На чтение: ≈ 51 мин.«Слово» я впервые прочитал в детстве, в 12 лет. Особенно поразило меня, что Кончак уважал Игоря за храбрость, за мужество. Уважал врага. Эта парадоксальность меня восхищала. Я еще не знал, что в жизни никакого парадокса и не было. Но об этом – потом. В книжном магазине лежала прекрасная книга с картинками – «Слово». Родители собирались подарить ее мне к дню рождения, на тринадцатилетие. Я почти каждый день ходил в магазин любоваться книжкой, которую уже предвкушал листать как свою собственную. Но родители подарили мне другую книгу, тоже «Слово», только красную, большую и без картинок. Я был разочарован, но ее подлинную ценность узнал лишь впоследствии: там были фотографии с Екатерининской копии. Существует ведь два основных источника по «Слову» – первое издание Мусина-Пушкина, 1800 г., и эта самая Екатерининская копия, снятая для Екатерины II с мусин-пушкинского подлинника, который нынче утрачен.
Продолжение. Начало в № 4, 2004 г.
«Слово» было в начале…
Эта большая красная книга дожила до второй «встречи» со «Словом», которая произошла у меня зимой 1994-1995 годов. Тогда я раскрыл ее. В то время мы с женой и детьми жили в небольшой казацкой станице неподалеку от Армавира. Каждый вечер мы смотрели телевизор. Это было то время, когда началось страшное бедствие, постигшее Россию в конце XX века: чеченская война. В небе над станицей жужжали военные вертолеты – Чечня была в двухстах километрах от нас. Я пытался разобраться, что происходит во мне и вне меня. Близкий мне в те годы человек, Л.А.Китаев-Смык, психолог, исследователь проблемы стресса, поехал в Чечню изучать стресс у солдат с той и с другой стороны линии фронта, тогда она еще была. И как только переехал на «ту» сторону, сразу стал «кавказским пленником»… Ему повезло, он, воспользовавшись навыками психолога, сумел убедить жестокого руководителя чеченской контрразведки, что он всего лишь ученый, а вовсе не шпион, и остался жив, но его случай живо напомнил мне вечный сюжет русской литературы – и его нетленный источник…
И вот тогда, продумывая происходящее, я впервые за много лет открыл «Слово о полку Игореве», чтобы больше уже не закрывать, не расставаться много лет, как люди не расстаются с Бхагават-гитой или Новым Заветом.
Но я не религиозен – так получилось. Моей религией стало «Слово о полку…».
Итак, откроем «Слово».
НЕ ЛЕПО ЛИ НЫ БЯШЕТЬ, БРАТИЕ,
НАЧАТИ СТАРЫМИ СЛОВЕСЫ
ТРУДНЫХ ПОВЕСТИЙ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ,
ИГОРЯ СВЯТОСЛАВИЧА!
НАЧАТИ ЖЕ СЯ ТЪЙ ПЕСНИ
ПО БЫЛИНАМЪ СЕГО ВРЕМЕНИ,
А НЕ ПО ЗАМЫШЛЕНИЮ БОЯНЮ.
БОЯН БО ВЕЩИЙ,
АЩЕ КОМУ ХОТЯЩЕ ПЕСНЬ ТВОРИТИ,
ТО РАСТЕКАШЕТСЯ МЫСЛИЮ ПО ДРЕВУ,
СЕРЫМЪ ВЪЛКОМЪ ПО ЗЕМЛИ,
ШИЗЫМ ОРЛОМ ПОДО ОБЛАКЫ.
Итак, стоило нам открыть книгу, как сразу – омут непонятностей. Вчитаемся еще раз.
1. Не стоит ли начать старыми словами военных повестей (песнь) о походе Игоря Святославича?
2. Начаться же этой песни как были нашего времени, а не по замыслу Бояна.
3. Вещий Боян, когда хотел петь песню, был подобен белке на древе, волку на земле и орлу в небе.
Какое-то странное получается с самого начала противоречие. С одной стороны – (1) не начать ли как Боян? С другой – (2) начнем не как Боян. А все-таки Боян хороший – (3): и как белка прыгает, и как орел летает и т.п. Так хороший или плохой? И как все-таки была пропета песнь – старыми словесами или новыми?
Вариант А.С. Пушкина.
«Все, занимавшиеся толкованием «Слова о полку Игореве», перевели: Не прилично ли будет нам, не лучше ли нам, не пристойно ли бы нам, не славно ли, други, братья, братцы, было воспеть древним складом, старым слогом, древним языком трудную, печальную песнь о полку Игореве, Игоря Святославича? Но в древнем славянском языке частица ли не всегда дает смысл вопросительный, подобно латинскому ne; иногда ли значит только, иногда – бы, иногда же; доныне в сербском языке сохраняет она сии знаменования. В русском частица ли есть или союз разделительный, или вопросительный, если управляет ею отрицательное не, в песнях не имеет она иногда никакого смысла и вставляется для меры так же, как и частица и, что, а, как уж, уж как (замечание Тредиаковского).
