Маркиз Пугачев. Книгу о государственном преступнике издали на деньги царя

В 1833 году Пушкин подал прошение в канцелярию графа Бенкендорфа: отпустить его на четыре месяца, чтобы «дописать… роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани». Высочайшее разрешение было дано. А семнадцатого августа поэт был уже в дороге… Пушкин не менял своих привычек. Как и в столице, он старался избегать встреч и знакомств, ему не нужных. Был в казачьем предместье, в той самой церкви, на паперти которой Пугачев установил батарею, осмотрел старые земляные валы вокруг города, наконец, был в роще по левому берегу Урала, откуда Пугачев по льду штурмовал город. Ветрено было в роще, когда поэт в гордом одиночестве бродил среди ее берез…

Дочь писаря

Как-то раз вместе со знакомцем Владимиром Далем поэт отправился из Оренбурга в казацкую станицу Берды, неподалеку от губернского Оренбурга. Расположенная при реке Сакмаре Бердская казачья станица или слобода в то время была обнесена частоколом и рогатками, по углам были расставлены батареи. Дворов в ней было до двухсот. Казаков же считалось до ста. Они имели своего атамана и особых старшин. Пугачев и его соратники в шутку называли Бердскую слободу Москвой.

Седая и бойкая старуха казачка встретила поэта в своей избе. Фамилия женщины сразу же вызвала добрую улыбку на его лице. «Каково же ей было столько лет жить с подобной фамилией», – думалось Пушкину. Ирине Бунтовой, дочери казацкого писаря Афанасия, в свои семьдесят с лишним лет трудно было двигаться, порой трудно было даже с печи слезть без чьей-то помощи.

Кто мог бы теперь угадать в седой бабе Ирине, в этой древней старухе со следами былой, но давно увядшей красоты тогдашнюю подругу Пугачева, пусть ненадолго свое отлюбившую, пусть вскоре забытую им? С какой обостренной жадностью, с каким любопытством всматривался поэт в ее черты, словно в них пытался найти иной облик, черты другого лица.

…Юная казачка в услужении в «Золотом дворце». Чернобородый хозяин этой избы, атаман двадцатипятитысячного воинства, он, бывало, сидит в высоком кресле перед крыльцом, а вокруг толпятся его советники, военачальники и министры. И двое крепких казаков, как положено, по сторонам, по левой руке – с булавой (знак державной власти Пугачева), по правой – с серебряным топором (знак его правосудия). Пугачеву не сидится в «Золотом дворце»: то он уезжает на сенокос, где вместе с казаками весело косит сено, то охотно копает грядки в огороде, то вскочит на коня – и нарядит охоту или откроет войсковую рыбалку на Яике как атаман большого багренья, а то объезжает огромное свое войско – приказывает, судит: кого милует, кого казнит…

Пугачев никогда не был груб с девушкой, убиравшей «Золотой дворец» и бывшей у него «в услужении». Много позже узнает от людей юная казачка о женке Пугачева Софье, об их пятерых детях, из коих двое померли, а трое и теперь в живых. Сын Трофим десяти лет да дочери: Аграфена по седьмому году и Христина – по четвертому.

Узнает она и о том, что в донской станице Зимовейской владел он собственным домом, который при побеге его был дотла сожжен особой командою. Софья же с детьми отъехала к отцу в станицу Есаульскую, а затем была заточена в крепость.

Ясный сокол

Как-то раз Ирина простодушно призналась Пугачеву в сердечной склонности и добавила, что отец будет только рад ее счастью. К тому времени атаман яицкого войска крепко привязался к молодой казачке, привязанность переросла в любовь.

Старуха вдруг запела песню, одну, другую, потом еще одну, и все о чернобородом казаке, о том, как «пировал, воевал и вешал» он; восторг и надежда, только не осуждение слышались в этих песнях.

Робость ее перед гостем совсем исчезла. Она вся ушла в воспоминания, мутный старческий взгляд прояснился, лукавство появилось в чертах ее лица, насмешливыми становились слова народной песни.

