ее, письма писал прямо огненные.НаследиеНиколай Жуков – один из лучших графиков XX века. Это я не как его дочь говорю, а как искусствовед. Блистательный портретист, мастер репортажного рисунка, если честно, при всем желании мне его даже не с кем сравнивать. Каждая картина, каждая зарисовка – это целая история, целая жизнь, которой он всего несколькими мазками бессмертие подарил. Вот, например, его знаменитые «Васильки». Однажды при переправе через реку Проня в Белоруссии солдаты ели кашу с тушенкой, потом побежали к реке мыть котелки, и кто-то зачерпнул воды, нарвал васильков, и все залюбовались. А отец эту красоту написал. Но это не просто натюрморт, это надежда, это вера, что совсем уже скоро все вокруг изменится, навсегда станет таким же простым и прекрасным, как эти цветы.За что зрители всегда любили отца? Он доступен и понятен всем, его работы искренни и чисты. Каким был сам, такие и картины нам оставил. А еще колоссальное литературное наследие: более 300 статей по искусству, новеллы, эссе, мемуары, написанные легко и живо.Он всегда верил в то, что делал. Иначе бы и не делал. В партию вступил во время войны – самоубийство чистой воды: пленных большевиков расстреливали первыми. При этом, когда его, руководителя студии Грекова, вызывали на Лубянку, чтобы он давал характеристики арестованным художникам, всегда находил для них лучшие слова, прекрасно понимая, чем это может для него обернуться. Зато потом, когда в 1956-м их освободили, а архивы открыли, ему не приходилось краснеть и прятать глаза. А однажды он чуть не ушел из студии, когда вышестоящее начальство, ссылаясь на пятый, «национальный», пункт, отказалось принять туда одного талантливого художника. Он умел оставаться человеком в любой ситуации. А это редкий дар, талант посильнее художественного.Несмотря на то что времена изменились, отцовское творчество не стареет. Потому что в нем нет ни одной фальшивой ноты или интонации. О чем он неустанно говорил всю жизнь? О любви к своему Отечеству, о радости бытия, о нежности детства, о красоте женщин, о мужестве и стойкости солдат. Разве все это подвластно моде? Когда не стало Боттичелли, о нем забыли на 400 лет. А сегодня вся Флоренция живет за его счет. То же самое произошло и с Рембрандтом – он вернулся к нам во всем своем блеске. Потому что настоящее не может исчезнуть, рано или поздно оно обязательно воскресает. Интерес к художнику и его работам подобен маятнику. Он может затихнуть после смерти мастера, но если это настоящее искусство, то, пройдя «точку тишины», маятник вновь начнет раскачиваться. Вот и память о моем отце – она такой же маятник, стремительный и вечный.