В другом месте «Слова о полку» ли поставлено так же, но все переводчики перевели не вопросом, а утвердительно. То же надлежало бы сделать и здесь.
Во-первых, рассмотрим смысл речи: по мнению переводчиков, поэт говорит: Не воспеть ли нам об Игоре по-старому? Начнем же песнь по былинам сего времени (то есть по-новому), а не по замышлению Боянову (т.е. не по-старому). Явное противуречие. Если же признаем, что частица ли смысла вопросительного не дает, то выйдет: неприлично, братия, начать старым слогом печальну песнь об Игоре Святославиче; начаться же песни по былинам сего времени, а не по вымыслам Бояна. Стихотворцы никогда не любили упрека в подражании, и неизвестный творец «Слова о полку Игореве» не преминул объявить в начале своей поэмы, что он будет петь по-своему, по-новому, а не тащиться по следам старого Бояна. Глагол бяшет подтверждает замечание мое: он употреблен в прошедшем времени (с неправильностью в склонении, коему примеры встречаются в летописях) и предполагает условную частицу. Неприлично было бы. Вопрос же требовал бы настоящего или будущего».
Кроме того, вот еще аргумент. «В русском языке сохранилось одно слово, где ли после не не имеет силы вопросительной – неже-ли. Слово неже употреблялось во всех славянских наречиях и встречается и в «Слове о полку Игореве»: луце ж потяту быти, неже полонену быти».
Итак, частица «ли» могла не иметь отрицательного смысла. Но ведь могла и иметь. А то, что следующее за всем этим описание Бояна как летящего орлом и скачущего белкой и волком, очевидно, есть восхваление поэта, Пушкин комментирует так:
«Не решу, упрекает ли здесь Бояна (автор) или хвалит…»
Конечно, Александр Сергеевич, это трудно решить, поскольку, после того как автор твердо решил не следовать Боянову стилю, было бы логично ему поговорить о причине: мол, старые словесы плохи потому-то и потому-то, а он, наоборот, начинает петь какие-то дифирамбы… Тем более что там стоит слово «ибо». Между тем и в дальнейшем автор относится к Бояну с огромным уважением и восхищением. Это только в наше время говорят: «Да что ты растекаешься мыслью по древу? Конкретнее не можешь сказать?» В прошлом слово «мысль» значило «мысь», мышь, белка, существо, которое прыгает по дереву (растекается; «течь» – двигаться, «и он безмолвно в путь потек» и т.д.).
В таком случае, как раз наоборот, следовало бы ожидать, что автор именно и стремится петь старым стилем, как Боян, ИБО тот летает орлом и прыгает белкой и рыщет волком. Зато во фразе «начаться же сей песни по былинам сего времени, а не по замышлению Бояна» частица «не» поставлена не там. Нужно: «Начаться же сей песни НЕ по былинам сего времени, а по замышлению Бояна. Боян ведь вещий и т.д.».
Но… выходит, что поэт, автор, призывает в очень реалистическом произведении уклониться от правды, от были, «былины»! Как-то это странно и даже невозможно. Поэтому известный историк А.Л.Никитин считает, что нужно принять некий «средний вариант»: частица «не» просто пропала; выходит: «по былинам сего времени, а по замышлению Бояна». То есть Боян «замыслил», но жил-то он давно, давно помер, знать, что произошло, не мог, поэтому в его «форму» нужно налить современное «содержание», «былины сего времени».
«Но ведь в тексте стояло прямо: «А не по замышлению!».
В печатном тексте 1800 г. – да; в списке Мусина-Пушкина – вероятнее всего, тоже так. А вот в том, что списки «Слова…», послужившие образом «Задонщине», имели отрицательную частицу «не», я очень сомневался. Пожалуй, был даже прямо уверен в обратном. И уж совсем был уверен в том, что эта частица не могла возникнуть под пером автора «Слова…»! Она могла возникнуть под пером переписчика только в XV или в XVI веке, когда соединительное значение слова «а» стало забываться и на первое место выдвинулось его противительное значение, так что первоначальный смысл фразы «и по замышлению Бояна» был понят наоборот и, естественно, усилен частицей «не».
Грамматике и синтаксису русского языка такое объяснение не противоречило, однако литературоведами и историками воспринималось с большой осторожностью. Из того, что это могло быть, отнюдь не вытекало, что так и было. Следовало найти возможность сослаться на соответствующий авторитет, подкрепить себя филологическими аргументами, и вот они нашлись.
В тоненькой, ветхой от времени брошюрке, именовавшейся «Научным бюллетенем Ленинградского университета № 2», подписанным к печати ровно за месяц до окончания Великой Отечественной войны, я обнаружил автореферат А.И.Поповой – ту самую работу, которую тщетно до этого искал. Называлась она «Значение и функции союза «а» в древнерусском языке».