Гость молчал. Гость слушал. А старая казачка все пела, теперь уже о любви, о разлуке, о прощении…

Подробный рассказ бабы Ирины стоил нескольких страниц исторических заметок и был, несомненно, драгоценен для потомства. Рассказчиком казачка была хорошим, а слушателю оставалось только записывать или запоминать…

– Слушай, Иринка-Грустинка, – сказал Пугачев с каким-то особым вдохновением (он так ее передразнивал, называя по настроению то Снежинкой, то Слезинкой, то, как сейчас, Грустинкой). – Расскажу-ка я тебе одну сказку… – и он не спеша, мало-помалу, стал рассказывать казачке ту самую знаменитую калмыцкую сказку, которую через добрые полвека передала она внезапному гостю.

– Страшная зело сказка, – только и смогла произнести в задумчивости девушка, всматриваясь в сверкающие очи чернобородого казака. – Одна кровь…

Этим вечером Пугачев подарит ее не колечком, он преподнесет девушке черевички своей работы и сам их обует. Не знала и не могла знать юная казачка о том, что минует год – и сгинет Пугач, ее ясный сокол. Не узнает она и о том, что по дороге в первопрестольную Москву на поношение и жестокую казнь, по воле милостивой матушки-императрицы, он, в который раз, сидя в оковах в деревянной клетке, будет напевать ее задушевные песни под грозные окрики конвоя генерала Суворова, при двух пушках.

…Переливаются в сладостном звоне колокола Бердской слободы. Опять на площади море крещенного люда. Та же площадь, только слегка заснеженная, три месяца спустя после прочтения пугачевского манифеста. Разве что случай другой: венчается нововоскресший царь Петр Федорович с молодой яицкой казачкой Устиньей Петровной, по сердцу она ему. А как же постылая «жена», немка Екатерина, не сумевшая его зарезать? Приняв от немки великое унижение, новозванный царь навсегда отрекается от нее.

Только не будет стоять в толпе у слободской церкви Иринка-Грустинка. Незадолго до свадебных торжеств она покинет «Золотой дворец». Приютит ее старый дед в далекой станице. Человек на Яике – не иголка в сене. Только диву даешься: искал ли ее Пугачев? Не простила его, ясного сокола, юная казачка Иринка Бунтова.

Казнь

Из письма императрицы Екатерины II французскому писателю Вольтеру от 22 октября 1774 года:

«Я охотно удовлетворю, сударь, ваше любопытство насчет Пугачева… Маркиз Пугачев жил как злодей… Он не умеет ни читать, ни писать, но это человек крайне смелый и решительный. Маркиз Пугачев просто заправский разбойник; никто не был избавлен у него от разграбления, насилия и убийства. Он воображает, что ради его храбрости я могу его помиловать. Если б он оскорбил одну меня, его рассуждение могло бы быть верно, и я бы его простила. Но это дело – дело империи, у которой свои законы».

Эти слова звучали как приговор, жребий Пугачева решился. Казнь была назначена на 10 января 1775 года.

Только документы

«История Пугачева». Пушкин так называл свой труд. Но преступники перед российским престолом не могут иметь истории: его заставили потом изменить заглавие, назвать «История пугачевского бунта».

С самого начала он положил себе правило: никаких рассуждений, никаких выводов в этом труде, только перечень исторических лиц и событий! Так что в «Истории Пугачева» отсутствовали какие-либо разъяснения и иносказания, поэтические фигуры. Никаких домыслов, только документ.

15 июня 1834 года Пушкину удалось получить у Николая I ссуду (20000 рублей) на издание «Истории Пугачева». Правда, это опутывало его дополнительными денежными обязательствами и ставило в зависимость от правительства.

«История Пугачевского бунта» вышла в последних числах декабря 1834 года. И имела огромный успех в ближнем окружении поэта, но не более того… Журналы не говорят об этом событии вовсе.

В феврале 1835 года поэт делает грустную запись в своем дневнике: «В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже – не покупают».

Одни не покупали «Историю Пугачева», потому что считали ее «крайне возмутительным сочинением», для других это была «мужицкая история» без великих подвигов и славных побед, третьи были убеждены, что поэт взялся не за свое дело и что историк из него не получится. После смерти в квартире его оказалось 1775 экземпляров «Истории», оставленных нераспроданными, из отпечатанных 3000.

Эти слова звучали как приговор, жребий Пугачева решился. была назначена на 10 января 1775 года.