На чтение: ≈ 15 мин.Из четырех ныне здравствующих маршалов Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов является наиболее “востребованным” для прессы. “Сам не знаю, почему, – стареющий маршал пожимает плечами, – ничего героического вроде не совершал, армию, будучи министром обороны, не уберег, побыл даже какое-то время изменником Родины. Это надо вас, журналистов, спросить…” Наш разговор с Дмитрием Тимофеевичем состоялся за несколько дней до 22 июня.
– Так уж сложилось, что день начала Великой Отечественной войны мы отмечаем почти следом за праздником Победы. Какой из этих двух дней для вас наиболее значителен?
– Давайте начнем с того, что любую историю делают люди и именно они повинны, что эти даты почти совпали. Для меня одинаково значительны все четыре года войны, поверьте, но два этих дня – особо. Вряд ли я смогу сказать лучше наших поэтов про победу: тот день и порохом пропах, и – праздник со слезами на глазах. Но для меня он, как и пятьдесят шесть лет назад, остается самым святым. Как и для всех фронтовиков. Для нас – это не праздник. Это день памяти, священнее которого в современной истории нашего государства нет и, по-видимому, уже не будет.
Я не раз слышал, как молодые люди с “отмороженными мозгами”, абсолютно не стесняясь, говорили, что, мол, если бы тогда победили фашисты, жили бы мы сейчас, как люди: и марки были бы своей национальной валютой, и немецкий порядок вокруг… Специально для них хочу напомнить один маленький штрих из истории, о котором вряд ли они знают. В известном плане “Барбаросса”, где по полочкам было “разложено” нападение гитлеровской Германии на Советский Союз, четко расписывались действия немецких солдат по уничтожению советских людей. Была даже обозначена цифра в 60 миллионов. А опустевшие в результате этой акции южные причерноморские районы и центральная часть страны предусматривались под заселение немцами.
При этом ни в одном документе во всей куче бумаг вермахта (спустя много лет у меня была возможность полистать их архивные данные) не было ни слова сказано о каких-то правах наших людей, о снисхождении к кому бы то ни было. Команда давалась на уничтожение всего, что шевелится и оказывает сопротивление. Вот пусть и задумаются эти “молодцы”, прежде чем что-то говорить на тему, где и кем были бы они сейчас, не будь нашей победы.
– А где были вы в тот день?
– Наверное, трудно в это поверить, но моя рота, которая входила в состав передовых частей Ленинградского фронта, практически весь день 9 мая находилась в состоянии повышенной боевой готовности. Мы стояли в прибалтийском городке Метане и сдерживали разрозненные остатки группировки фашистских армий “Север” на участке Тугус – Либава. Отбой готовности поступил лишь к вечеру, когда после известия о полной капитуляции Германии завершились местные переговоры о сдаче немецких подразделений в плен.
– Вот уж тогда-то вы, наверное, отметили это от души?
– Да нет, все было достаточно скромно. Мы выпили по 100 своих законных фронтовых граммов (даже если бы захотели больше, все равно взять было негде), посалютовали на радостях из всех видов стрелкового оружия – и все. А утром 10-го уже приступили к работе с немцами: пленных – в одну сторону, оружие – в другую. Несколько тысяч человек… Так что разгуляться особо не было ни времени, ни возможности. Да и отвыкли мы от этого за годы войны.
– А какой эпизод войны запомнился вам особенно ярко?
– Прорыв Ленинградской блокады в январе 1943 года. Для нас это была настоящая победа. А что это значило для ленинградцев-блокадников! Если бы вы видели их лица. Они не могли говорить от счастья и – плакать от истощения организма. Они просто мычали и теряли сознание. Такое не забывается.
– Скажите, Дмитрий Тимофеевич, а что бы вы, наоборот, хотели забыть?
– Забыть? – он сдвинул брови и долго сидел молча. – Была б моя воля, я бы вообще все забыл. И сожженные города, и истерзанные тела людей… Но я не могу, потому что это целый пласт моей жизни. Самое страшное на войне – на любой – это смерть. На той были сотни, тысячи: мои однополчане, родственники, просто знакомые. И не верьте, если кто-то говорит, что к этому можно привыкнуть. Да и не скажет вам этого никогда ни один фронтовик.
Я родом из Омской области, оттуда, собственно, и на войну ушел. Спустя много лет благодаря стараниям местных патриотов и администрации были изданы две книги памяти. Первая посвящена потерям омичей в Великой Отечественной войне, вторая – тем, кто вернулся. Так вот, в первой книге фамилия Язов с разными инициалами встречается 34 раза, а во второй – всего лишь 4. Такая вот арифметика. Только двоюродных братьев, с которыми мы ох как дружили, погибло шестеро… Спросите лучше о чем-нибудь другом.
– Известно, что вы получили свое первое офицерское звание, когда вам еще не было и 18. Как это произошло?
– У меня многое произошло, когда не было 18: и первое боевое крещение, и ранение. Дело в том, что, когда началась война, я учился в десятом классе, и мне не было еще 17. Но ждать целый год, когда старшие ребята, жившие по соседству на одной улице, уже получили повестки из военкоматов, я не мог. И тоже пошел. Прибавил себе год, поверили – парень я был не из хилых, и меня направили в Московское пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР. Ровно через год в июле состоялся ускоренный выпуск молодых лейтенантов, и весь наш батальон направили на Волховский фронт. Так что к своему 18-летию, день рождения у меня 8 ноября, я уже был воробей стреляный: и в буквальном, и в переносном смыслах. А десятилетку заканчивал уже потом – в 1953-м, будучи майором, чтобы в академию поступить.