Важность вывода, сделанного в статье, представлялась настолько несомненной, что я переписал всю работу целиком. «Одним из древнейших и основных значений союза «а» было соединительное, – писала А.И.Попова, – обнаруживающееся более четко лишь в древнейших списках древнейших памятников… Соединение с помощью «а» носило характер необязательного присоединения, добавления вроде «кроме того», «сверх того», «да», прибавляющее еще что-то, причем добавляемое органически не связано с предшествующим, не вытекает из него, не присоединяется как нечто новое, далекое, чисто случайное… Даже противоположное ожиданию и тогда противополагаемое».
В начале «Слова» можно было видеть именно такой случай. Если перевести мысли его автора на современный язык, то выходило примерно так: «Начнем же эту поэму о событиях нашего времени, используя стихи и, кроме того, еще и замысел Бояна».
Впрочем, про использование стихов в «Слове» ничего нет: это добавление оставим на совести Никитина. Оно связано с его идеей, что автор «Слова» использовал куски более древнего текста, принадлежащего Бояну (так же, как автор «Задонщины», переписывал целые фрагменты самого «Слова»). Ниже мы еще будем обсуждать эту гипотезу. А пока скажу лишь, что к исправлению А.Л.Никитина можно отнести те же возражения, что и к более старому толкованию Пушкина: так могло быть, но это еще не значит, что так было. Какие бы авторитеты ни «подтверждали» возможность, необходимость остается недоказанной! Вот если бы «авторитеты» доказывали необходимость!.. А так они бьют мимо цели.
Третью попытку истолковать все те же первые строки «Слова о полку Игореве» мы находим в широко известной статье Д.С.Лихачева «Предположение о диалогическом строении «Слова о полку Игореве». Здесь утверждается, что противоречие есть и было и его нельзя и не нужно «уничтожать» поправками и переосмыслением, так как оно связано с тем, что «Слово» исполняется двумя певцами, противоречащими друг другу, спорящими, комментирующими, подхватывающими…
«Разделим текст «Слова», – пишет Лихачев, – между двумя различными певцами. Первый певец поет: «Не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы трудных повестий о полку Игореве, Игоря Святъславлича!» Вопроса в конце этой фразы нет: есть утверждение, что начинать «трудные» повести о походе Игоря «лепо» «старыми словесы».
Итак, первый певец предлагает исполнять песнь «старыми словами», в традиционной манере.
Второй певец возражает. Он предлагает петь по «былинам сего времени», т.е. в согласии с тем, как события произошли: «Начати же ся тъй песни по былинам сего времени, а не по замышлению Бояню!». Второй певец – сторонник фактического рассказа, «по былинам сего времени», а не в старомодной, пышной манере Бояна.
Первый певец, сторонник Бояна, объясняет: «Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серымъ волком по земли, шизымъ орлом подъ облакы». Первый певец настаивает на пении в духе Бояна, и об этом свидетельствует частица «бо»: она может относиться только к первой фразе…»
Из трех вариантов истолкования начальных фраз «Слова» третий кажется мне наиболее глубоким и красивым. Главное его достоинство – приводимые в его защиту аргументы (а они многообразны и относятся ко всему тексту поэмы) подтверждают не возможность, а необходимость амебейности, то есть рассчитанности поэмы на двух исполнителей, на диалог. Действительно: все «Слово» как бы пронизано бинарностью, «факт» и его «комментарий» противопоставляются историческим реминисценциям и аналогиям. В ряде случаев «автор» говорит о себе во множественном (двойственном!) числе, в других – в единственном, что трудно объяснить иначе. Сама лихачевская реконструкция текста «Слова» под двух исполнителей выглядит очень естественной, и эта естественность – важный аргумент в пользу амебейности.
Кроме того, амебейность – обычное явление в средневековой поэзии. Многие произведения в древности исполнялись на два голоса или двумя хорами: скандинавские хвалебный песни, воспевание подвигов погибших воинов, песнопения скальдов и т.д. Лихачев ссылается на многочисленные примеры, приведенные в книге А.Н.Веселовского «Три главы из исторической поэтики» и у Стеблина-Каменского в книге «Древнескандинавская литература». Он обращает внимание исследователей на книгу Л.В.Кулаковского «Песнь о полку Игореве. Опыт воссоздания модели древнего мелоса», где говорится о возможности двух или нескольких певцов-исполнителей «Слова». Заметим, что Д.С.Лихачев прямо указывает на своего предшественника – Л.В.Кулаковского. Он вовсе не хотел выставить себя единственным открывателем теории (гипотезы, догадки) об амебейности «Слова». И все-таки Дмитрий Сергеевич одну ссылку сделать забыл.
В 1999 году, уже после смерти автора, вышла книга А.А.Гогешвили «Три источника «Слова о полку Игореве», где он, касаясь вопроса об амебейности, пишет:
«Академик Д.С.Лихачев в целой серии сравнительно недавних публикаций развивает перед широким и специальным читателем увлекательную гипотезу об амебейности, диалогической архитектонике текста «Слова о полку Игореве». Сомнения в притязаниях на принадлежность этой гипотезы Д.С.Лихачеву быть не может: в редакционном предисловии первой из указанных публикаций говорится «о последней примечательной гипотезе академика Лихачева», сам он в указанной статье выражается еще более определенно – «Мое понимание строения «Слова», Л.А.Дмитриев и О.В.Творогов прямо говорят о «догадке Лихачева» и перечислении его заслуг в изучении этого памятника.
