На чтение: ≈ 13 мин.Ну что вы, – улыбается Любовь Ивановна Бойченко, председатель Валдайского районного комитета образования, – у нас во всех сельских школах электрические звонки. Это раньше уборщицы в школах подавали звонок с урока колокольчиком. Есть у нас такая баба Маша в Семеновщинской школе. Давно работает. Душа школы, многое порассказать может.
Но в Семеновщину к бабе Маше я попала не сразу. Пока в комитете договаривались с машиной, созванивались… А городок Валдай, одноэтажный, с улочками, взлетающими в гору, чистым снежком, точками рыбаков на Валдайском озере, манил.
Вот на этой соборной площади останавливались ямщики, покупали знаменитые валдайские баранки. Путь неблизкий в северную столицу, рады долгожданному отдыху. И снова звенит под дугой колокольчик – дар Валдая. Недалеко от соборной площади взметнулась ввысь белоснежная церковь Екатерины. По форме она точно колокол. В ней сейчас музей. Я переступаю порог и попадаю в царство колоколов, больших и маленьких, расписных и простых.
– Хотите послушать? – спрашивает меня Надежда Яковлева, научный сотрудник музея. Ранним утром я здесь единственный посетитель. Надежда Петровна берет в руки длинные веревки, свисающие из-под купола. И я останавливаюсь, зачарованная.
– Приложите руку к этому колоколу. А теперь отнимите, не касайтесь, держите пальцы на маленьком расстоянии. Чувствуете божественный ток жизни?
Ну и подарок судьбы. Получить с утра в гиды такую очаровательную женщину. Красочная, точная речь завораживает.
– У каждого колокола свой язык, – доносится голос уже от соседней импровизированной звонницы. Если вы его не поняли, то это про вас сказано, слышал звон, да не знает, где он. А вы сейчас вслушайтесь: “Лю-би Бо-га, лю-би бра-та”. Каждый слог это удар”.
Теперь-то я, конечно, слышу. Как все просто. Так заведено, что у каждого храма есть своя речевка. Звонарь именно ее вызванивает по слогам, и прихожане ее слышат. Вот о чем беседуют, к примеру, колокола Петропавловской крепости: “Где вы? Где вы? Умерли… Умерли…”.
– У всех этих колоколов – женские голоса, заметили? – вопросительно смотрит на меня мой гид. – Отливали колокола с женщин. Да, да, не удивляйтесь. Прежде чем попасть в колокольную мастерскую, красавицы проходили самый взыскательный отбор. Нет, не такой, как на сегодняшних конкурсах красоты. Разве в сантиметрах дело да в длинных ногах? У русской красавицы оценивалось другое: душа, которая льется из глаз, переливается в голосе. Брались во внимание стать, достоинство. Главное ведь в колоколе даже не голова и не плечи, а юбка. Именно здесь рождается звук. А юбка должна быть широкой, как подол у русской красавицы. Женщина без подола – не женщина, и в храм ее не пустят, и на улице не заметят. Ведь за тот самый подол держатся дети, за ним гоняются мужчины. Колокол – это женский подол… Меньше стало женских подолов, и что-то утратилось в нашей жизни…
Дорога в Семеновщинскую школу была неблизкой. И это обстоятельство впервые меня обрадовало. Хотелось подольше поразмышлять над увиденным и услышанным в музее. Еще хотелось сохранить, не утратить особый настрой души. А мне предстояло во что бы то ни стало выполнить задание редакции: рассказать о представительнице самой непрестижной работы в школе – уборщице. Мария Александровна Костина мне подходила по всем параметрам. Не один десяток лет дружит со шваброй. Директора, с которыми работала, называют ее мамой родной, а дети – бабой Машей. Писали недавно в шестом классе сочинения о хороших людях, живущих рядом, так больше половины работ о бабе Маше. Столькими эпитетами ее наградили: “добрая, жалеет нас, любит пошутить, с ней хорошо разговаривать обо всем…” Дети, как известно, не ошибаются.
Нынешний директор Семеновщинской школы Надежда Викторовна Баранова сразу достала из сейфа трудовую книжку.
– Вот посмотрите сами. Общий стаж Костиной – пятьдесят, в школе около двух десятков. Образование – начальное, всего четыре класса. Что сказать о ней? Трудяга. Да вы сами видели – школа-то блестит…
– Звали бабу Машу? – заходит в кабинет дородная крепкая женщина. И сразу же берет в оборот. – Дак пойдемте лучше ко мне. Дом рядом, с дороги чайку попьете.
По узенькой тропочке от школы идем к дому.
– Никаких разговоров, – пресекает мою попытку достать блокнот баба Маша. – Сначала еда.
Я не замечаю, как оказываюсь на кухне за столом перед тарелкой с наваристым борщом.
– Мне только без мяса! – умоляюще взываю я.
– А его у меня и нет. Не ем. Нам теперь в возрасте оно и не особо нужно.
Кот Кешка, победно задрав хвост, трется у ног хозяйки.
– Соскучился. Иди поешь, я тебе тоже налила, – говорит ему баба Маша.
– Это соседский, ходит ко мне, – поясняет она. – У меня был свой Маркиз, да пропал. Такой же, только на хвосте белинка. А Кешка сам пришел, у соседей-то кошек много, бывает, и шкильнут его. Худой был, сейчас отъелся. Так и живет на два дома. А мне радость.