– Там уже не было необходимости годы набавлять?
– Там нет, но в 1991 г. в “Матросской тишине”, когда из меня пытались делать изменника Родины, эти мои возрастные манипуляции неожиданно сыграли против меня. Следователи из Генеральной прокуратуры посчитали, что я намеренно ввожу их в заблуждение, не называя точную дату своего рождения. Зачем? Неужели в деле изменника Родины так важен год его рождения?
Тоже мне зацепка для размышлений. Лучше бы подумали хоть одной головой – там следователей целая бригада была, – зачем изменнику Родины прибавлять себе год, чтобы пойти ее защищать, а потом еще полвека служить верой и правдой. Пришлось даже запрос делать в архивы не существующего уже Западно-Сибирского края. Нашлась какая-то поповская бумага, в которой все было записано правильно.
– Вы до сих пор обижены на то, что с вами тогда произошло?
– Да ни в коем случае, как можно обижаться на то, на что идешь сознательно? Обидно просто, что не мы просчитали, до какого уровня дошло одурачивание людей. В результате и государство мощнейшее не смогли сберечь, и все завоевания народные. Ну да ладно, чего об этом сейчас говорить, когда уже третье пятилетие разрухи на подходе.
– Вы считаете все постсоветское время разрухой?
– Конечно. Если вы не согласны, давайте назовем это периодом становления и созидания, но тогда назовите мне, что было за 10 лет построено или создано. И почему большинство простых людей с каждым годом живет все хуже и хуже? А пенсионеры и ветераны – так и вовсе нищенствуют. Мне самому грех жаловаться: и пенсия все же маршальская, и работа стабильная. Но, с другой стороны, особых поводов для веселья тоже немного. И того самого пресловутого света в конце тоннеля, о котором с таким восторгом заговорили сегодня журналисты, я тоже что-то не наблюдаю. Только – тоннель, все длиннее и длиннее.
Очень простой пример: пенсию почти каждый квартал повышают. На 5 копеек. А цены на продукты питания и коммунальные услуги – на 50. Думаете, от хорошей жизни мы, старики, за работу цепляемся? Да чтобы элементарно с голоду не умереть. А вы говорите о каком-то созидании.
– Вы до сих пор работаете? И где?
– В Министерстве обороны, консультантом Главного управления международного военного сотрудничества.
– И насколько ваше здоровье позволяет вести такой активный образ жизни?
– Ну раз веду, значит, позволяет. Это же вы, молодежь, придумали, что, если человеку за 40 и утром, просыпаясь, у него ничего не болит, значит, он умер. У людей моего возраста несколько другая точка зрения: проснулся утром живым, и прекрасно! Как и должно быть у человека, подбирающегося к своему девятому десятку. Кстати, все наши Маршалы Советского Союза тоже работают здесь, со мной на одном этаже.
– А как ваша феноменальная память, Дмитрий Тимофеевич? Столько о ней небылиц бродило, когда вы еще служили.
– Память? А давайте проверим, давно я уже не баловался. – Он тут же поискал что-то в ящиках своего стола и протянул мне томик Пушкина. – Найдите там “Евгения Онегина” и начните читать вслух одну из глав.
Мне невольно стало интересно. Я полистал, нашел, начал…
– Стоп! – неожиданно прервал меня ветеран. – Дальше я. – И он продолжил читать строки наизусть. – А ну ка еще. (Еще и еще – было точно так же).
– Прозу тоже так можете?
– Кое-что могу, но – возраст уже не тот.
– А как вообще ваш возраст и маршальско-пенсионный образ жизни уживаются вместе?
– Вопрос в самую точку. Пенсионер из меня, в представлении сложившегося стереотипа, прямо скажу, хреновый. Правда, маршальский статус здесь ни при чем. Я бы и на лавочке по-стариковски посидел, и шахматишки с удовольствием подвигал, но некогда. Мне еще столько прочитать успеть нужно. Вот буквально вчера закончил книгу Станислава Куняева “Поэзия. Судьба. Россия”. Из последней прозы особенно запомнилось “Смерти великих и знаменитых людей”.
– И кто из них для вас наиболее авторитетен?
– Ну здесь, пожалуй, я вряд ли смогу вас удивить. Самая сильная личность – это, безусловно, Сталин. И совсем не потому, что я поднимал своих солдат в бой его именем. Этот человек смог мобилизовать и сплотить наш народ настолько, что была не только выиграна война у всей Европы, но и огромная страна потом из разрухи вытащена. А в 53-м, когда Сталин ушел, жалко, вы не застали того времени, каким он оставил Советский Союз? Более авторитетного государства в мире тогда, пожалуй, и не было. Уж поверьте мне.
– Мы волей-неволей подходим к нынешнему положению в стране. Насколько, по-вашему, Дмитрий Тимофеевич, то, что сегодня происходит, продолжает традиции нашей Победы?
– Вопрос сложный. Но до тех пор, пока сам праздник будет отмечаться всенародно, даже когда не останется последнего ветерана, россияне будут считаться цивилизованной нацией. Тот же Пушкин в свое время прекрасно сказал, что отношение к минувшему отделяет образованность от дикости. И мне, как бы и чем бы я ни был сегодня не доволен, приятно, что вокруг столько образованных и цивилизованных людей.
Виктор СИРЫК
Выбор читателей
Комментарии