Какую бы притчу рассказал О.В.Творогов, если бы принял во внимание, что эта гипотеза давно и определенно обозначена как принадлежащая академику А.И.Белецкому, причем не в каком-либо закрытом или малоизвестном провинциальном издании, а в сборнике, имеющемся в библиотеке каждого, кто мало-мальски серьезно занимается изучением «Слова».
Вот тебе и «уважение к собрату по профессии» (заметьте – к академику, а не к студенту!), вот тебе и «важнейшая заповедь науки», что «каждая цитата или упоминание чужого мнения» должны «иметь свой точный адрес».
Но, может быть, Д.С.Лихачев действительно не читал статью своего коллеги, помещенную в одном сборнике с двумя его собственными программными работами?»
Это место в книжке Гогешвили я прочитал, еще листая ее в книжном магазине. Я был просто потрясен. Я был уверен, что Д.С.Лихачев действительно не заметил маленькой ссылочки в статье А.И.Белецкого! Или заметил, но сразу же забыл, а потом, когда эта идея вновь явилась, но уже как собственная, забыл, откуда она взялась.
Гогешвили нанес удар, спасения нет, подумалось мне. И действительно, через некоторое время я узнал, что Д.С.Лихачева не стало. Кто виноват? А.А.Гогешвили не может быть назван виновником – книжку издали его родственники, которые вряд ли могли всерьез судить о том, что делают.
С Д.С.Лихачевым, судя по всему, сыграла трагическую шутку его собственная память.
Мария – Ярославна
…Муж мой – потомок Олега, прозванного Гориславичем. Этот Олег был сыном Святослава Ярославича, одного из сыновей Ярослава Мудрого. Святослав – один из тех трех князей, что заточили в поруб моего прадеда Всеслава. Мать моего Святослава тоже звали Марией – самая знатная среди русских княгинь, она сразу невзлюбила меня. Отец Святослава, я уже рассказывала тебе о нем, – Всеволод Ольгович, тогда он был великий князь киевский. Я видела его нечасто. У него было широкое лицо, редкая бородка, маленькие глазки. Я боялась его, от русских князей всего ждать можно, а Святослав отца боготворил. Я? Никогда никого не боготворила. Разве только… разве только одного Трояна, старинного певца. Его еще называют Гомер.
Иногда я брала в руки гусли и напевала греческие песни, переделанные на русский лад. Ведь я помнила и наши полоцкие напевы, и то, что пели в ту пору девушки в Киеве, – заговоры, молитвы, печальные и радостные песни… Иногда мне вспоминались песни трубадуров из далеких западных стран, иногда я сочиняла песни сама и пела в одиночестве, в тереме, перебирая струны гуслей или водя смычком по гудку. Природа одарила меня красивым низким голосом, но обычно я пела негромко, а когда кто-то входил в мою горницу, замолкала. Но я знала, что Святослав иногда останавливался перед входом и прислушивался. Он ничего не говорил мне, лишь улыбался, и я улыбалась в ответ и, когда я чувствовала, что он стоит возле дверей, не переставала петь…
На княжеских пирах обычно пели другие, я же сидела рядом со Святославом, и никто не осмеливался просить меня спеть. Однажды на пиру пели бродячие певцы: отец и сын, отца звали Словута, и был он слеп, как Гомер. Песнь сказывала о давнем происшествии, о смерти юного князя Ростислава, брата Владимира Мономаха. Ростислав утонул в Стугне… Там было какое-то слово, не понравившееся гостившему у нас князю Андрею Боголюбскому, я тебе еще расскажу потом о нем. Певец намекал на неясную роль Мономаха во всем этом странном событии: ведь Стугна невелика, ее струя узка, и там, где утонул Ростислав, не было настоящей глубины. Говорят, князь запутался за кусты, затопленные водой, но куда вероятнее другое объяснение: Мономах, якобы бросившийся спасать брата, сам же его и утопил. Мономашичи не любят вспоминать эту историю. Вот и приказал Андрей прогнать бродячего слепца Словуту. Никто не перечил Андрею: он гостил в нашем доме и, следовательно, был словно хозяин. Хорошо еще, что он не приказал певцов казнить – с него бы стало. Но когда певцы ушли, оказалось, что петь больше некому, и Святослав попросил меня…
В прошлом, если князья на пиру хотели услышать песнь, то устраивали игру: соколы-юноши бежали за девушками-лебедями. Какую лебедь первую догонял сокол, та и песню запевала. Так вот, Ярославна, моему соколу даже догонять меня не надо было.
Я запела песню о Мстиславе Храбром, о том, кто победил в поединке Редедю, касожского богатыря. Это старая история, Ярославна. Были времена, когда Ярослав Мудрый и Мстислав Храбрый были единственными наследниками Владимира Святого. Был еще, правда, Судислав, но его великий ваш Ярослав заточил в поруб и держал там многие годы, а потом отправил в монастырь, где Судислав и скончался. И все потому, что Судиславу надлежало быть наследником Владимира.