Уютно тикают ходики. Мягко ступает по самодельным узорным половичкам кот. На диване ждет хозяйку рукоделие. Разноцветные клубочки – это для носков и варежек. Мотки из тряпок – для половичков. Кеша трогает лапой один из шариков. Смотрит на хозяйку. Но она не включается в его игру… Мы с Марией Александровной заняты другим.
– Где-то есть у меня хорошая фотография. Я у одонка сена с вилами стою.
Баба Маша выдвигает ящики комода. Достает письма, тетрадки, пачку фотографий.
– Нет, не та. Может, в книжку какую положила? Или племянницы куда задевали. Приедут в гости, по-своему норовят прибраться. А это давношние фотографии. Тут мне лет двадцать, здесь – сорок-сорок пять. А эта, со шваброй, недавняя. Ну поглядите-ка, баба-царь!
Движется хозяйка быстро, легко, ни за что не подумаешь, что ей уже под семьдесят.
– Я труд люблю. Трудом и живу. Дрова сама колю. Хожу к одним в баню мыться, своей-то у меня нет, так подсоблю им и с дровишками, и с сеном. Хорошая семья.
Надо же, вроде и совсем немного я в гостях, а будто давно знакомы с хозяйкой. Баба Маша мне успела про всех своих друзей рассказать. Послушаешь, так все у нее хорошие, славные.
– Особливо не люблю, когда жалуются на жизнь, – вздыхает моя собеседница. – Чего прибедняться-то? Работай, и все будет. Раньше я, уборщица, сорок рубликов получала. Сейчас – семьсот да пенсия девятьсот. Жить можно. Кормлюсь с огорода. С пятнадцати лет я уже помогала матери на ферме. Войну повидала, хоть и мала, да помню, грохот стоял и зарево вдали. Смутно так помню, как ехали в вагонах в Сибирь. Нас отправили туда с мамой. Где-то за Ярославлем мама отстала от поезда, побежала за кипятком, да не успела. Вдвоем с сестрой мы и прикатили в Омскую область, деревню Бердянку. Нам такая хорошая женщина попалась – тетя Тоня Трофимова. Не голодали. Но помню, колоски-то собирали. На жернушке их перетрем, кашу сварим. Мама только через год приехала за нами. Вернулись, а дом-то разрушен. Ничего, обустроились. Я ведь родилась в Семеновщине, милее для меня места нет. Отъеду чуть в гости к сестре или к племянницам, и сразу домой тянет. Исхожено здесь все вдоль и поперек. На лесозаготовки вот ходила. Бревна тяжеленные ворочала. Может, и надорвалась, своих-то детей Бог не дал. Молодая тогда была, катишь бревно, аж все внутри натягивается. А попробуй откажись. Одна у нас отказалась, так год тюрьмы дали. Работали за трудодни, за палочки. В Любницы я потом за пять километров ходила в пекарню на работу. Рано утром идешь – туман, вот-вот солнце выглянет. Весну особливо люблю. Льдинки под ногами хрупают тоненько – будто колокольчики позванивают. Такая радость в груди.
Весна у бабы Маши уже живет на подоконнике в вазе. Выбросили свои клейкие листочки тополиные веточки. Потом дойдет очередь и до березовых.
Способность радоваться жизни, всем ее проявлениям – редкий дар. Счастлив тот человек, который им обладает.
– Я смолоду песни любила, в хоре пела. Я ж не всегда такая царь-баба была, – смеется баба Маша. – Была тоненькая, звонкая. А песни и сейчас пою, только себе. Еще люблю слушать Надежду Кадышеву, Николая Баскова. Живые, хорошие голоса.
Как тут кстати вспомнились мне слова, услышанные в музее. Колокола, как и люди, ценны не внешней красотой, а своим звучанием. Вот живет баба Маша, на жизнь не жалуется, ничего не просит у нее, не обижается, что нет ни наград, ни почестей, хоть всю жизнь только и делает, что работает.
– Меня напарница все подзуживает, – говорит она, – чему радуешься, будто до ста лет жить собираешься?
– Ну а вы? – не выдерживаю я затянувшейся паузы.
– А что я? Отвечаю, что собираюсь. Мне интересно посмотреть, что дальше будет.
Женское счастье у Марии Костиной было недолгим. В сорок лет сошлась с одним шофером. Правда, по хозяйству он не был помощником, только и разбирался, что в технике.
– Бывало, пьяный придет, – вспоминает баба Маша, – я его уложу тихо-мирно. Хорошо мы жили. Схоронила его – тоска была.
Она ничего не просила у жизни, не завидовала никому. Получала то, что приходило само, прибивалось к ее душе.
– Тут мальчонка один ко мне повадился, еще в школу не ходит. Так сядем вдвоем на диван, то он мне рассказывает, то я ему. Мать его встречает меня: Дениска-то к вам рвется, чем вы его заманили? Отвечаю, да ничем, просто разговариваем. Я люблю детей слушать. Чисто колокольчики звенят.
Вот такие будни у Марии Александровны Костиной, технички Семеновщинской школы. А праздники? Так они в буднях.
Надежда ТУМОВА
Валдай,
Новгородская область
Выбор читателей
Комментарии