И столкнулись Мстислав и Ярослав в яростной битве за власть. И Мстислав победил. Но он был младший и к тому же благородный. Он не стал добивать врага, приходящегося ему братом. И братья разделили Русь по Днепру. Ярославу досталась вся правая часть и Киев, Мстиславу – вся левая часть с Черниговом. Потом Мстислав умер, и всею Русью (кроме Полоцкой земли) завладел Ярослав. Но у Мстислава был сын – Вячеслав, который по праву должен был наследовать Чернигов. Ярослав изгнал Вячеслава и приказал стереть его имя из всех книг и из памяти людской. И долго на Руси не было слышно о потомках Мстиславовых. Однако у Вячеслава был сын – Борис, и он вдруг появился неизвестно откуда и заявил свои права на Чернигов. Но в Чернигове место было занято – там сидел Всеволод Ярославич. И Борис Вячеславич вынужден был бежать в Тмутаракань, к князю Роману, сыну Святослава, а значит, к сопернику Всеволода. К тому времени Ярославичи перессорились, Святослав изгнал Изяслава из Киева и стал сам княжить там. Затем Святослав умер, и Изяслав вновь сел в Киеве. Всеволод же Ярославич стремился сам сесть на великокняжеский престол, а в Чернигове хотел он посадить вместо себя сына своего Владимира Мономаха. Но пока сделать этого Всеволод Ярославич не мог, киевляне знали правила наследования престолов и не пустили бы младшего брата вперед старшего. Поэтому Всеволод, сын гречанки, усвоивший нравы византийского двора, знаток ядов, рассчитывал в будущем как-нибудь убрать старшего брата Изяслава, и тогда самыми серьезными конкурентами для него стали бы его племянники – дети Святослава: Олег и Глеб и Роман Тмутараканский. И верные Всеволоду люди убили Глеба. После этого Всеволод пригласил Олега отобедать с ним в Чернигове. Неведомо, о чем они там говорили, известно лишь, что Олег, не дожидаясь утра, тайно вскочил на коня и помчался в Тмутаракань, туда же, где был Борис Вячеславич и младший брат его Роман. А тут еще слухи поползли, что и самого Святослава Ярославича смерть была темной, и тут тоже подозревали руку его брата Всеволода.
Собрав дружину, Олег Святославич и Борис Вячеславич выступили на Всеволода из Тмутаракани к Чернигову. Но Всеволод не дремал. Он вызвал подкрепление из Киева во главе с самим великим князем Изяславом и из Переяславля войско своего сына – Владимира Мономаха. Враги сошлись у селения Нежатина Нива. Как посмотрел Олег на войска соперников, так и ахнул: «Нет, мол, нам вероятия победить». Но Борис сказал: «Коли не хочешь биться, с тобой Бог, а я буду биться один». Ну и Олег, конечно, остался.
Начался бой, страшный и кровавый. Никто не хотел уступать, но в конце концов победил Всеволод. И в бою этом погиб великий князь Изяслав, погиб и Борис Вячеславич. Погиб Изяслав, правда, как-то странно: его в пылу битвы ударил копьем свой же витязь из-за спины. А может быть, то был посланный Всеволодом убийца? И повезли тело Изяслава в Киев ко Святой Софии отпевать. Олега же схватили и отправили в ссылку в Византию.
Всеволод, похоронив Изяслава, стал великим киевским князем, Владимир Мономах сел в Чернигове… Как видишь, Ярославна, мечты Всеволода сбылись в полной мере. Не верь летописям, где пишут, что был Всеволод мягким и добреньким. Не таким он был, сын византийской царевны. Не от нее ли унаследовал Всеволод свое вероломство? Это свойство передалось и сыну его, Владимиру Мономаху. Того Владимира по справедливости нужно было копием приколоть к горам Киевским… А теперь потомки его Рюрик и Всеволод, и врозь с нашими часто полощутся их знамена. А нужен мир, нужно единство. Второй век ведь раздоры правят Русью…
Когда я закончила песнь, когда смолкли гусли и гудок гудошника замолчал, воцарилось молчание. Никто не хлопал, не было и возгласов похвальных. Потом встал князь Андрей Боголюбский и сказал, глядя мне прямо в очи:
– Хорошо поешь, красавица. Но помни, память Мономаха и отца его – святое святых…
Он повернулся к сверкнувшему взором Святославу.
– Я не в упрек княгине, брат. Просто поэзия на Руси такая вещь… не обо всем можно говорить правду. Я знаю о делах деда гораздо больше, чем она или кто-либо из вас. И скажу без утайки, много было черного сотворено. Но люди любили его, Русь шла за ним, или это неправда? Не будем же чернить его светлый образ, разрушать народную легенду. Согласна, ходына Мария?
– Нет, княже. Я придерживаюсь других правил: говорить во всем правду.
– Таков твой поэтический стиль?
– Да, княже.
– Тогда приезжай ко мне в гости, ходына Мария. Мои певцы, увы, поют мне только то, что я хочу. Они хорошо умеют угадывать мои желания. Поэтому они не говорят ничего нового.
Князь Андрей повернулся и вышел.
– Ты чуть не поссорила меня с могущественным князем, лада, – сказал мне Святослав.
– Как же быть? – спросила я. – Неужто лгать?
– Нет, лада. Можно иначе. Следует научиться говорить так, чтобы по-настоящему понимали тебя только те, кто знает «ключи»… Истина замкнута на замок, и для несведущих повествование – лишь красивая картинка. Для этого существуют особые способы, например, шифры, акростихи… Римский поэт Оптациан использовал месостихи, в которых некоторые буквы стихотворения, записанного строками, составляли картинку или символ, о котором мог знать только посвященный. Еще есть способ разделенного письма, когда, по-разному разделяя строчку на слова, получают разный смысл. Еще – метафоры, аналогии, намеки, часть из которых также может быть не всем понятна. Таково и священное писание христианское, рекомое Библия. Много тайных смыслов и намеков в нем. Думаю, смысл его намного глубже, чем кажется церковникам. Но хватит об этом. Песнь твоя была так прекрасна, что и Андрей не смог тебе перечить. И где ты только этому научилась?
– У Словуты, милый, – ответила я. – В старое время он наведывался в Полоцк. А еще у бардов, трубадуров и минезингеров…
– Так он твой старый знакомый? Послать догнать его?
– Не надо, мой княже, ибо он ушел уже далеко.
Боян… или Троян… или… Гомер?
История изучения «Слова о полку Игореве» полна безумных теорий, ниспровергателей, глашатаев единственной и неопровержимой истины… Олжас Сулейменов считал, например, что автор великой русской поэмы – половец, за что удостоился «почестей», полагающихся русофобу. Поистине, ученые готовы были в драку лезть, только чтобы у них не отняли автора «Слова»! Но об Олжасе Сулейменове и его книге «Аз и Я» мы поговорим потом…
Примерно то же самое произошло и с работами замечательного историка А.Л.Никитина: хотя он утверждал всего лишь, что автор «Слова» включил в него, как это почти всегда бывало в средневековой поэзии, фрагменты из произведений болгарина – Бояна. Точно так же, например, как в «Задонщину», были включены фрагменты из того же «Слова о полку Игореве».
В старину ведь не было авторского права, никто не ставил на рукописях копирайта. Больше того – считалось пристойным пользоваться еще более древними текстами без указания автора и даже (о, ужас!) без кавычек включать их куски в свои. Помните: «Не лепо ли ны бяшет, братие». Лепо. Но с точки зрения современных канонов литературной этики это выглядит весьма нелепо.
Академики, да тот же Д.С.Лихачев, понимали, конечно, что утверждения Никитина не только не порочат «Слово», но подчеркивают его интернациональный характер, близость и единство культурных традиций с братским болгарским народом, а с точки зрения средневековых правил и оценок даже возвеличивают автора, поскольку указывают на его творческую скромность. Но в те недавние еще времена исследования такого рода были под пристальным идеологическим контролем.
Вот потому-то и обрушился на Никитина шквал державного гнева.
«В серии очерков писателя А.Никитина, напечатанных в журнале «Новый мир», «Слово о полку Игореве» подвергается вивисекции, ампутированию отдельных частей, расслоению. Отдельные места и весь памятник в целом объявляются плохо скроенным из равновременных частей. Этот вывод делается с необычайной легкостью и апломбом. На неосведомленных читателей очерки А.Никитина, несомненно, могут произвести некоторое впечатление. Особенно мне обидно за многочисленных преподавателей вузов и учителей литературы в средней школе. Что им говорить о «Слове», если они поверят в «ученость» и хотя бы частичную правоту А.Никитина? А ведь журнал «Новый мир» – один из самых авторитетных и читаемых в нашей стране.
…На самом деле мы имеем дело с имитацией научных аргументов и не более…»
из сборника 1986 г.
Кого у нас костили с такой же силой? Пожалуй, только академика Сахарова… Между тем выясняются новые факты, проливающие свет на всю подноготную этой истории.
В «Слове» действующими лицами оказываются Боян, Троян и… Зоян! Не много ли? А что, если эта троица – одно лицо? И действительно…
В свое время еще академик Н.С.Тихонравов предлагал Трояна «Слова» считать Бояном, поскольку «лигатура «ТР» в западнорусской графике писалась как буква «Б» и «З».
А если наоборот? Если Боян – это на самом деле никакой не Боян, а Троян? Не прочитал ли переписчик буквы «Тр» (их лигатуру, соединение) как «Б» и в другом месте – как «З»? Если это так, то никакого Бояна не было и нет. И весь образ великого древнерусского певца развеивается как дым?! Это же страшно. Понятно, почему Тихонравов предпочел прочитать Трояна как Бояна, а не наоборот.
Но кто же такой Троян? Может быть, это и есть имя древнерусского певца? Нет!
Теперь, после выхода книги А.А.Гогешвили (см. ее 4-ю главу), можно утверждать, что Троян – это вовсе не древнерусский певец, а не кто иной, как Гомер. Очень близок к этой точке зрения был уже граф П.П.Вяземский.
Итак. Список с лигатурой, то есть соединением двух букв в одну, нужно датировать либо концом XV, либо началом XVI века. В середине или в крайнем случае в конце XVI в. «Слово» вновь было переписано, теперь уже с ошибками (лигатура «Тр» была прочитана как «Б», «Тр» и «З»). Видимо, это и была рукопись А.И.Мусина-Пушкина. В этом или близком варианте со «Словом» познакомился и автор позднего варианта «Задонщины», но все же он предпочел прочитать это слово как «баюн», то есть «рассказчик». А в первоначальном списке это был никакой не «Зоян», и никакой не «Боян», и никакой не «баюн», а Гомер.
В тексте «Слова» приводится несколько строчек таких, как если бы их написал Троян-Боян. Вот одна из них:
НЕ БУРЯ СОКОЛОВ ЗАНЕСЛА
ЧРЕЗ ПОЛЯ ШИРОКИЕ,
ГАЛОЧЬИ СТАДА БЕГУТ
К ДОНУ ВЕЛИКОМУ…
Эти строки резко выделяются на фоне остального ритмического потока. Очевидно, что здесь воспроизводится гомеровский гекзаметр свободной строкой с шестью ударениями: «Не бу’ря соколы’ занесе’ чре’з поля’ широ’кая//Га’лици ста’ды бежа’тъ къ’ До’ну вели’кому», «Ко’мони ржу’тъ за Суло’ю, звени’тъ сла’ва въ Кы’еве//Тру’бы тру’бят въ Нове’граде, стоя’ть стя’зи въ Пути’вле».
В двух других местах «Слова» – прямые цитаты из Гомера, которые можно найти в «Илиаде»!
ВСТАЛА ОБИДА В ВОЙСКАХ
ДАЖ-БОГА ВНУКА,
ВСТУПИЛА ДЕВОЮ НА ЗЕМЛЮ
ТРОЯНА,
ВСПЛЕСНУЛА ЛЕБЕДИНЫМИ
КРЫЛЬЯМИ…
А.А.Гогешвили приводит следующую параллель: «…Богиня могучая все совершила,/Дщерь громовержца, Обида, которая всех ослепляет,/Страшная; нежны стопы у нее: не касается ими/Праха земного; она по главам человеческим ходит,/Смертных язвя; а иного и в сети легко уловляет./Древле она ослепила и Зевса, который превыше/ Всех земнородных и всех небожителей: даже и Зевса…» Илиада, XIX: 86-96.
ЕМУ ВЕЩИЙ ТРОЯН ДАВНО
ПРИПЕВКУ, РАЗУМНЫЙ, СКАЗАЛ:
«НИ ХИТРОМУ, НИ УМЕЛОМУ,
НИ ПТИЦЕУМЕЛОМУ
(ПРИЦЕГАДАТЕЛЮ?)
СУДА БОЖЬЕГО НЕ МИНОВАТЬ».
А.А.Гогешвили приводит следующие параллели: «Мизам предшествовал Хромий и Энномос, птицегадатель,/Но и гаданием он не спасся от гибели черной», Илиада, II: 858-859; а также: «Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный/Муж ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родился», Илиада, VI: 487-489. Что, как я думаю, окончательно доказывает тождество Трояна-Бояна и Гомера.
И, значит, совершенно верно утверждает Гогешвили: нужно читать не «были вечи Трояна», а «были сечи Трояна», то есть речь идет о Троянской войне! Жаль только вот, что А.А.Гогешвили так и не высказался определенно, был ли Боян, или его не было. Слишком уж сильно меняется наше самовосприятие, если отказаться от огромной, мистической фигуры Бояна, родоначальника нашей словесности. Но, впрочем, в любом случае – Боян не совсем русский поэт, не правда ли? Стоит ли уж так сильно переживать, что этот миф оказался разоблаченным? Может быть, стоит просто посмеяться над нашей собственной доверчивостью?
Интересно, что первоначально в русской поэзии «Слово о полку Игореве» воспринималось прежде всего как весть о родоначальнике ее, таинственном Бояне, что само по себе было важным фактом, важнее, может быть, самого «Слова». М.М.Хераскову принадлежит честь первого упоминания о «Слове» в печати (в примечании к поэме «Владимир»). Это было еще в 1797 году, то есть за три года до опубликования «Слова» Мусиным-Пушкиным. В «Бахариане» Херасков писал:
Мне бы слогом петь всегда одним,
Как певали Барды Русские,
Барды Русские, старинные,
Как Боян пел древний соловей;
Он воскрес недавно в наши дни…
Для Хераскова явление Бояна было, пожалуй, поважнее «Слова». Поэты стремились в прошлом найти, углядеть Бояна, своего родоначальника, и они его углядели… там, где никого не было. В таких случаях критика отступает. Наука история отступает.
Интересно, что первоначальный образ Бояна сильно отличался от привычного нам. Это был юноша. И действительно, молодость русской поэзии и должен был олицетворять юноша. Но со временем образ Бояна стареет. Он превращается в зрелого воина, затем – в старика с длинной бородой, затем – чуть ли не в узловатое, сучковатое дерево, в саму природу, в мертвеца… Глаза его закрываются, он слепнет, и мы видим… Гомера.
Так в самой эволюции образа Бояна отразилось наше интуитивное восприятие истины.
Но как же быть тогда с «вставками» в «Слово о полку Игореве» из болгарского певца Баяна, о которых говорит А.Л.Никитин? Если никакого певца – ни русского, ни болгарского – нет?
Полагаю, эти вставки – из поэм самой Марии Васильковны, из ее прежних поэм, посвященных Святославу, Олегу, Владимиру Мономаху, Роману Святославичу, Ярославу Мудрому – князьям прежних времен.
Летающая белкою по древу
Итак, княгиня, женщина-автор, один из авторов «Слова»?
Позвольте, могут спросить, да возможно ли, чтобы в какой-то там дремучей старине, в XII веке появилось такое чудо – женщина-поэтесса? Да и были ли там вообще грамотные женщины?
Подобный вопрос свидетельствует о полной неосведомленности, ибо были, да притом обладавшие широкими, глубокими познаниями во всех областях тогдашней мировой культуры! И притом – как нигде в те времена в мире!
Впрочем, мнение о поголовной неграмотности во всяком случае простых русских женщин, не из княжеского рода, еще недавно было широко распространено даже среди специалистов. С удивлением узнали они, что Анна Ярославна умела писать: это следовало из ее подписи на латинском языке за малолетнего сына. Но все же это считалось тем исключением, которое подтверждает правило. И вдруг… Как всегда бывают удивительны эти «вдруг»! Обнаружились, и притом сразу в больших количествах, пряслицы с надписями.
Пряслице – это диск-грузик для того, чтобы крутилась прялка. Пряли – в этом нет сомнения – именно женщины и девушки, и подписывали они пряслицы своими именами, или им их дарили, и тогда подписывали дарители. Не было бы смысла подписывать, коли те, кому дарили, не умели читать.
Например:
«Янка подарила пряслин Жирке»,
«Иванко создал тебе это, единственная дочь»,
«От Жилислава»,
«Княгинин»,
«Пряслин Параши»,
«Господи, помоги рабе своея» и т.д.
Другие примеры – в статье А.А.Медынцевой, которая так и называется: «Грамотность женщин на Руси XI-XIII вв.».
На Руси женщина (в отличие от современного общества) одевала всех людей. Прядение, создание ткани, одежды было главным женским занятием в Древней Руси. Даже пуповину новорожденной девочке старались перерезать на веретене, чтобы магически «привязать» ее к будущему занятию. Когда девочка начинала приучаться к домашней работе, она выпрядала свою первую нить. Эту нить сжигали, и девушка съедала пепел. Или – по другому обряду – нить сохраняли, и когда девушка выходила замуж, под одеждой ее обматывали этой первой ее нитью. И муж разрывал эту нить в знак будущего семейного благополучия. Плохая жена звалась неряхой, не-пряхой. Без древнерусской женщины мужчина был бы в буквальном смысле без штанов. Волей-неволей зауважаешь.
В сказках и девочки, и мальчики слышали о девах-богатырках. Это были предания, отразившие, вероятно, какие-то исторические события, связанные с сарматами, амазонками, жившими в Причерноморье и интенсивно общавшимися с тамошним населением – скифским миром, куда входили и славяне: анты и сколоты. Просто во всем этом регионе (в отличие от более западных территорий и азиатского востока с его многоженством и гаремами) уже изначально процветало равенство мужчины и женщины.
На Руси никогда не было широкомасштабной «охоты на ведьм», как это было на Западе. А из глубокой древности тянулись традиции добрачной свободы. Добрачные дети ни в коем случае не оказывались помехой для свадеб – скорее наоборот! Их-то матери как раз и считались первыми невестами на деревне. Ведь они доказали свою полноценность как женщины, как будущие матери. К ним-то и сватались. Так было на русском Севере, у старообрядцев. Вероятно, так было в древности повсеместно. Порой детей заводили даже нарочно, чтобы выйти замуж поскорей. А если девушка до брака становилась матерью «по вине» знатного боярина или князя, считалось, она принесла в дом, в род счастье, потому что думали: знатных вождей осеняла священная сила, милость Богов. А все эти ханжеские обряды, когда простынки, запачканные кровью после первой брачной ночи, выносят на показ гостям – это уже явление позднее, связанное с христианством. Никакой ценности девственность, сохраненная до брака, для древних славян не представляла. Скорее уж вызывала недоумение и подозрение: здорова ли девушка?
Не случайно героини русской литературы (та же пушкинская Татьяна, или Анна Каренина, или «луч света в темном царстве» Катерина, и даже дама с собачкой и т.д.) так отличаются своей самобытностью, душевной силой, нерушим
Выбор читателей
Комментарии